Олег Измеров
РЕВИЗОР ИМПЕРИИ
(ироническая пародия)
Часть I. Загадочный пассажир.
Главы 11-21.
11. "Они сами вас найдут"Вечерело. Солнце закатывалось в облака, и Виктор, меряя шагами булыжник Церковной, думал, что же он будет делать без зонта, если завтра пойдет дождь. Впрочем, абсолютное большинство здешних мещан, похоже, обходились без зонтов.
До Гайсинского, который, как выяснилось, жил во втором подъезде того самого доходного дома в стиле барокко, Мах его так и не допустил, но честно вынес договоренные семнадцать с полтиной и записку к домовладелице.
- Вот, - произнес он, сияя, - кредитными десять, пять и два по рублю и полтина монетой.
Пересчитывая гонорар, Виктор поймал себя на том, что здешние деньги выглядят как-то непривычно и даже немного подозрительно. Красный помятый рубль смотрелся каким-то деревянным, пятерик почему-то был нарисован вертикально, "портретом", а червонец казался подозрительно новым. Виктор повертел его в руках...
На обратной стороне в глаза сразу бросилась свастика. Точь-в-точь, как фашистская, только красная, она парила над надписью "Кредитные билеты размениваются государством". В остальном червонец был более всего похож на привычные хрущевские деньги.
- Не видели такой? - спросил Мах. - В этом году пустили в оборот. Я вам скажу, Миша сегодня в прекрасном настроении. Несравненная Стелла Суон будет сегодня тангировать в "Русском Версале". Подписала контракт. Кажется, она совершенно разругалась с Чандаровым. Вы ведь слышали о мадемуазель Суон?
"Это из Рут Ренделл, что ли? Замахали книжные однофамильцы."
- Местная суперзвезда? Я не видел ее афиш.
- Она танцевала у Чандарова, в "Европе". Знаете, на Комаровской горе. Женщина-трансформатор.
- Это как? Она гудит или от нее летят искры?
- Она трансформируется. Молниеносно переодевается во время танца. Секрет в особых застежках, устройство которых никто не знает.
- Даже костюмеры?
- У нее немая костюмерша. Она ничего не расскажет.
- А знакомые, поклонники?
- Она никому не показывает сценических нарядов. Секрет ремесла.
- Ясно. У англичан свои скелеты в шкафу.
- Англичан? - Мах высоко вскинул брови, как будто они у него собрались взлететь.
- Ну, Суон же английское имя. Вроде.
- Это для сцены. Подлинное она скрывает от публики. Болтают, будто она какого-то знатного рода.
- Ладно. Так как насчет записки к Безносюк?
- Ах да! - и Мах хлопнул себя по лбу так, что Виктор испугался, не вылетят ли оттуда все ноты. - Идемте, это по пути, забежим ко мне, и я напишу.
- А здесь у вас ручки нет?
- Вы большой шутник, чтоб мне поклясться своей головой. Вы думаете, Мах носит с собой походные чернильные приборы, как полковой писарь. Идемте ко мне домой, я все правильно изображу.
Хмель у него, похоже, совсем выветрился. По дороге Мах буквально не закрывал рта, и щебетал, как майский соловей в пойме.
- Вот, что я вам скажу, Виктор Сергеевич: вы, конечно, удивитесь, но в Бежице сейчас деньги буквально валяются на дороге. Надо только их поднимать, и все, можно стать очень, очень богатым и уважаемым.
- Как Гайсинский?
- Что Гайсинский? Вы думаете, что Гайсинский это Ротшильд? Да можно купить на корню этого Гайсинского. И Чандарова можно купить и нанять привратником.
- "Паниковский всех продаст и купит"?
- Паниковский? Паниковский таки шлемазл. Представьте себе, он думал, что в Киеве у него пойдут дела лучше, чем в Клинцах...
"У них тут и Паниковский? Потрясающе."
- ... И вот она ему ответила, что раньше вторника не получится. Так вот, для чего я это все рассказываю: в Брянске можно делать такие вещи, что уму непостижимо, но для этого нужен начальный капитал. Небольшой, тысяч десять для начала. А какой с музыки капитал? По глазам вижу, вы меня поняли с полуслова.
"Сейчас предложит вложиться в какое-нибудь сомнительное предприятие."
- Я похож на человека, у которого есть такой капитал?
- Вы похожи на человека, под которого могут дать солидные деньги. Поэтому вас не надо было показывать Гайсинскому, это все испортит. Есть солидные люди - Грачков, братья Бужилины, Бротбаум, наконец.
- Надо подумать, - обтекаемо ответил Виктор, который увидел в заманчивом предложении Маха возможность сесть в тюрьму за мошенничество. И вообще, если вам предлагают деньги ни за что, следите за карманом.
- Подумайте, я не тороплю. Так мы уже и пришли: проходите, не держать же вас на улице.
На квартире Мах полез в буфет.
- Удачные сделки положено отмечать.
- Спасибо, но мне некогда, мне еще надо к домохозяйке, а то вдруг она в гости уйдет или что...
- По капельке столового вина, и я пишу записку.
Столовым вином у Маха оказалось "Хлебное столовое вино", то-есть водка, выгнанная, похоже, в тех же Чайковичах. На закуску пошли соленые огурцы главного калибра, хрустящая квашеная капустка с красноватыми ягодами рябины и хлеб. После третьей "капельки" Виктор забеспокоился.
-Давайте записку я отнесу, к Безносюк, а потом вернусь - и мы продолжим. А?
- Послушайте, что к ней бежать? Она рядом, на Церковной. Входите в подъезд, стучитесь в первую дверь направо. Первый этаж.
- Первый этаж, а дом где? Церковная большая.
- Да ее все знают.
- Если не все? А если она уйдет?
- Не уйдет, я вам говорю, она сейчас дома.
- Дом-то где? Дом?
- Номера не помню... что номер, дался вам этот номер. Дом Безносюк прямо напротив Мининского училища.
- А где училище?
- А вы не знаете, где Мининское училище?
- А я что, доктор все знать?
- Нет, - задумчиво произнем Мах, - вы не доктор... Малую Мининскую знаете?
- Малую Мининскую знаю.
- А говорите, не доктор... Вот на углу Малой Мининской и Церковной парк, а в нем и есть училище. А с другой стороны площадь, но вам она не нужна, так она тоже Мининская. Вот давайте теперь за Мининскую...
"Так, этот парк - это там, где сейчас два детсада и женская консультация была. Вроде прояснили. А с народным образованием в этом селе, похоже, нехило."
После четвертой Виктор сказал, что на минутку выйдет (удобства в этом доме располагались во дворе), и просто смотал по-английски, не прощаясь, оставив гостеприимного хозяина наедине с бутылкой.
Оказавшись на свободе, он первым делом забрался в промежуток между кустами сирени и низеньким дощатым заборчиком и сунул два пальца в рот. Местному разливу он пока не доверял, как и местам общего пользования, вынесенным за пределы жилплощади. Оно, конечно, некультурно, но обстоятельства вынуждали: кто знает, насколько здесь можно в нетрезвом по улице. К тому же, освободив желудок, Виктор заметил, что он не первый, кто прибегал здесь к этому простому народному средству.
Солнце лениво переползало по пухлым подушкам облаков в сторону Бордович, чтобы спрятаться за крышами двухэтажных домиков. В воздухе свежело и по улицам расплывался неторопливый звон к вечерней.
"А завтра башка трещать будет. Где у них тут аптека вообще? У кого спросить? Идиот, да аптека стопудово там, где и была. Куда она выйдет из этого особняка..."
