Олег Измеров
РАСЧЕТНЫЙ ВАРИАНТ
1.
Солнце накаляло крышу тепловоза. Сквозь раскрытые боковые окна слабый июльский ветерок по каплям вливал остатки утренней прохлады. Ленивый рокот коломенского дизеля, перемалывавшего воздух на холостом ходу, клонил ко сну.
Сергей прищурил глаза, но тут же вновь открыл их. Есть несколько минут, пока дадут маршрут на Голутвин и опытный состав с обвешанным проводами "Фантомасом", который в институтском отчете будет отмечен как "тепловоз 2ТЭ116-475А", выедет на испытания. Тут же, на Озерской ветке. Окно дали небольшое, лишь бы задержек не было, чтобы отписать сегодняшнюю программу...
"Надо связаться с вагоном, предупредить, что сейчас трогаемся" подумал Сергей, хотя знал, что это немного перестраховка. Народ в вагон - лаборатории не первый год ездит, состав дисциплинированный... Может подвести только большая опытность, излишняя надежда на то, что все предстоящее заранее известно до мелочей. И он, как руководитель испытаний, тоже обязан это учитывать.
Сергей хотел потянуться за микрофоном ГС (громкоговорящей связи) и тут внезапно увидел, что он не в кабине. Не было окон, пульта, приборов, зеленого дырчатого потолка, и шкворчащей рации. Не было сидевшего в своем кресле справа от Сергея механика, которого в своем кругу все звали дядей Геной, и который только что докуривал примятую "Ту-134", наполовину высунувшись из бокового окна, не было и помощника, секунду назад поднимавшегося со своего кресла слева, чтобы пойти заглянуть в машинное.
Впереди был просто бежавшая навстречу однопутка на невысокой насыпи, а справа и слева - зеленые деревья, беззвучно качавшие листвой, какие-то гаражи, чуть поодаль слева виднелись жилые дома за огибавшей их трамвайной линией, а справа - какой-то завод. Мгновенье спустя Сергей вспомнил, где видел это место. Так - или почти так - выглядела Озерская ветка в районе ЗТС, если ехать обратно к Институту.
Но Сергея удивило не столько то, что он в одно мгновение, как будто материальная точка на лекции по термеху, изменил свои координаты, вектор и абсолютную величину скорости движения. Удивляло новое состояние. Он не бежал и не летел над землей, как это бывает в детских снах, нет - это было бы достаточно знакомым. Он двигался, покачиваясь над раздолбанными рельсовыми звеньями и слегка мотаясь из стороны в сторону... - нет, правильнее сказать, весь мир слегка подпрыгивал, покачивался, подвиливал из стороны в сторону вокруг него, направляемый рельсовой колеей, набегал от линии горизонта и уходил куда-то вниз и назад.. Внутри что-то мерно рокотало и вибрировало, отдавало жаром, как будто бы он только что опрокинул сто граммов питьевого спирта, и откуда-то неспешно поднималась целая гамма неясных ощущений, совершенно несхожих с чувством человеческого тела - узнаваемым был лишь солнечный припек сверху и плотный, вихрящийся воздух, пропитанный пылью, тормозным железом, креозотом и сгоревшей соляркой.
Углубиться в этом новый для себя мир Сергей не успел. Он увидел, что справа из-за сараев уже выплыло знакомое здание Института. Это приободрило его, он почувствовал, что не одинок и что наверняка в этой странной реальности кто-то сможет помочь разобраться. Нужно только уцепиться за привычный образ - это Сергей скорее интуитивно сообразил, чем осмыслил. Но корпуса Института и видневшиеся через раскрытые ворота опытные машины стали уходить вправо и назад. Теперь на Сергея шел переезд через Рязанское шоссе - как положено, закрытый, с трещащим звонком. Мир тормозился, подставляясь путями станции Голутвин.
И тут из пространства перед Сергеем внезапно возник желтый круг или шар и стремительно приблизился. Он успел почувствовать только удар, что-то вроде хруста и черную обволакивающую темноту беспамятства...
