КАК ПАНТЮХИН КАЙФ ЛОВИЛ. Был отвратительный вечер конца сентября. Холодный дождь вперемежку с неизвестно откуда взявшейся снежной крупой молотил в стены вагончика, и студентам, присланным на уборку, было делать нечего. От фуфаек, развешанных по стенам, шел пар и запах зернового тока. Наступил момент, когда закуска уже кончилась, а гитара еще не настроена.
- Слышь, Пантюхин, - подал голос староста группы, - а расскажи, как ты первый раз кайф ловил.
- Да я уже рассказывал – хмыкнул из угла Пантюхин. – Второй раз неинтересно.
- Да это ты на пляже рассказывал, а тогда были я да Сашка, а остальных не было. Народ послушать хочет, правда?
- Странный матрас!.. Давай, я не слышал!.. Кайф ловил? А ну-ка, ну-ка… – раздалось с разных коек.
- Ладно, только у меня сигареты кончились, Мальбору дайте.
- А у тебя не треснет от Мальборы?
- А я не выпрашиваю, мне для вдохновения. С Беломором погарским рассказ не тот…
Пантюхин не спеша прикурил протянутую ему заветную сигарету, затянулся и начал неторопливый рассказ.
- …Я бы никогда на это дело не пошел, если бы меня дружан не уговорил. "Пошли, говорит, кайф словишь". И я пошел. Потому что никогда еще не ловил этот самый кайф.
Пришли мы, значит, с ним, втиснулись на свободное место на батарею. Что там сначала было, не знаю, потому что у мужика, который диск-жокей, микрофон вырубился. А когда врубился, сразу песня пошла. Я там сначала ничего не стал делать, освоиться решил. Стою у стенки с другими мужиками и песню слушаю. Хорошая такая песня. Про алкоголиков. "Водки найду" называется.
Ну, думаю, хватит осваиваться, пора кайф ловить. В это время, значит, мужики на тачке – у них там фирмовая тачка была, конец всему, квадро, - врубили какую-то забойную вещь, названия не помню, но вещь забойная. Протолкнулся я куда-то вперед через спины, и попал в самую гущу. Вокруг меня все прыгают, кто как может, и я тоже прыгаю как могу, потому что если не прыгать, кто-нибудь на ноги наступит. Цветомузыка играет, ящик над ухом барабанит, как по башке. Словом балдеж полный. Запись долгая была, так что под конец я даже немного одуревать стал. Народу тьма, как на троллейбус «тройку» в пол пятого, дышать нечем, а тут еще мужики, что у стены стояли, накурили.
Музыка кончилась, и думал я тоже пока у стены постоять. А тут медленный танец объявили и все начали спариваться. Ну, думаю, чем же я хуже? Не растерялся, значит, и тоже успел отхватить себе что-то. Джинсы, рубаха с орлом на животе и в два раза выше ростом. Сначала все у нас в норме шло. Прижались друг к другу, переминаемся с ноги на ногу, я трусь щекой о пояс на джинсах, как вдруг эти джинсы говорят: «Девушка, а как вас зовут?» Я поднял голову, а это грузин в темных очках. Я как рванулся – и от него. А грузину с этими фарами ничего не видно, да еще накурено, он за мной проталкивается и кричит: «Девушка, вы куда?» Тут вижу – чувиха какая-то стоит свободная. Я - к ней.
Чувиха, конечно, не фонтан. Но если зажмуриться и не дышать, терпеть можно. Вся крашеная, вот такой умывальник и волосы на ногах растут, как на этом самом, как его – ну, обезъяна такая есть, мандрил называется. Схватил я эту мандрилу и в темный угол. Ею прикрываюсь, благо есть чем прикрыться. Втиснулись в какой-то закоулок, там уже вообще ни черта не разобрать, где лицо, где что, одна темень дрыгается перед глазами. И тут она вцепилась в меня мертвой хваткой. Только значит, я от нее оторвался, как меня кто-то хвать сзади и поволок куда-то. Ну, думаю, приплыли. Вот теперь уже точно конец.
Оборачиваюсь, а это дружан. «Давай, говорит, я в буфете пузырь достал и двух баб». Ну, пузырь тут же заскочили в туалет, раздавили - гадость такая! Хуже червивки. У этой отравы даже название еще такое медицинское – апрезитив. Дружан как бухнул этого апрезитива, так чуть не сблевал. И даже закуси не захватили. Я говорю: «Ты чего закуси не захватил? Ща сверху бы придавил чем-нибудь, а то назад попрет». «Да, говорит, когда там было, пошли к бабам скорее, а то ждут». Черт с ним, затолкали бутылку в писсуар и пошли к бабам.
Бабы клевые попались, из советской торговли, дружан знает, кого выбирать. Одна, значит, худющая и высокая, в вельвете, а другая низенькая такая, круглая, в коттоне и джинсы у ей в обтяжку почище колготок. И все у них так в порядке: и лицо, и руки, и прочие неотъемлемые части специалиста любого профиля. Дружан еще это, ну на ухо все мне – «Моя в вельвете, моя в вельвете…» Ну, разъясняет, значит, чтоб сориентироваться… «Моя в вельвете, вздумаешь кадрить, башку оторву… и вообще все оторву…» Да бери в вельвете-то, чего… Мне бы главное в кайф было… Слышь, вот ты, вот ты меня поймешь, главное что? Что мы пошли кайф ловить, и главное, чтобы вот этот кайф был, а там вельвет или не вельвет, какая разница, тем более джинсы тоже в обтяжку.