На Ливенской, где ряды типовых домов прятались за косыми решетками оград из деревянных реек, царил умиротворяющий покой, и на скамейках у калиток чинно рассиживались старички, наслаждаясь гармонией мира. Виктор махнул на угол Никольской. Еще издали он увидел вишнево-красную глыбу Старого Корпуса.
"Гимназия... Да какая гимназия? Здесь будет БИТМ заложен назло надменным короедам! Детской поликлиники не видно... ну да, она ж позже. А вот, ну вот она, красавица, аптека наша"
Дом с аптекой все также стоял на углу буквой "Г", и Виктор даже почувствовал к нему какие-то нежные чувства. Тогда еще не окрашенный, дом был чем-то вроде попытки связать воедино Собор Василия Блаженного и Петровский Пассаж: серые кирпичные кружева на темно-красном фоне делали этот двухэтажный теремок похожим на праздничный медовый пряник, политый глазурью. Над входом в аптеку, с угла, нависал ныне исчезнувший балкон; второй балкон Виктор заметил со стороны Церковной, сразу за выступавшим из общего ряда прямоугольником парадного.
От дома веяло тишиной и благолепием. Виктору на мгновение показалось, что, перешагнув порог, он нырнет во времена царя Бориса.
Звякнул колокольчик. Внутри царил таинственный полумрак и запах лекарств; на огороженных стеклом прилавках возвышались вертящиеся шкафчики и этажерки со сеадобьями. На стенах висели рекламки неизвестных Виктору снадобий.
- Одну минуточку! - из двери за прилавок вынырнул низенький лысоватый провизор. - Добрый вечер. Милости просим поближе; вы, видимо недавно в наших краях? Чем могу быть вам полезен?
- Простите, что у вас есть от головы?
- От головы? - провизор непроизвольно хихикнул. - От головы, сударь, полезнее всего средство доктора Гильотена, но такового у нас в наличии не имеется. Желаете от мигрени?
- Ну... для консервативного лечения.
- А что прописывал врач?
- Да ничего не прописывал, просто обстоятельства не позволяли к нему зайти. А нужно сейчас.
- Могу посоветовать байеровский аспирин, от сильных болей - пастилки героина...
- Чего? - воскликнул Виктор, испугавшись, не началась ли у него белая горячка.
- Героина. Английский товар.
- Еще этой гадости не хватало!
- Ну, нельзя же так прямо в штыки все достижения европейской науки... - в голосе провизора прорезались нотки морального превосходства над невежественным покупателем. - Героин, сударь, в развитых странах врачи прописывают при сердечных жалобах, болезнях желудочного тракта, обширном склерозе. Наилучшие результаты от кашля при астме и туберкулезе. Современной медициной доказано, что опий и морфий организму вредят, и весь цивилизованный мир их заменяет.
- Не, не, не, не надо... Это пусть они там сами цивилизуются. Что немцу хорошо...
- Ну, если хотите лечиться народными средствами - попробуйте заварить мяту, зверобой, душицу... У нас есть сборы. А вот еще: можно взять капустные листы или картофельной кожуры и приложить. Можно еще выпить чай с мятой и попарить ноги.
- С-спасибо... Знаете, лучше, наверное, аспирина.
- Как пожелаете. Сколько отпустить?
- Ну, одну упаковку, наверное?
- Целую коробку?
- А сколько там чего?
- Раньше не пили аспирин?
- А он у вас жидкий?
- Это не микстура, это порошки.
- Тогда два, пожалуйста.
- Пожалуйста. Я так понимаю, вы приезжий?
- Если я скажу, что был здесь в будущем спустя девяносто лет, вы не побежите к психиатру?
- Что вы! Чувство юмора - это здоровая реакция организма. Раз вы приезжий, осмелюсь порекомендовать приобрести у нас предохранители для мужчин. У нас большой выбор, самой тончайшей выделки, без швов.
- Без швов?
- Да. Без швов, можете убедиться на витрине.
- И не штопаные?
- Шутить изволите. Настоящие из Германии. Рупь двадцать дюжина.
- Вы полагаете, что если завтра у меня может болеть голова, то сегодня я пойду искать приключений?
- Вам не обязательно искать приключений в Бежице. Они сами вас найдут.
- Интересно. А церковь не осуждает?
- Церковь - нет. Ибо сокращает венерические заболевания. Вот доктор Фрейд против.
- Шут с ним, с Фрейдом.
- Тогда дюжину?
- Две. Две штуки.
- Понятно... - разочарованно вздохнул провизор. - Резиновые желаете или цекальные?
- Цекальные - это чего... это из цекала?
- Цекальные - это кишечные.
- Кишечные???
- Никогда не применяли? Их еще называют "из рыбьего пузыря", хотя это неверно.
- Я просто не расслышал.
- Тогда обязательно попробуйте. Парижские, высший сорт, "Свастика".
- Нет, знаете, в другой раз. У меня к ним нет кожаных трусов с подтяжками.
- Не понял связи... Какие же вы желаете?
- Дайте пару тех, что из Германии, по десять копеек штука.
И Виктор, рассчитавшись, поспешил прочь.
12. Без самовара и прислуги.
"Офигели! Совсем офигели!!!" - повторял он про себя, двигаясь по пыльной тропе по направлению к дому мадам Безносюк. "Герыч - в аптеке! Это сейчас запросто какой-нибудь нарик подрежет. Что за привычка долбаная лизать Европу во все места не глядя? Дебилизм какой-то комплекс неполноценности, как у прыщавого подростка перед опытной бабой. Страна на подъеме, называется. Конфетки- бараночки. Хруст французской булки. Кондомы со швами и без. Прямо хоть обратно в обезьянник просись."
Он опомнился и сбавил шаг, чтобы не привлекать внимание.
А чем мы лучше-то, подумал Виктор. Кто еще не забыл в девяностых рекламу солпадеина? "Нанесите удар первыми..." Кодеинсодержащий препарат свободно, без рецепта. И ведь кто-то разрешил. Кто-то нажился.
- И дело совершилося-а,
- Теперь я стал злодей!
Со стороны Десны навстречу Виктору шло пять подгулявших парней, по виду мастеровых. На всякий случай Виктор не спеша перешел на другую сторону, сделав вид, что его привлекает листок, белевший на дощатом заборе между домами. Братья по классу под газом не всегда склонны к родственным отношениям.
Листок был тиснут на серой бумаге, похожей на оберточную. Буквы расплывались. Компания на другой стороне улицы еще не проследовала, и Виктор приблизился к забору.
"Товарищи!
Россия самая большая и богатая страна в мире, но население ее живет в бедности. Все богатства достаются кучке прохвостов - буржуев, попов и чиновников..."
"Прокламация!" - мелькнуло в голове у Виктора. "Вот черт, еще чего доброго за чтение заметут... а то и расклейку повесят."
Он изменил курс на девяносто и стал приближаться к середине проезжей части.
- Поберегись!
Виктор едва отшатнулся - мимо него на дутых шинах пронеслась извозчичья пролетка, обдав пылью.
"Блин, где же тут ходить нормально? Еще не хватало - "попал под лошадь"... А, впрочем, что прокламация? Я человек случайный, думал - кто жилье сдает. "
И он сошел на тропу по правой стороне.