2.
...Подле кровати тикал будильник. Здоровый орловский будильник, выпускавшийся еще с довоенных времен. Сергей не видел его, но слышал его ход.
"Это был сон" - подумал Сергей. "Чушь, бред, потому что вчера отмечали у Бориса. Именины или день водолаза - а, впрочем, какая разница. И еще потому, что завтра поездка. Впрочем, уже сегодня.".
Он полежал еще немного с закрытыми глазами, но спать больше не хотелось. Тогда он поднялся, подошел к столу и щелкнул выключателем. Сорокаваттная лампа осветила общажную комнату - берлогу, убежище от стрессов, пещеру, где было можно укрыться и включить подходящую музыку для релаксации. Судя по неряшливо заправленной второй койке, сосед дома не ночевал. Ну и бог с ним.
Сергей посмотрел на развернутый на столе рулон осциллограммы. Что-то он еще раз хотел вчера уточнить, проверить... нет, он задавался тем же самым вопросом, когда раскручивал этот рулон вчера... - но все же зачем - то он сунул его себе в портфель. Рассеянность? Провалы памяти?
Нет, он хорошо помнил конец рабочего дня, он спешил, но прихватил эту ленту потому, что.. да он просто не успел сообразить, почему он берет именно ЭТУ ленту, но уже твердо понимал, что НАДО будет еще раз взглянуть, и точно ЭТУ.
Он взглянул на надпись шариковой ручкой на плотной, шершавой от засохшего гипосульфита обратной стороне ленты. Край ленты был затерт от многократных разворачиваний и даже надорван. "ВЛ-80 ... , уч-к Голутвин-Озе... 3 сентября 197..". Плохо, завтра надо будет найти, откуда этот рулон и восстановить надпись, подумал Сергей. Первичной информации грош цена, если будут утрачены дата, время, тарировки, короче, все, что отрывает кривые на фотобумаге от конкретного, произошедшего в определенной точке времени и пространства научного события, фиксация которого стоила массы людских усилий, нервов, солярки, пути, накапливающего просадку под каждым колесом, а, самое главное - времени. Времени, в течение которого гигантские заводы продолжают ежедневно рождать устаревшие машины, ибо новая еще страдает детскими болезнями...
"…Но эти замеры по электровозному двигателю… какое отношение они имели к завтрашним испытаниям… Ч-черт, записывать надо мысли… Хотя…." Сергей наморщил и потер лоб. Да нет, не было еще ясной формулировки, просто что-то мелькнуло, неуловимое, предчувственное, как этот растаявший сон…
На тяговых двигателях отламывались выводы якорных катушек. Здоровые, более пальца толщиной куски металла ломались как спички. Люди восхищаются стартами космических кораблей, не подозревая, что на обыкновенном тепловозе или электровозе, тяговые двигатели, эти здоровые, висящие на каждой оси болванки из стали и меди весом каждый с небольшой грузовик и не видные снаружи, испытывают на каждом стыке перегрузки больше, чем спутники Земли при выводе на орбиту. Под тягой зубчатая передача двигателя заставляет массивные детали вибрировать, как корпус скрипки при игре виртуоза, вызывать в металле волны с напряжениями, порою больше, чем в обшивке корабля во время шторма.
Стальная буря лежала перед Сергеем на столе, свернутая в рулон. Испытания – серфинг на невидимых волнах, улавливаемых лишь датчиками и аппаратурой; чтобы удержаться на гребне, надо научиться их чувствовать. Но эта была другая буря в другом океане. Электровозный двигатель – это другие частоты резонанса, другие места узлов… что же все-таки уловило подсознание в этих старых результатах, что-то важное, невыясненное, но что, что?..
Из раскрытой балконной двери доносился стрекот сверчков, дышала ночная прохлада. Сергей вышел на балкон. Мошкара звезд мерцала в прозрачном океане ночного неба, прожектор башенного крана освещал дремавшую стройку, изредка по широкой асфальтовой реке, сверкая зарницами фар, проносились машины. Завтрашний день по прогнозу должен был быть жарким и солнечным, и, судя по всему, так оно и выйдет.