Ну вот, нашли мы там вчетвером место, где стена и окно такое здоровое стеклянное… А вот от вина, что дружан притащил, ну никакого кайфа, и никуда оно не шибает, только назад просится. Я дружану говорю – ну чего ты, говорю, дрянь-то эту, да… Ну надо было с собой вообще принести, нормально, в виннике к открытию встать и принести. И бабам бы еще налили. А так только неизвестно чего от него будет, и тут то ли знакомиться, то ли еще чего. Не боись, говорит дружан, не боись, я, говорит, читал, и это вино, говорят, в самый кайф у этих, которые шпыняются. У французов этих, мушкетеров, черт бы их.
Ну вот короче…
Пантюхин стряхнул пепел в пустую жестянку из-под рыбных консервов в томате, откинулся с сигаретой в зубах до упора в стенку вагончика и задумался.
- Ну что короче-то? – раздались нетерпеливые голоса.
- Ну вот… с мысли сбили… Ну да вот в общем, у чуваков в квадрофонии замыкание какое-то случилось или что, в общем, музыка кончилось и мы пошли баб провожать. Ну я со своей иду… пешком пошли, время много, погода теплая… была… идем, значит, разговариваем, и вдруг чувствую, что жрать хочу, как удав. А оказывается, я потом узнал, вино это, апрезитив этот, эти французы, мушкетеры, значит, эти, в гробу я их видел, они его перед тем как пожрать употребляют. Представляешь, им там без этого винища смотреть на суп или котлеты вообще не хочется, заелись совсем. И пьют там немного-немного, вот как в коньячную рюмочку наливают, немного выпьют, бутылку опять под пробку – и жрать, жрать, все, что на столе стоит. А мы, представляешь, с дружаном, по полпузыря и без всякой закуси. И, значится, ни до чувихи уже, ни до чего, вот, знаешь, голодные львы в африканской саванне – мне их жалко. Мне их всех жалко, потому как понятно, как им теперь живется среди всяких антилоп и прочих козлов.
Листик с дерева, не знаю, с какого, сорвал и жую, чтобы просто чего-то жевать и думаю, что это сосиска из столовой. Чувиха еще спрашивает – «А чего это ты зеленые насаждения в городе жуешь?» «Да, говорю, жую, я в журнале «Наука и жизнь» прочитал, что это ценный, как его, ехиднокактус возвышенный средней полосы, вот. И очень его полезно после одиннадцати вечера жевать, это, говорят, способствует интеллекту и развивает предстоящие нервы.» «У,» - говорит, - «какие ты заумные вещи читаешь, а мы у себя в общаге после одиннадцати в монополию играем и как ты смотришь на то, чтобы составить компанию».
И только я задумался над этим предложением, как дождь внезапно хлынул. Вот прямо пару секунд покапал и ливанул. Даже жрать меньше хотеться стало. Я чувиху ветровкой накрыл – а дружан-то, понимаешь, когда собирались, все говорил - чего ты с ветровкой, как дурак попрешься, чего… А вот чего, да. Тут иногда и не знаешь, для чего какая вещь когда сгодиться может, вот в пенжиче подкладка для чего? для чего подкладка в пенжиче? А, вот, чтобы конспект за нее совать, а ни один портной не догадается. Ну и вот, добежали мы с чувихой до ближайшего подъезда, дождь, крупный дождь мочит, вот дивень тропический видел, нет? Я тоже не видел, так это еще сильнее. Дождь льет, жрать хочется, а на чувихе джинсы сели. Прямо на глазах от воды сели и по швам расползлись. У чувихи глаза – во! Фары у Жигулей видел? И еще говорит: «А чего ты на меня таким голодным, говорит, взглядом смотришь?»
Ну короче, обмотал я кое-как ей ветровкой талию, вроде гавайской такой юбки, и на автобус, хорошо, он из-за дождя пустые. До ее общаги доехали, а там вахтер, гад, пройти не дает, говорит, поздно, а у меня уже пузо танцует, как у йога и видения нирваны начались – ясно помню, в кастрюле еще макароны оставались, в шкафу полхлеба пшеничного, еще не черствого и сыр сулугуни граммов двести, а яйца кончились, мы купить забыли. Чувиха говорит – «Ты весь замер, погоди, я сейчас пойду переоденусь и тебе сюда на вахту чаю вынесу с халвой.» Спасибо, говорю, я очень плотно, поужинал, мне бежать надо, к завтрашнему коллоквиуму подготовиться. И помчал, как дунул, автобус у следующей остановки обогнал и сел, и все перед глазами макароны, полбуханки и все прочее, даже яйца стал видеть, хотя их купить забыли. Только подъезжаю к общаге, только пулей на четвертый этаж – а там дружан сулугуни доедает, не говоря уже обо всем остальном. Ты, говорит, извини. так жрать захотелось, что ничего не помнил.
Такой вот кайф с первого разу.
- А с чувихой что потом было?
- А что должно было быть? – хмыкнул Пантюхин, - Все, как обычно.
Он придавил смятый бычок в жестянке и снова откинулся на кровать, молчаливо задумавшись о странных превратностях жизни.
Студенческий юмор семидесятых.