Церковная улица в этой реальности как бы служила гранью между городом и деревней. Слева от Виктора росла городская часть, с ровными прямоугольниками улиц, как в регулярном парке; здесь сносились старые деревянные казармы и возводились каменные особняки, доходные дома, коттеджи и разные учреждения; линия же двухэтажек по правую сторону скрывала за собой нарезанную ровными ломтями по диагонали деревенскую часть; там произвольно росли избы, мычал скот, лаяли собаки и голосили петухи.
Дом мадам Безносюк, к счастью, оказался на указанном месте, и выглядел весьма респектабельно - оштукатуренный, квадратный, с большими трехстворчатыми окнами по углам, украшенным лепным оргаментом низким треугольным портиком над входом, и декоративными перилами на крыше.
"Не хухры-мухры", подумал Виктор, оглядывая жилище. "Может, Мах ошибся? Или нарочно указал апартаменты, где три шкуры сдерут? Ладно, увидим."
Застекленная дверь в парадное была открыта, и Виктор вошел внутрь, тут же поняв смысл остекления: электрических лампочек в подъезде не было, было что-то вроде кронштейна под керосиновый фонарь, на котором не висело ничего. На лестничную клетку выходили пара дверей и пара окошек из ванных; возле пузатых, непривычных кнопок электрического звонка белели списки проживающих.
" Странно, электричества вроде как нет, а электрозвонок имеется. Странно."
Виктор начал с первой квартиры.
"Безносюк Федора Игнатьевна - 1 раз."
Он надавил кнопку: где-то в глубине раздалась приглушенная трель. После одного длинного за дверью наступила тишина, и Виктор уже хотел звонить повторно, но тут за филенкой раздался недовольный голос и забренчал затвор.
- Чего вы так долго звоните, элементы разрядите! Проходите. С инспекцией пришли? У меня уже и пожарники были, и санврач, и фининспекция. Или опять Бухтеев жаловался? Так он кляузник, этот Бухтеев, он вечно пишет. Он давеча, представляете, какую чушь написал - будто мадам Строкова на него порчу наводит. Вот видели, а?
Безносюк препроводила Виктора в крайнюю комнату от двери; комната оказалась кабинетом, и возле печки здесь была прорублена еще одна дверь, видимо, в гостиную. Хозяйке на вид было лет под сорок; приглаженные пробором ее темные волосы слегка топорщились, черты лица были крупными, и у глаз уже залегли ранние морщины. Тонкая синяя жакетка, не подчеркивающая, впрочем, давно утраченной стройности фигуры, была надета на черное платье.
- Так чем обязана-то я вашим визитом, сударь, простите, как вас величают-то?
- Виктор Сергеевич. Понимаете, я - от Маха.
- И что же? Он прислал вас вернуть два рубля, что он занимал три дни назад?
- Федора Игнатьевна, - деликатно ответил Виктор, - Мах, к сожалению, ничего мне не сказал о своих финансовых делах, он просто порекомендовал вас, как лучший вариант для съема жилья. Очень хвалил.
- "Очень хвалил"! Ах, шельмец! Нет, чтобы деньги вернуть! И какое жилье хотите снять?
- Да пока скромную комнату. Пока. Я здесь недавно, багаж пока не прибыл, так что много места не потребуется.
- Скромную комнату! Да вы меня разорите с Махом! Покойный муж строил этот дом в расчете, что придут господа и снимут квартиры с хорошей меблировкой! Так нет - Глынов приедь да и вложи капитал в доходные дома на Елецкой! Теперь кому я здесь сдаю? Я сдаю комнаты и углы в этих квартирах, сама живу в двух комнатах, - тут голос ее дрогнул, - а ведь какие квартиры! С прислугой! Ну что смотрите, есть у меня комната. Семь рублей в месяц без самовара и прислуги, плата за две недели вперед.
- Семь рублей? - переспросил Виктор, мысленно сопоставив стартовый капитал с ценой.
- А вы как хотели? - Можете за пять найти, но с уборной во дворе. А тут даже ванна имеется! Это ж культура!
- Прекрасно, - без особого энтузиазма согласился Виктор, - я ценю культуру за два рубля в месяц. Но тогда, может, сперва посмотрим комнату?
Он уже ожидал, что ему покажут вонючий клоповник. Но действительность оказалась лучше. Комната была бывшей детской, на втором этаже, с окном в сторону Мининского училища, с голубенькими обоями и довольно чистая. От входа справа стояли деревянная кровать, комод для белья с керосиновой лампой ("блин, надо ж спички купить!"), и еще одна кровать, раскладная, была засунута в угол между комодом и окном. По левую руку от входа, у окна, громоздкий шкаф с одной створкой загораживал дверь в смежную комнату, а рядом с дверью выступал угол печки и рядом на стене торчала вешалка. Посреди комнаты стоял черный, довольно лебезный столик с парой стульев, над окном висела длинная, до пола, штора, а на полу от двери до окна протянулся домотканый половик.
- Вы не смотрите, мышей и насекомых всяких нет! - чуть резковатым тоном воскликнула хозяйка. - Продукты и посуду на кухне держите, в шкафчике. Ну, говорите же, согласны, али я более выгодного жильца подожду. На квартеры-то у нас большой спрос, людишек с деревни понаехамши, ежели чего, так и вдвоем полукомнату сымут.
- Ладно, - махнул рукой Виктор, - лучшего, пожалуй, искать уже поздно.
Он отсчитал три с полтиной; Федора Игнатьевна выудила откуда-то из складок одежды связку ключей и отцепила от них три на потертом шнурке: от комнаты, от парадного и от черной лестницы.
- Глядите, не потеряйте! Запомните, вам четыре звонка! - молвила она, уже покидая детскую; шаги ее удалились по коридору и хлопнула входная дверь.
За окном сгущались сумерки. Виктор отдернул штору, затем осторожно взял лампу на комоде и поболтал. Внутри заплескалось.
"Так, керосин пока есть. Спички надо срочно. И пожрать. А, черт, забыл у хозяйки спросить. Ладно, по дороге у кого-нибудь."
Из любопытства он заглянул в ящики комода; в верхних обнаружилось несколько глиняных тарелок, кружка и ложка, в нижних среди постельного белья валялся видимо, кем-то забытый, женский чепчик. Виктор вздохнул, задвинул ящики, и, выйдя в коридор, запер дверь; откуда-то справа доносилось тихое пение, запах дымка и горячего постного масла.
"Кухня. Надо там спросить."
У большой дровяной плиты стояла пышная молодая женщина, каштановые волосы которой были убраны под застиранный голубоватый платок; выливая блинное тесто из глубокой плошки на шкворчащую сковороду, она напевала низким грудным голосом:
- Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать:
- Ах, здравствуй, ах здравствуй, сыночек!
- Здоровы ль отец мой и брат?
- Добрый вечер, - поздоровался Виктор. - Я ваш новый сосед, Виктор Сергеевич... на время остановился в вашем... в Бежице, в общем.
Женщина повернулась, и поставила плошки на стол; круглое лицо ее засияло.
- А я Надя, - улыбнулась она, - так и зовите. Я вон в той комнате живу, дверь у парадной лестницы видите? Как скучно станет, приходите, оладушков поедим, - и она подмигнула, - как соседу, скидку, сделаю.
- Так вы это... - Виктор старался подобрать подходящее слово, - подрабатываете?
- Я обычно у сада работаю, или в пивной, когда холодно. Ну вы знаете, как публичные дома закрыть велели, так и бродим, как бездомные. Вот иной раз и погода плохая, и народу в настроении нет. А свойские, соседские, они даже и лучше. И у дохтура я проверенная.
- Спасибо, но не сейчас.