"Утро вечера мудренее" – решил Сергей. Он вернулся в комнату, погасил лампу и снова лег спать.
3.
Трамвай тройка, как всегда в это время, был набит до крыши едущими на работу. Пришлось полувисеть на подножке у открытой двери, проклиная про себя упрямых теток, не желающих оптимизировать свободное пространство в трамвае, водительшу, которая, как положено, тратила на каждой остановке кучу времени на бесполезные попытки уговорить пассажиров освободить двери, из-за чего на следующих остановках собиралась толпа еще больше, и, наконец, рижских конструкторов, не пожелавших сделать на этой модели среднюю дверь.
Ехать, вися в незакрытых дверях - это почти что ехать снаружи. Мимо Сергея проплывали столбы, ветви разраставшихся вдоль линии деревьев и кустов, пассажиры и машины на перекрестках. Рокоча на рифленых, отдавленых множеством колес рельсах, трамвай полз, уступая в скорости велосипедистам.
- Что же она так медленно-то? – возмущался высокий женский голос из глубины вагона. – Знает же, что утром все на работу спешат!
- Ага, а с какой стати ей за нас отвечать! Вон сейчас перед пушкой поворот будет – там давеча мужчина с подножки сорвался и голову о столб до смерти разбил! А что, водителю интересно отвечать?
Сергей крепче ухватился за поручень и стал внимательно следить за надвигающимся поворотом, прислушиваясь к боковым толчкам тележки на разбитых рельсах и стараясь предугадать ее динамику. Обыкновенная двухосная мостовая тележка, шкворень без разбега, поверхности катания бандажей без конусности… удар при входе в кривую ее поворачивает и прижимает бандаж гребнем к рельсу, отчего на целый квартал раздается громкий противный скрежет, а неидеально выписанная дуга окружности порождает поперечные толчки вагона. Белый бетонный столбик со слегка обкрошившимися от времени краями – тот самый! - уже поднимался из травы на обочине и словно подкрадывался к Сергею справа, и ему пришлось просчитывать, как лучше прыгать, если дурная толпа, качнувшись, сбросит его с подножки, чтобы избежать встречи с растрескавшимся бетоном; лучший способ упасть – прыгнуть самому, когда удобнее и куда удобнее. Столбик неспешно обошел Сергея и уплыл куда-то назад в сторону площади; но расслабляться было еще рано. Свалиться можно запросто и в прямой. Глупо было бы получать травму до начала испытаний.
4.
По закону подлости трамвай прибыл на остановку Учебный комбинат как раз к тому времени, когда добраться до проходных без опоздания было уже невозможно. Народ вывалился из трамвайных вагонов, принял высокий старт и начал безнадежный массовый забег.
Добежав до стрелок в Институт, Сергей заметил, что вагон-лаборатория номер двенадцать, с которым, собственно, и предстояло выезжать на испытания, стоит в воротах Института, одной половиной на его территории, а другой половиной – снаружи. Сергей перешел на быстрый шаг и свернул по стрелке к вагону, насвистывая "Идет охота на волков, идет охота". Дойдя до вагона, он поднялся по лесенке, достал из кармана трехгранник, открыл дверь, вошел, поздоровался с прибористами, с которыми наездил уже не один десяток тысяч километров, и невозмутимо вышел из противоположного тамбура внутри Института, на глазах охранников, не имевших на сей счет никаких инструкций. Возле проходной роилась толпа и отмечали опоздавших. Сергей поднялся в отдел.
- Не записали? – спросил его завлаб.
- Нет, я давно пришел, просто сперва был в вагон – лаборатории. Сегодня же выезд на Озерскую ветку.
- Ну конечно, конечно, надо все проверить, - завлаб терпеть не мог этой показухи с проверкой опоздавших. Ценность испытателя заключается не в часах, которые он отсиживает за столом.