- Ну, когда душе угодно будет, оно ж дело такое. У нас квартера хорошая. Вон рядом братья Кабановы живут, что из Рогнедино на заработках тута. Они по пьяни только на улице куролесють, а как домой придут, так тихенько, хозяйки страшатся. Они скорей в участке переночуют, чем с пьяной рожей хозяйке на глаза.
- А чего ж так?
- А кто его знает. Небось, приучены отца-матери бояться, и то правильно. А рядом с вами печатник Климов живет, бобыль, ночью в типографии работает, а днем спит. Только он не жилец, ему грудь свинец проел. Кашляет много и кровь идет. Да, а вот еще комнатка прислуги, ее Сенька-вор снимает.
- Сидел, что ли?
- Где сидел?
- Ну, в тюрьме, где там.
- Не, не поймали пока. Вы не бойтесь, он редко захаживает, и своих не трогает. В Брянске промышляет, али еще где, а сюда иногда на ночь захаживает; оттого ему окна не надо.
Надя улыбнулась. "А ведь могла замуж выйти, сейчас бы дети вокруг бегали, смотрели..." - подумалось Виктору.
- Спасибо за информацию...
Каждый из жильцов имел на кухне шкафчик с врезным замком. Открыв свой, Виктор обнаружил жестяной чайник, сковороду, пару кастрюль, простые фаянсовые тарелки и три чашки. Полки для продуктов были пусты.
- Надежда, а где тут спички можно сейчас купить? И из продуктов чего?
- Спичек? Так это у Гунина лавка рядом на Банной, там и всякое по хозяйственному делу есть, и недорого берет.
- Еще раз спасибо...
- Да вы не спасайтесь, вы спрашивайте. Я баба простая, молодая, незамужняя, а то вы уж очень так деликатно, аж прямо до неловкости.
- Понял. А Банная, она где?
- А где Старая Баня. Мимо училища и сразу направо, не доходя.
И она принялась переворачивать поспевшие блины деревянной лопаткой.
13. Цена покаяния.
Улица Банная дважды меняла название. Вначале была Банная, затем, когда здесь, рядом, на краю поймы стал огромный корпус новой больницы - Больничная; но это название показалось кому-то лишенным социального оптимизма, и она пошла под переименование в честь героя, летчика-аса Камозина. Чуть подалее, в окружении сосен, оставшихся от некогда бушевавшего в этих местах леса, Виктор заметил знакомое по бериевскому СССР большое здание, с каменным первым этажом и бревенчатым вторым. Видимо, здесь это было баней.
Лавка Гунина была уже вторым предприятием торговли, которое посетил Виктор в новой реальности, но только здесь он почувствовал, что на дворе действительно начало века. Пахло керосином, деревянные столбы подпирали потолок зала, деревянные прилавки с невысокими, как в музее, квадратными стеклянными витринами окружили Виктора, и за ними до потолка высились стеллажи с разнообразным товаром, кое-где завешенные прямоугольниками рекламы. Виктору бросился в глаза плакат, расхваливавший роскошные автомобили "Нэпир", если верить написанному, очень популярные среди африканских и индийских властелинов; этот креатив был здесь совершенно неуместен, и был видимо из расчета, что кто-то заглянет поглазеть на диковинку. Виктор обнаружил еще один плакат авторекламы: это были "трехколесные феномобили, самые экономные как по цене, так и по содержанию, грузоподъемность до 35 пуд, шофер не нужен" - ну, в общем, что-то вроде советского мотороллера "Муравей". Под потолком уже были зажжены лампы.
Продавец, молодой парень в белом халате поверх красной косоворотки, короткой, как у гимназиста, стрижкой и маленькими прищуренными глазками на круглом лице в это время терпеливо изучал Виктора, видимо, не зная, какое обращение более всего способствует росту продаж. Наконец, продавца осенило, и он учтивым голосом произнес:
- Что будет угодно барину?
"Ого! Даже "барин"... Э нет, не бери в голову, это он на бабло разводит."
- Любезнейший, - невольно вырвалось у Виктора, - а сколько в вашем заведении спички стоят?
- Копейка один коробок.
- Как в старые добрые времена...
- Сколько прикажете?
- Один. Так, мыло у вас имеется?
- Непременно-с. Осмелюсь предложить умывальное мыло "Нестор" от Невского стеаринового товарищества. Золотая медаль выставки в Париже. Без подделок.
"Так мыло у них подделывают? Или дорогие сорта?"
- А какое-нибудь попроще? Я, милейший, стараюсь искать что попроще и поздоровее, как учил граф Толстой. Лев Николаевич.
- Да, - на лице продавца обозначилось участие, - покойный граф, говорят, был большой души человек. Кстати, насчет здоровья: только что поступило целебное мыло "Кил". Радиоактивное. Поразительно действует на кожу и волосы.
- "Kill"? С радиацией?
- Точно так-с. Содержит эманацию Киловой руды.
- Благодарствуем, не надо. Еще какое есть в ассортименте?
- Мраморное Персица, мраморное Жукова, глицериновое... Местный товар для умывания брать не советую. Может, глицериновое? Простое, и вредных примесев не имеет.
- Остановимся на глицериновом. Какие у вас безопасные бритвы?
- "Жиллет"-с?
- Жилет, жилет. Со сменными лезвиями.
- Так это... Прощения просим, но не имеется. Не спрашивают-с. Дорого-с. Сам станок червонец, да дюжина ножиков два с полтиной, и еще кожа от них, извиняюсь, волдырями пойдет. Могу предложить хорошую золингеновскую, на два дня лицо будет, как у младенца. Или - к цирюльнику, тут, на Орловской, обойдется в пятак, с вежеталем и одеколоном гривенник.
- А он нормально за такую цену?
- Конкуренты-с. Простой народ идет в баню-с, тут же и бритье. У базара цирюльня, на Церковной у станции куафер Мишель, господа и дамы там по-модному стригутся. Что еще желаете-с?
"Устраиваться на работу - сходим к брадобрею. Потом придется бороду отпустить, если корпоративная этика не против. Нож, ножницы, шило в трансформере есть. Кастрюли-сковородки... Обождет завтра. Кто знает, сколько тут бегать."
- А пообедать где у вас тут хорошо и недорого?
- Недорого - это, оно, что значит... В дешевый трактир, где за гривенник отобедать, ходить не советую. И продукты бывают подпорчены, и водка разбавлена, и, главное, народец там того... ограбить или зарезать запросто. Ежели на заводе служите, то дешево в Народной столовой. Водки там вообще не подают, начальство запретило-с, но провизия свежая, с завода комиссия следит, чисто. Еда там простая, щи, каша, из техников али анжинеров мало кто туда ходит, начальники цехов иногда чтят присуттвием, но больше показать, что с народом. Для человека вашего круга, верно, было бы лучше столоваться или на станции, а еще лучше - вот у Базара причаховский. Обед там выйдет до полтинника, зато разнообразие, водочка казенная, публика приличная. Ну, а если пожелаете даму пригласить, так это в "Русский Версаль" на Парковой, там просто посидеть отобедать, рубля полтора-два выйдет, если, конечно, не разгуляться. В гостиничном буфете выйдет дешевше "Версаля", но там обычно в нумер заказывают.
- А почему именно в нумер?
- Не могу знать-с. Обычно господа так желают. Сложилось.
Стратификация общества через желудочно-кишечный тракт, подумал Виктор. Маргиналы бухают в рыгаловках, пролетарию жена варит, средний класс, не заморачиваясь, харчится по кафешкам, олигархам готовит прислуга или они снимают кляч и таскают по крутым кабакам. С гостиничным буфетом не все ясно, но наверняка цены кусачие, да и опять выделяться нет смысла. Куды ж айтишнику податься? И вообще время позднее и идти куда-то влом.
- Дайте хлеба и... картошки и сала, - произнес Виктор, забыв об имидже высшего сословия. Он чуть не сказал "колбасы", но вспомнил, что тут нет мясокомбинатов. Черт знает, из чего ее тут делают.
Дальнейший шопинг особых знаний об общественной системе не добавил; правда, когда продавец, пощелкав на счетах, объявил сумму, Виктор сразу заметил, что она расходится с посчитанной им в уме. Пролетарий от прилавка не стал спорить, и тут же признал ошибку; Виктор, рассчитываясь, разменял злополучную купюру со свастикой и тщательно пересчитал сдачу.
"Однако", размышлял он, возвращаясь на квартиру, "тут нарвешься, где и не ждал. По городу ходишь - шпики заметут, в аптеке наркота, в трактире алкаши прирежут, в лавке мыло радиоактивное, от безопаски волдыри. Приключения сами найдут, говоришь? У парикмахера может быть заражение через инструменты. Надо будет проследить. Что дальше? Жратва. Санэпиднадзором тут, похоже, не пахнет. Дома ночью - пожар, в окно могут залезть, угарным газом отравиться, плита-то рядом. Спать надо чутко, с открытой форточкой. Трансформер с выдвинутым лезвием - под подушку. Какой, в малину, шокер, тут "Бульдог" бы завести, с понтом, от собак бешеных. Мечты, блин, мечты. На этой свободе надо до утра дожить."
Пройдя через калитку во двор, Виктор внимательно обошел вокруг дома. На заднем дворе висело белье, неуклюжим скворешником громоздился дровяной сарай, обшитый горбылем, и запах кухни смешивался с запахом выгребной ямы: канализация, похоже, была местной и вычерпывали ее ассенизаторы. На крыльце черной лестницы сидела рыжая полосатая кошка; заметив Виктора, она открыла глаза, приподнялась и просяще мяукнула. Виктор отрезал небольшой кусочек сала и положил перед животным; кошка внимательно обнюхала и жадно стала есть.
"Зашибись. Чего зря жрать не станет; стало быть, и людям можно. Только прожарить надо. "
Дверь отворилась, и на крыльцо вышла незнакомая Виктору женщина со слегка помятым, и в одном месте запаянным медным тазом; Виктор поздоровался, и, воспользовавшись случаем, проскользнул наверх.
В комнате уже сгустились сумерки. Лай собак и вечерняя перекличка петухов из форточки стали уже чем-то привычным, словно бормотание приглушенного телевизора. Виктор снял стекло лампы, чиркнул спичкой; желтый огонек растянулся по щели. Осторожно поставив стекло на место, Виктор подкрутил фитиль, чтобы не коптило, и отправился на кухню жарить картошку.
Печатник, невысокий худой мужчина с прорезанным глубокими морщинами бледным лицом, перед уходом на службу мывший на кухне свою посуду, отнесся к новому жильцу совершенно безразлично, вместе бухануть не предлагал.
"Поели хлеба и колбасы" - в мозгу Виктора всплыла фраза из детской книжки "В стране невыученных уроков". "Тоже альтернативка" - хмыкнул он про себя. Запасливо отложив нетронутую половину провианта за окно на утро, он уже начал стелить постель, внимательно, насколько позволяло скудное освещение, рассматривая чистоту белья и наличие отсутствия посторонней живности, как в дверь робко постучали.
"Это не свои" - подумалось ему. "Из жильцов робких нет."
- Входите, не заперто!
Не успел Виктор закончит фразу, как в комнату влетела девушка и захлопнула за собой дверь. Невысокая (впрочем, все здешние дамы по росту напоминали вьетнамок), с темнорусыми волосами, сплетенными в косу на затылке а-ля Юлия Тимошенко, ямочками на щеках и небольшой родинкой над верхней губой, она имела внешность довольно незаметную и вместе с тем весьма приятную; пухлые губки ее были соблазнительно полураскрыты, она тяжело дышала, откинувшись на дверь за собой, словно желая сдержать ее своим телом, а зрачки в округлившихся глазах были расширены ужасом.
- Спасите, - прошептала она, пытаясь перевести дух, - укройте, меня, пожалуйста!
- Маньяк? - Виктор приблизился к девушке и, слегка подвинув ее трепещущее тело, закрыл кованую задвижку, похожую на сильно перекормленный оконный шпингалет.
- Кто? - не сообразив, спросила она, повернув голову к Виктору, отчего ее губы едва не коснулись его небритой щеки.
- Ну, пристает кто, или дружок гонится, или муж?
- Какой муж? Полиция. Сейчас здесь будет.
- Ого! Хипес, наводчица, мелкая кража?
На хулиганство и разбойные нападения это девица явно не тянула.
- Листовки. Спрячьте меня, сейчас они здесь будут.
Ну, вот и всплыл мертвец, подумал Виктор. Дешевая провокация. Улик нет, так решили взять с поличным.
- Уходите сейчас же. Через кухню черная лестница.
Девушка отчаянно замотала головой.
- Нет, нет, нет.. Они знают. Там уже ждут.
- Ага, и куда я вас спрячу? В шкаф? Будут шмонать, найдут.
Откуда-то снизу, с первого этажа, послышался звонок, потом громкий стук и голоса. Девушка рванулась вперед, и схватившись обеими руками за пиджак Виктора, повисла на нем.
- Спрячьте, христом-богом молю, защитите, они сейчас будут...
Она упала на колени и попыталась целовать руки Виктору, который с трудом пытался отстраняться. В ее голосе звучало неподдельное горе, из глаз покатились слезы, но она, не замечая их, пыталась припасть то к руке Виктора, то к его пиджаку.
- С ума сошли, станьте немедленно, хватит вытираться об меня... Они вас запомнили?
- Чего? - спросила она, продолжая всхлипывать.
- В лицо видели, внешность запомнили?
- Нет... Я сразу бежать... Со спины видели.
- Раздевайтесь и лезьте под одеяло.
- Вы что? - ахнула она, и ее красные заплаканные глаза расширились еще более.
- Раздевайся, лезь в кровать, дура! - драматическим шепотом повторил Виктор. - Потом все поймешь. Быстро!
Девушка, все еще всхлипывая, начала расстегивать какие-то крючки на одежде. Виктор метнулся к комоду, дернул неподатливый ящик, и кинул на одеяло полотенце и чепчик.
- Этим вытрешься, это наденешь! Чтобы волос не видели!
В коридоре уже слышались стук и возмущенный грудной голос соседки древней профессии: "Я женщина законная, со шпаной не вожусь!"
"А в дверь стучат, а в дверь стучат, пока не в эту дверь..."
Он сбросил пиджак на стул и спешно начал расстегивать рубашку.
- Звать-то тебя как?
- Фрося...
- Бурлакова?
- У нас бурлаков нет... Шашонковы мы.
В дверь забарабанили так, что щеколда чуть не отскочила.
- Откройте, полиция! - раздался сиплый высокий голос.
- Сейчас! Я одеваюсь!
Виктор скинул носки и сунул ноги прямо в туфли, дернув за шнурки. Затем достал из кармана два презерватива, кинул один на комод, упаковку второго разорвал, распрямил изделие, и, послюнявив, кинул прямо на пол; выдернув ремень из пряжки, он поспешил к дверям, левой рукой пытаясь пристроить конец ремня обратно.