Сплотка была готова выезжать из Института. Обвешанный проводами "Фантомас" – тот самый, "2ТЭ116-475 секция А" - вагон-лаборатория номер 12 и тепловоз прикрытия – вытянуть сплотку в случае, если с опытной машиной что-то произойдет.
Сергей уже занял место в кабине "Фантомаса". Уже через несколько минут дадут маршрут на Голутвин. Становилось жарко, чувствовалось, как беспощадное солнце быстро накаляет крышу машины. Боковые окна были раскрыты, но это мало помогало - слабый июльский ветерок мог лишь по каплям вливать в кабину остатки утренней прохлады. Ленивый рокот коломенского дизеля, перемалывавшего воздух на холостом ходу, клонил ко сну. Механик, наполовину высунувшись из окна, докуривал примятую "Ту-134". Помощник встал со своего кресла, сказал "Пойду в машинное" – на что машинист кивнул, утвердительно махнул рукой и продолжал докуривать сигарету. На секунду гул машин усилился - это помощник открыл дверь в тамбур – чтобы потом снова стать глухим и усыпляющим.
Сергей поморгал глазами, потер виски, откинулся на спинку стула. Не хватало еще задремать в опытной поездке!
"Надо связаться с вагоном, предупредить, что сейчас трогаемся" – Сергей потянулся за микрофоном ГС и…
…Микрофона снова не было. Сергей снова очутился в той же самой странной и непонятной реальности, которую он видел прошлой ночью. Это было то же самое движение и покачивание вселенной относительно него, направляемое рельсовым путем… с теми же самыми ощущениями, до удивления реалистичное, без обычных условностей сновидений, когда бежишь по земле и не чувствуешь ее…
"Я сплю" – подумал Сергей – и попытался сделать мысленное усилие, чтобы проснуться, ущипнуть себя, или протереть глаза, обычно это помогало. Но тут он внезапно осознал, что в этом сне для него не существует понятий рук или ног, просто неизвестно, что это такое – это был не человеческий сон!
Но чей? На этот раз Сергей попытался сосредоточиться на своем новом внутреннем мире. Этот мир вдруг почудился в чем-то ему очень знаком – рокот, вибрации, жар, лязг металла, гудение и потоки взвихрившегося воздуха… Сергею показалось, что он сейчас все поймет и проснется… но нарастающее чувство неясной тревоги отвлекло его от самоанализа. Вновь, как и в предыдущем сне , на него надвигался переезд через Рязанское шоссе, он снова был закрыт, и, как положено, трещал звонок.
"Вот остановимся на Голутвине, и кончится эта чушь" – подумал Сергей. Серая лента Рязанского шоссе уже обогнула его поле зрения с двух сторон и начала уходить назад. И вдруг перед ним снова внезапно возник стремительно и неотвратимо приближающийся желтый шар, и снова - хруст и черная, пугающая темнота…
…Щелкнул замок двери за вышедшим помощником. Сергей почувствовал, что держит в левой руке микрофон. Он приоткрыл глаза и увидел впереди себя пульт, окна кабины, открытые ворота Института, пути на Голутвин и слегка колышущиеся деревья вдоль путей.
"Черт, все-таки задремал" – подумал Сергей. Механик все еще докуривал "Ту". Значит, все продолжалось не более секунды. И то хорошо. Сергей поднес микрофон ко рту, щелкнул тангентой.
- Вагон! Вагон!
Послышались щелчки и чертыхание, затем донесся голос прибориста Сашки Розова, весельчака и балагура, пришедшего в испытательскую работу из учителей физики и все время что-то мастерившего за пультом вагона-лаборатории:
- Вагон слушает.
- Все на месте? Скоро отправляемся.
- Да, все, все на месте. Хлопцы запряжены, кони напоены…
Дали маршрут на Голутвин. Зашипели отпускаемые тормоза. С резким басовитым гудком и лязгом автосцепок сонливость и предстартовое волнение сразу остались где-то позади…
5.