- Прошу прощения, я не один, я с дамой... - забормотал Виктор, пропуская в комнату мужика с буденновскими усами, в фуражке и мундире с двумя рядами начищенных медных пуговиц.
"Блин, вот что значит две полоски на погонах? Сержант полиции?"
- Унтер-офицер Клячкин, - отрекомендовался полицейский чин. - Вы у нас будете господин Еремин, проживающий по данному адресу?
- Еремин Виктор Сергеевич. Въехал только сегодня, извините за некоторый беспорядок. Если что до меня здесь случилось, никакого отношения не имею, и ни о чем не слышал.
- Этот господин, хозяйка? - Клячкин повернулся к Федоре Игнатьевне, выглядывающей в дверной проем меж двух рядовых; позади нее виднелся еще какой-то мужик с длинными волосами и бородой и в фартуке, похоже, дворник.
- Он, он, звался Ереминым, и говорил, что с рекомендацией от господина Маха, музыканта, что на Ливенской сейчас живет.
- А скажите, господин Еремин, не забегала ли сейчас к вам девица лет около двадцати, среднего росту... вот в таком платье? - и он указал на скомканную одежду Фроси, лежащую на стуле.
- Девица? Как можно, мы же... я же не один... ты что-нибудь расслышала? - и он повернулся к Фросе.
Та только помотала головой, выставив из-под простыни одни глаза.
- Да не бойся ты, это же полиция. Ловят кого-то, - продолжил Виктор, стараясь ногой запихнуть презерватив под кровать, что не осталось незамеченным.
- Это и есть ваша дама? - Клячкин кивнул в сторону кровати.
- Ну так... других, сами понимаете, нет.
- И платье ее?
- Ну не мое же. Чье же еще? - ответил Виктор, начиная немного наглеть.
Клячкин перевел глаза с презерватива на Фросю и обратно.
- Черт бы побрал этого Кудрова, - раздраженно произнес он. - Завалил дешевой мануфактурой, половина баб в одном и том же... Вынуждены сделать у вас обыск.
- Да пожалуйста, - Виктор открыл дверцу шкафа, выдвинул ящики комода и подоткнул простыню на кровати, чтобы было видно, что под кроватью никто не прячется, затем отдернул занавеску. - Признаюсь сразу, в печь пока не заглядывал, топить не собирался. Так что если прошлый жилец там чего оставил, лучше сразу посмотреть.
- Прошлый жилец не интересует, - просипел Клячкин. Он заглянул в пустой шкаф, взяв в руки керосиновую лампу, внимательно рассмотрел подоконник, не осталось ли следов, и вернул лампу на комод.
- Идем в следующую, - сказал он в сторону дверей. - Если ты, Ходунов, по пьяни не напутал, ей отсюда не деться. Разве что по воздуху улетит, - и он направился к выходу.
- Минуточку! - Виктор обратился в спину Клячкину. - Можно вас на пару слов между нами?
Клячкин прикрыл дверь и повернулся.
- Говорите.
- Просьба такая. Понимаете, дама не свободна, и можно, чтобы это все осталось между нами? - он порылся в кармане и вытащил наугад несколько бумажек.
Лицо Клячкина начало багроветь.
- Это что же, - произнес он возмущенным тоном, - вы мне взятку предлагаете?
- Что? А, да нет же, что вы, это уже вторая просьба. Понимаете, за свою не совсем безгрешную жизнь мне совестно перед богом, и я хотел бы как-то это искупить, пожертвовать на это, как его, на ремонт храма. Но вот все так получается, что времени нет зайти. И видя вас, честного человека, мне пришло в голову попросить: будете в соборе, не могли бы передать пожертвование от моего имени.
- Так это - на храм?
- Да. Если не затруднит.
- Доверяете, значит?
- Ну, кому в наше время еще можно доверять, как не полиции?
- Хорошо... То, есть, конечно, не совсем хорошо, но, если есть чистосердечное раскаяние, то уже хорошо. - Он взял деньги и начал считать. - Расписку надо?
- Да вы что? Людям надо верить.
- Это оно когда как... Ну, не сумлевайтесь, передадим. Честь имею! - и, козырнув, вышел.
- Ну вот, - громко произнес Виктор, задвинув защелку, - заодно и душу облегчили... Продолжим грешить?
Фрося лежала, как каменная, судорожно вцепившись руками в край одеяла. Тогда Виктор задернул штору, сел на кровать, отвернул нижний край одеяла, и, крепко зажав под мышкой икру правой ноги, принялся щекотать ступню; Фрося громко взвизгнула и задергалась, пружины заскрипели.
- Ай! Не надо, я поняла... - и она завозилась на кровати, из ее полураскрытых губ вырвались ахи и стоны. - Миленький... миленький...
Вскоре брань Клячкина донеслась с улицы; видимо, он корил дворника. Голоса удалялись. Фрося затихла.
- Они ушли, - прошептала она одними губами.
- А если нет? - спросил Виктор. - У тебя здорово получается.
- Ушли, - убежденно повторила она, - я это чувствую, - и, накрывши лицо одеялом, она вновь беззвучно залилась слезами.
14. Тело рабочего класса.
- Ну что же ты, глупая, - ласково, на всякий случай, достаточно громко промолвил Виктор, гладя девушку по чуть растрепанным волосам; чепчик сбился, а коса в поехавшем набок венчике так и осталась нерасплетенной. - Все ведь хорошо, правда?
- Да... Хорошо... Очень хорошо... Вы благородный человек.
- Первый и последний раз. Завязывай с политикой, пока по статье не загремела.
- А вы не боитесь полиции, - промолвила она, успокаиваясь. - Я сразу поняла. Я вас сегодня на улице видела, с музыкантом. Вы не такой, как другие господа.
- И решила, что отмажу? Меня вчера уже охранка раз замела. Подрывную деятельность шили.
- Правда? - восторженно выдохнула она. - И как же вы спаслись?
- Отпустили. Меня ж по ошибке взяли. Попутали. Ни улик, ни свидетелей.
- Везучий вы, значит.
- Подфартило малость. Ну а ты пришла ко мне навеки поселиться?
- Перед рассветом уйду. Когда дворника сморит. Небось, городовой ему в морду дал, он теперь злой, у дома стеречь будет.
"Ага, поруганная большевиками духовность, блин. Чуть что и в морду. Нет, мы наследники не большевиков. Вот чего мы наследники. Хорошо хоть, не из советской власти сюда свалился."
- Вы же меня теперь не выгоните, верно?
- Заметано, - устало буркнул Виктор. Остатки водки в организме придавали ему раздражительность и развязность; он вдруг понял, что дышал на городового сивухой. Ну и черт с ним. Вписывается в легенду. Буханул с творческой интеллигенцией и потянуло на подвиги. Таких меньше подозревают.
Ладно, подумал он, завтра вставать рано, приводить себя в божеский вид, может, инженера-конструктора, рационализатора и изобретателя в радиолавку возьмут.
Покидать постель Фрося, похоже, не собиралась. Виктор отодвинул столик и вытащил из-за комода раскладушку.
- Зачем это вы?
- Не на полу же спать в собственной комнате.
- А я думала... Вы разве не хотите здесь?
- Так ты же там. Как же это раскладывается-то, елки...
- Осерчали на меня?
До Виктора постепенно дошло. Справившись с неподатливой кроватью, он сел на пружинную сетку.
- Мне уже сегодня в этой квартире предлагали. Со скидкой, как соседу.
- Зря вы так, - обиженно ответила Фрося. - я от чистого сердца.
- Любовь с первого взгляда? Без венца и благословения? Или щекотка так действует?
- А хоть бы так. Мне нечем вас больше отблагодарить.
- Без понтов? Так бы взяла и отблагодарила?
- В полиции на дознании мокрыми полотенцами стегают, - голос ее дрогнул, - и головой в лохань окунают, пока не захлебнешься. А вы меня спасли, сами рисковали. Но вас им бить нельзя, вы образованный.
- Уже забирали?
- Нет. Но люди все знают.
- Ладно, - Виктор встал и направился к комоду, - отблагодаришь тем, что больше подставлять не будешь. А себя для жениха побереги.
- Был у меня жених, - вздохнула она, - по осени собирались свадьбу справить. Поехал в Орел на заработки, там его казак лошадью затоптал. Стачка у них была. А я в Бежицу подалась, на паровозный.
- Извини...
- Да ладно, чего уж теперь. А я вот не спросила даже, как вас зовут.
- Виктор.
- А по отчеству?
- Сергеевич. Ты только не вздумай заложить кому, что меня знаешь.
- Могила. Виктор Сергеевич, а вы вор?
- Чего? - Виктор от неожиданности уронил на раскладушку ворох белья и одеяло, нарытое в комоде, чтоб на голой сетке не лежать.
- Да вы говорите иной раз, как воры в кабаках.
Блин, долбаный лексикон реформаторского периода, подумал Виктор. Стоило выжрать, и за базаром следить перестал. Пушкинским слогом хотел тут выражаться, ага.
- А-а... Да это смешная история. Как-то хотел бандитский роман написать. Прославиться, денег заработать. Вот и изучал.
- А почитаете?
- Да я его так и не написал, а слова вот привязались.
- Даже если бы вы были вор, я бы никому не сказала. Вы человек добрый. И симпатичный. А у нас в кружке говорят, что тех, кто помогает рабочему движению, надо поощрять половым способом.
- Это как? Тело за дело рабочего класса?
- Девушки должны оказывать половые предпочтения тем мужчинам, которые сознательные рабочие, идейные борцы или хотя бы попутчики. И отказывать тем, которые не порвали с чуждым классом, у которых которые в голове мысли отсталые и реакционные, элементам всяким деклассированным. Так буржуазия выродится без здоровых кровей.
- Генетическим их оружием, значит? Любите, девушки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков?
- Ну! Так еще Энгельс сказал. Книжка такая - "Происхождение семьи, частной собственности и государства".
- Так прямо и сказал?
- Так это следует. Вот он там так писал: в далекой-далекой древности мужчина уходил на охоту, и усталый, набредал на пещеру, где жил другой мужчина его рода. И тот мужчина должен был ему уступить одну из своих жен. Вот те, кто за рабочих - один род, за попов и капиталистов - другой.
- Хорошо, что мы не в пещерах.
"А тогда говорили - "помещиков и капиталистов". Из деревни, а насчет помещиков... Или темнит баба, или с помещиками чего-то такое. И с кулаками."
Виктор задул лампу (хорошо хоть в кино показывают, как это делали), разделся и залез под простыню - толстую перину он сложил вдвое и засунул вместо тюфяка.
- Ты еще не заснула?
- Нет. А что?
- Подушку кинь, у тебя две.
На улице дружно на кого-то загавкали собаки, волна лая постепенно удалялась куда-то к Московской, она же теперь Ленинградская (а не Санкт-Петербургская). ("Зато нет сирен", подумалось Виктору)
- А точно похоже на пещеру, - прошептала она, - когда-то людей было мало, и они прятались от диких зверей. А потом они победили. И мы тоже победим.
- Будет революция и гражданская война?
- Гражданская война - это пережиток, - ответила Фрося так, словно речь шла о чем-то давно очевидном. Вообще люди очень любят, не задумываясь, произносить слова "это известный факт" или "как может быть иначе?", хотя иначе как раз и может быть.
- Гражданская война - это буржуазные революции, - повторила она, - наша революция будет самой бескровной в мире. Не то, что в Германии.
- Я не был в Германии и не могу сказать.
- Наверное, вы помните Парижскую Коммуну?
Господи, в каком же году она была? Ах да, в семьдесят первом. Обалдеть, на моей памяти должна быть Парижская Коммуна, подумал Виктор. А казалось, совсем не так давно этот восемнадцатый, сколько книг и фильмов...
- Я не был тогда в Париже. Много слышал, разное.
- Вас в детстве напугали эти рассказы. Поэтому вы не хотите знать про берлинских коммунаров.
Вот пристала баба, подумал Виктор. Сейчас еще предложит в подпольную организацию вступить. А если не удастся легализоваться? Тогда придется, как Максиму, жить между небом и землей. И надо прибиваться к кодле. Ладно, послушаем, за укрывательство и так впаяют...
Глаза у Виктора начали слипаться, и он пробормотал уже через полудрему:
- В детстве я жил совсем другим.
- Индейцами? У нас парень из кружка книжку такую читал. Про Чингачгука.
- Не, не индейцами.
- А чем?
- Ну, полетами в космос, например...
А, собственно, почему бы в девятнадцатом веке человеку образованному не мечтать о космосе?
- И "Красную звезду" читали?
- Нет. Я даже "Правду" не выписывал.
- Смеетесь... Тогда еще и "Искры" не было. А вы ведь тайком интересуетесь политикой.
- И что там, в "Красной звезде", пишут?
- Это Богданов сочинил, большевик. Книжку про полеты на Марс. Там тоже люди живут, только общество другое, без бедных и богатых, а фабриками управляют через счетные машины, связанные электрическими проводами по всей планете.
"Проясняется?" - мелькнуло в мозгу у Виктора. "Богданов этот - попаданец. Первый, который тут все изменил. Наверняка из четвертой реальности, из Союза девяностых, раз про компьютеры, сети и коммунизм. Фантастику пишет... ну да, это совсем как я в третьей реальности у фачистов! Интересно, а что дальше? Тайная полиция на вооружение взяла? Или, наоборот - как опасного элемента?"
- И чего он там еще написал?
- Многое, очень интересно. Безработицы не будет, потому что ученые придумают всеобщую науку об управлении...
"Кибернетика!!! Точно попаданец!!!"
Виктор перевернулся на бок, вызвав протестующее ворчание кроватной сетки. Перед его мысленным взором развертывалась стандартная миссия попаданца номер два. Мир изменен, но теперь над страной висит какая-то новая катастрофа. Вот знать бы, какая... Революции не произошло, первой мировой. И чего, теперь надо их делать или обратно предотвратить?
- Фрось, учиться тебе надо. В тебе любознательность есть.
- Правильно. Нам всем учиться надо. Ленин сказал, что пока рабочий класс не овладеет наукой, он не должен пытаться осуществить социализм.
- Это точно Ленин сказал? И за что вы тогда боретесь? Пока наукой не овладели?
- Чтобы овладеть наукой, мы установим диктатуру пролетариата, - спокойно произнесло красивое тело рабочего класса, соблазнительно потянувшись.
- Все-таки диктатуру?
- А сейчас диктатура помещиков и капиталистов. Даже если будут свободные выборы. У кого деньги, тот и власть имеет.
- Будете отбирать деньги?
- Будем отбирать власть. То-есть, богатые, владельцы заводов, фабрик, не будут иметь права голосовать и их нельзя избирать в Советы. Они могут служить государству, но под контролем рабочих, а не решать за них. Тогда мы построим школы и университеты, все выучатся разным наукам, и тогда будет ясно, как социализм строят. А без науки социализм не построят. Даже каменный дом без науки не построить, а социализм - это... это всемирный дворец для всего народа, вот.