Они возвращались с перегона. Солнце уже начинало клониться к закату. "Фантомас" гуднул перед Колычевским переездом, разгоняя вечно лезущих под поезда пешеходов. В вагон-лаборатории для настроения врубили магнитофон и из поставленного на пульт динамика ГС доносились "Арабески".
Сергей понял, что сейчас будет тот самый участок, который он дважды видел во сне, и стал внимательно вглядываться в развертывающуюся за окнами кабины панораму, вслушиваться в шум дизеля, стук колес и лязг сцепки, ловил телом дрожь и покачивание кузова на покатой зыби рельсовых звеньев длиной 12,5 метра - эту цифру для Озерской ветки он помнил в любое время дня и ночи, ибо от нее здесь отсчитывались гармоники стыковых возмущений, основных неровностей пути, именно она задавала темп вздрагивания большинства зайчиков на осциллографах их лаборатории и частоты всплесков на бесконечных полотнищах лент.
Все было и так и не так. Пейзаж казался фотографически знакомым, но тогда, во сне, он виделся с какой - то более высокой точки. По-иному рокотал и свистел турбодизель. И даже то, как кузов тепловоза подпрыгивал и качался на рессорах, во сне ощущалось несколько иначе, там это было похоже на качание пловца на волнах, как будто он чувствовал колебания передней и задней тележек тепловоза одновременно.
"Значит, я во сне ассоциировал себя с тепловозом, а воображение дорисовало, как все это выглядело" - подумал Сергей. – "Или же я почувствовал то, что чувствует тепловоз… или даже видел его сон?… Да нет, чушь это, конечно, тепловоз ничего не чувствует и слов у него нет. Он одушевлен бригадой, сидящими в нем людьми, мы сами создали его чувства в виде датчиков, приборов, нервных пучков проводов…" Он снова прислушался к рок-н-рольному ритму колес: "Интересно, а могли бы быть у тепловоза вещие сны?"
Помощник ушел в машинное и Сергей, пользуясь случаем, сел за пультом на его месте, выглянул назад. В кривой было видно, как Сашка Розов открыл дверь вагона – лаборатории и стоял в проеме в матросской тельняшке и с сигаретой в зубах. Сергей отодвинулся от окна, встал, глядя вперед, на набегающую вереницу шпал, как в привычном ожидании участка для начала замера. Подъезжали к Голутвинскому переезду, скорость уже была невелика, тепловоз шел на выбеге и дизель что-то тихо бормотал на холостых оборотах. В открытое окно было отчетливо слышно, как на переезде верещал звонок. Очень знакомо верещал….
И тут что-то непонятное, неосознанное внезапно заставило Сергея с отчаянным криком "Тор-мо-зи-и!" броситься вниз, под прикрытие пульта, к замазученным резиновым коврикам, заслоняя голову руками.
Мгновенье спустя он услышал крепкое, как промедол из шприц-тюбика для раненого бойца, и столь же неоходимое для снятия шока на грани смертельной опасности, бранное слово механика; тут же дико зашипел воздух, рвущийся наружу из тормозной системы: механик врубил экстренное. На Сергея налетел пульт – теперь он был для него лишь куском кузовного железа, который пытался остановить свою собственную и Сергея скорость; это значило, что "Фантомас" уже отчаянно стиснул бандажи колес мгновенно разогретыми и пошедшими чугунным дымком колодками. Сверху что-то лопнуло, заскрежетало, посыпалось мелкими стеклянными брызгами и стихло. Стихло совсем, умолк даже дизель, выключенный механиком за мгновение до удара.
Сергей повернул голову. Над ним на уровне окна кабины нависал здоровенный желтый блок – блок с тросами на конце стрелы автокрана. Стрела снесла стойку между левым лобовым и боковым стеклами и неизбежно въехала бы в тамбур, закричи Сергей чуть – чуть попозже.
- Живой? – к Сергею нагнулся механик, лицо его было покрыто крупными каплями пота. Сергей промычал что-то утвердительное и полез выбираться по направлению к двери, чтобы узнать, что с остальными. Связаться с вагоном по ГС он не мог – самодельная колонка динамика, стоявшего на пульте, была раздавлена, провода порваны, и микрофон, свисавший с кресла помощника на проводе, как детская погремушка на шнурке, был столь же бесполезен, хотя и цел. В тамбуре Сергей столкнулся с самим помощником, который был без видимых телесных повреждений, но вовсю матерился, отходя от неожиданного эмоционального стресса. Сергей на ходу показал ему, что с машинистом все в порядке и выглянул наружу из левой передней двери машинного отделения.
Автокран стоял, почти упираясь в полосатый брус шлагбаума, и его желтая решетчатая стрела выступала далеко вперед, пронзая невидимую границу путевых габаритов – водитель, видимо, раньше работал на грузовиках и не успел привыкнуть к особенностям своей новой жирафоподобной машины, да и шел он видимо на приличной скорости. При дальнейшем движении сплотки автокран неминуемо бы завалило набок; а так он совершенно не пострадал, да и водитель, который сидел в кабине и ошеломленно глядел округлившимися глазами на стрелу в тепловозе, судя по всему, отделался всего лишь испугом.
- Убили! Уби-и-или-и! – раздался пронзительный крик женщины с переездной будки, - Уби-или! Сергей обернулся и увидел, что от вагона к автокрану бежит Сашка Розов с залитым кровью лицом. Водитель распахнул дверцу кабины, выскочил наружу и что есть мочи сиганул через Рязанское шоссе в сторону кустов.
- Стой! – заорал ему Сашка, - Стой, придурок!!! - Но водила уже исчезал из поля зрения. – Бандуру назад подай, стрелу вытащи!!! – Сашка добежал до крана и с криком "Блин!!!" пнул ногой колесо. Сергей спрыгнул на щебенку и подошел к нему с другой стороны шлагбаума.
- У тебя бровь рассечена. Выпал, что ли?
- Да нет, о железный косяк двери приложился… Тьфу, опять тельник стирать придется…
- Иди вон в вагон кровь останови. Где аптечка, показать, или пока помнишь? – раздался сзади голос Андрея Александрова, старшего инженера и ответственного за матчасть, из-за чего двенадцатый вагон в Институте иногда называли андреевским. Андрей был сухощавый тридцатилетний мужик, отличавшийся тем, что в любой обстановке сохранял абсолютное спокойствие и практический хозяйственный подход.
- Да найду… Сашка махнул рукой и неспешно пошел к вагону.
Возле переезда быстро скапливалась очередь машин. Вдали показался гаишный жигуль, и водитель автокрана поспешил вылезти из кустов и стал искать по карманам не то права, не то курево. Руки у него еще заметно дрожали.
- Ну, чего смотришь-то? – спросил водителя Андрей, - А если бы ты человеку голову снес?...
6.
…День заканчивался весьма прозаически. Сплотку загнали во двор Института. После завершения всех формальностей, связанных с ЧП, Сергей занес ленты и журнал испытаний в отдел, и даже успел разобраться с тарировками и сделать по отдельным наиболее интересным замерам экспресс-анализ. Секцию будут отправлять в ремонт, а опытный колесно-моторный блок придется переподкатывать под другую машину; в любом случае это большая задержка, и нужно отчитаться хотя бы справкой за этап работы. Бумага – свидетельство того, что все было не напрасно – солярка, моточасы, километры пробега, ночь над рулоном невидимой бури, и утренние полеты на подножке трамвая, изуродованная кабина и Сашкина рассеченная бровь, собственные пробивающиеся седые волосы раньше тридцати и еще масса вещей, которые никого не заинтересуют, не будучи превращенными в сиреневые страницы светокопий со словами, похожими на заклинания, формулами и диаграммами, а главное – в несколько строчек в разделе "Выводы и рекомендации".
В отделе обсуждали происшествие на переезде – впрочем, с расспросами к Сергею особо никто не приставал, понимая, что сейчас не до того. Роман Семеныч Поликарпов, однофамилец известного конструктора и испытатель божьей милостью, так и не защитивший диссертацию, рассказывал, как в шестидесятых на испытаниях муромской ТГМ-ки от боковых усилий в прямой раскантовало рельс. Обошлось довольно удачно, в месте схода не оказалось ни насыпи, ни выемки – это было тоже возле переезда – так что вагон не опрокинулся и все отделались синяками, а у "ласточки" прикрытия – тогда в Институте были еще "ласточки", луганские ТЭ3, так вот, у "ласточки" рама тележки лопнула, будто из старого хрупкого полистирола, а нарочно эту раму разве что противотанковой миной перешибить было можно (Сергею как-то попадался акт по этой аварии с фотографией лопнувшей рамы)… Поликарпов работал в Институте со дня основания и даже раньше, в коломзаводской лаборатории, немного застав паровозные времена, когда перемещения мерили свинцовыми столбиками, а порой испытатель залезал в асбестовый мешок, чтобы искры не прожигали одежду, и его привязывали под котлом к паровозной раме, чтобы видеть, как ведет себя направляющая тележка при вписывании в кривых, слышать удары и скрежет деталей и чувствовать телом игру рессор, и тогда человек в прямом смысле становился органом чувств огнедышащей машины – впрочем, последнее в известной мере можно было отнести и к опытным паровозным машинистам.
Перед уходом Сергей подошел к раненому 475-му. Поврежденная кабина выглядела жутковато, как будто увечье было нанесено живому телу; возможно, это было оттого, что машина получила удар как раз в том месте, где она обычно несет в себе человека. Сергей приложил ладонь к обшивке: она была еще теплой, и еще чуть заметно дрожала, отзываясь на дизель 118-го "Фантомаса", рвущего воздух у реостатов; так тепловозы ощущали присутствие друг друга.
"Не переживай, старик, тебя отремонтируют…"- мысленно сказал Сергей. "Мы еще поездим и по Озерской и до Ряжска… Слушай, а, может быть, это ты нас предупредил?… Ты умеешь чувствовать?… Если это так, попробуй, подай какой – нибудь знак!"
Внутри кузова тепловоза что-то отчетливо щелкнуло, словно сработал какой-то аппарат; Сергею вдруг на мгновение показалось, что сейчас начнет раскручиваться стартер-генератор, и из выхлопных труб вылетят привычные облачка сизого дыма, но он не испугался и не отдернул руку. Даже при заглушенном дизеле в тепловозе есть аккумуляторы и сжатый воздух, и вероятность того, что в поврежденной машине что-нибудь может самопроизвольно сработать, в общем-то не равна нулю. Сергей еще немного постоял и направился к проходным. Сегодня он пригласил Татьяну в кино, и надо было еще успеть взять билеты.
За проходными уже никого не было, институтский народ уже стоял на остановке Учебного комбината. Только такой-то незнакомый мужик шел по асфальтовой дороге со стороны стеклянного гастронома. С вилянием и относом у него явно было не все в порядке. Рубаха на мужике была широко распахнута, и от избытка чувств он горланил на мотив "Клена":
- С дуба падают… листья ясен-ня…
Ни фига себе,
Ни фига-а се-ебе-е!
На очередном полупериоде горизонтальных колебаний мужик зацепился ногой за бордюрный камень и завалился лицом в траву.
"Вот и вкалывай ради таких" – подумал Сергей.
… Синее платье замаячило у остановки минут за десять до начала сеанса - Татьяна была обязательной девушкой.
- Привет! Ты давно ждешь? Дай я тебе воротник поправлю, он у тебя немного сбился. А что там у вас сегодня на переезде такое случилось? Хвост машин прямо до нас стоял.
- Да так, технические неполадки какие-то были. Если интересно, я завтра спрошу.
- Не удивительно, говорят, сейчас на опытных машинах везде очень много брака идет…
"Это точно" – сказал про себя Сергей. Он вспомнил, как на прошлой неделе на испытаниях гайковерта заклинило осевой редуктор, стоило только выехать на Голутвин. Гайковерт на башмаках, как на лыжах, затянули обратно в Институт и после вскрытия корпуса редуктора обнаружили вместо смазки несколько килограммов формовочной земли. Великолепный способ сломать ось на ходу. По программе конструкционную скорость гайковерта надо было доводить до ста километров в час. Поликарпов бегал багровый от гнева и кричал: "Это вредительство! При Сталине за это расстреливали!", и никто ему не возражал – все были согласны и искренне жалели, что для этого конкретного случая нельзя хотя бы немного вернуться к прошлому.
Но вслух Сергей ничего не стал говорить – хотелось беречь от волнений и тревог мир отношений с Татьяной. Зачем ей об этом знать, такой хрупкой и беззащитной?
Прозвенел третий звонок, и они поспешили в сумеречный, затихающий зал. Дальнейшая часть вечера уже не имела к локомотивам никакого отношения.
7.
Спустя пару месяцев Сергею все-таки удалось вспомнить, зачем он притащил в общежитие старый рулон осциллограмм. Если опустить достаточно длинное и понятное лишь узким специалистам описание, то дело было в следующем: ему удалось найти там дополнительную информацию, уточняющую вторую форму колебаний остова тягового двигателя, из чего следовало, что изменение конструкции выводов по проталкиваемому ФерИИТом альтернативному предложению было все-таки неэффективным. В общенациональном плане это экономило средства, достаточные для дополнительного выпуска двух тысяч "жигулей" в год. Правда, предложение ФерИИТа и так имело не слишком большие шансы на принятие, но все же не нулевые. Одной ошибкой меньше.
Тепловоз отремонтировали, и Сергею еще не раз доводилось с ним ездить, но подобных странных снов он больше никогда не видел. Как будто бы "Фантомас" и в самом деле действительно однажды предсказал собственную аварию и сообщил об этом руководителю испытаний.
Через год на работу в Институт пришел молодой специалист Дима Катышев, по профессии психолог. В отделе кадров долго ломали голову над тем, какую приемлемое поле деятельности подыскать для психолога в мире машин и остановились на должности секретаря комитета комсомола. Как-то по случаю – а точнее, на турслете на берегу Оки, когда народ был немного навеселе и раскован – Сергей спросил у Димы, отчего могли быть такие сны и не значат ли они, в частности, что крыша съезжает.
- Да нет, это, скорее всего, просто сон под впечатлением рассказа о том, как испытателя сажали в мешок и привязывали к паровозной раме – подумав, сказал Дима, - вот человек и видит, что он едет вдоль пути горизонтально, как локомотив.
- Ну, допустим… но как же тогда получилось, что сон в руку оказался?
- Скорее всего, потому, что на испытаниях – как осознанно, так и интуитивно – ты стараешься просчитать как возможные варианты поведения исследуемых объектов, так и вообще возможные ситуации. Ты видел расстояние от шлагбаума до путей, ты видел стрелы автокранов, и пришел к выводу, что если кран станет у шлагбаума, то блок ударит по кабине. Расчетный вариант, просто на бессознательном уровне.
- А почему я тогда закричал раньше, чем увидел кран?
- На самом деле ты его видел. Ты видел боковым зрением, как он подъезжает, и что он не собирается останавливаться на безопасном расстоянии. У тебя было заранее все просчитано, поэтому ты среагировал раньше, чем смог логически осознать…
Дима хлопнул себя по руке, раздавив здорового комара – также среагировав до логического осмысления. За деревьями поднимался дымок – там должен был начаться конкурс песен у костра. Надо было идти бороться за честь команды.
- А вообще – сказал Дима, срывая ветку, чтобы ею обмахиваться, - вообще мне идея психологии локомотива даже очень понравилась. Хотя она и антинаучная.
- Ладно, пошли… потом новую антинауку откроем…
На деревьях уже играли отблески разгоравшегося костра, слышались голоса и смех, и кто-то щипал струны, настраивая гитару. Завтрашний день создавался жизнелюбами.
Май-июль 2001, Брянск.
Copyright © 2001 г., Все права защищены.
Другие рассказы