- Ну и кто же власть отдаст без наганов?
- Да царь и правительство уже после пятого года поняли, что революция будет! Сейчас что Николашка, что Столыпин, они все говорят о перестройке. Говорят, что плохо, когда меньшинство владеет всеми богатствами, что надо жалование рабочим повысить, больницы строить, школы, а крестьянам - землю и трактора, чтобы никто не жил в нужде.
"После пятого года поняли что революция будет... Так в пятом не было? Или то, что было, революцией не называют?"
- Значит, они сами идут навстречу?
- Без нас они только трындеть будут, но будут решать в пользу богатых.
- Ну, хорошо. А если кто-то при этой вашей диктатуре учиться не захочет?
- Как это не захочет? - Фрося даже приподнялась на локте и едва успела подхватить простыню; в блеклом свете лунного прожектора на мгновение дразнящее мелькнула крепкая, округлая выпуклость ее фигуры. - Это значит, человек откололся, товарищей своих предал. Такой человек враг трудящихся.
- Ясненько. И что вы будете с ними делать? А также с дворянами, попами, чиновниками, банкирами, со всеми, кто эти новые законы не примет, и будет зубами грызть?
- А с такими будут решать кровью.
- А как же бескровная революция?
- Да вы не поняли! Таким будут переливать кровь сознательных рабочих.
- И это их исправит?
- Да! Так ученые открыли. И род людской через это окрепнет и оздоровится. Видели яблоню-дичок? Ни вкуса, ни плода. А с питомника яблонька как на подбор, всех урожаем наградит. Так и человек.
- Я не врач, и спорить не буду, - подумав, ответил Виктор. - Я за то, чтобы все учились. Но в принципе-то те, кто не хотят быть учеными, чем они мешают? Есть много работ, где образования не надо. Улицы мести, тарелки мыть в этих... в трактирах, или чего там принеси-подай. Они ж то же понадобятся. Ну, зарплату им приличную дать, соцпакет, то-есть бесплатную медицину, пенсию...
- Пережитки буржуйского общества, - убежденно ответила Фрося. - При социализме дворников и судомоек не будет, их машины заменят. Вон в Москве на стройке американский кран на электричестве поставили и козоносы не нужны. Вместо водовозов и золотарей будет водопровод и канализация. А при социализме местов для необразованных не должно быть. Они умным завидовать станут, и пойдет опять вражда и подлости друг другу. И видя такой раздел, буржуи социализм порушат и снова сядут нам на шею...
Что было дальше, Виктор уже не слышал - он провалился в сон, прекрасный, волшебный сон о нашей родной реальности. Будто он едет в троллейбусе "десятке" вдоль аэропорта в Бежицу, а перед ним сидят пацанчик лет тринадцати в бейсболке и его отец. И отец показывает на забор из профнастила за окном и говорит:
- А вот здесь построят новый торгово-развлекательный центр.
А пацан ему отвечает.
- У нас уже весь Брянск в этих торгово-развлекательных центрах. Хоть бы завод построили!
Фрося ушла утром, часа, наверное, в четыре - только светать начало. Виктор проснулся, когда уже тихо закрылась дверь. Из вещей ничего не пропало.
"Значит, действительно политическая. А меня приняла за вора."
15. Генератор чудес и продавец эфира.
- И что вы стоите в дверях, заходите, будьте как у себе дома! Сейчас вас будут потрясающе побрить, постричь и сбрызнуть вежеталем. Молодые девушки будут без ума или я верну деньги обратно.
"Генри Хиггинс удавится", подумал Виктор. Парикмахер оказался молодым человеком, лет под двадцать, маленьким, с чаплиновскими кудрявыми волосами и, скажем так, очень неполиткорректными усиками над верхней губой.
Секунду назад Виктор ошарашено смотрел на эти усики на жестяной вывеске с огромными, издали бросающимися в глаза буквами, из которых складывалась фраза "Парикмахер А. Гитлер." На конце обоих слов был замазан твердый знак.
- В кресло попрошу, не бойтесь, я же не зубной врач! Или вас смущает, что я из семьи сапожника? - вопрошал мастер, быстро взбивая помазком в стаканчике мыльную пену.
- Нисколько... - пробормотал Виктор, усаживаясь перед старым зеркалом в деревянной раме, - меня пока только побрить. Я спешу.
- Айн момент! Воля ваша, побреем стремительно, идеально, без единого пореза.
- Нет-нет, можете не торопиться, главное, чтобы без порезов.
- Как пожелаете. Некоторых, знаете, смущает, что мой папа был сапожник. Простой бедный сапожник, когда не было заказов, у нас не было хлеба. И вот однажды папа сказал мне. "Адик!" - сказал он мне. "Адик, запомни мои слова, когда ты вырастешь, все мастеровые будут брить бороды и делать модельные стрижки. И я отдаю тебя в мальчики к парикмахеру". И он отдал меня в мальчики к парикмахеру...
- Простите, а как вас зовут?
- Адам, - ответил парикмахер с ударением на первом слоге. - А что?
- Ничего, все в порядке.
- Тогда попрошу, пожалуйста, минуту посидеть спокойно...
От простыни пахло горячим утюгом, и это на секунду отвлекло Виктора от неизменных запахов, впитавшихся в стены заведения. оклеенные по штукатурке палевыми, в пестрый японский цветочек, обоями, уже кое-где отставшими. Обоняние улавливало амбре горячего волоса, закручиваемого щипцами, адской смеси разных одеколонов и еще чего-то кисловатого и непонятного. Бритвы и другие инструменты мастер держал в стакане с формалином, и это успокаивало.
- Уважаемый господин, верно, собирается устраиваться на службу? Нет-нет, не отвечайте, вы дернете подбородком. Просто некоторые думают, что мужская прическа - личное дело мужчины. Они даже не знают, как заблуждаются. И если вы не против потратить каких-то несколько минут, любой столоначальник, любой владелец заведения будет иметь за большое счастье платить вам жалование....
Все, пошел глумить голову, подумал Виктор. Совсем как в нынешней рыночной экономике, где производство уже давно не удовлетворяет потребности покупателей - оно их изобретает, а потом доказывает покупателям, что без этого они жить не могут. Главное, чтобы человек периодически вспоминал, что его волосы сухие и ломкие, лицо в прыщах, друзья в фейсбуке, а без чудодейственных бифидобактерий его желудок не усвоит пищу.
- Спросите меня, хочу ли я быть банкиром или заводчиком? И я отвечу: нет. Теперь в России стоит завести хотя бы какое крупное дело, как завтра к тебе придут комиссары. Нет, ну до парикмахеров пока не добрались. Но, говорят, есть планы, что в случае войны комиссары придут и к парикмахерам, и к сапожникам, и в каждую лавку, уже не говоря о всеобщей трудовой повинности...
"Комиссары? Какие, к черту, комиссары? Хотя, если у них местные власти называют "Совет", то почему бы не быть каким-то комиссарам? Вспоминаем, вспоминаем историю, скорее вспоминаем... Вроде как при Петре Великом комиссары управляли казенными заводами... да... ну, тогда логично, над бизнесом ставят каких-то чиновников и они тоже комиссары..."
Виктор осторожно проглотил слюну, пока мастер стряхивал с бритвы мыльную пену со срезанной щетиной.
"Так это чего у них, фюрер-принцип? Гы... Бреюсь у Гитлера, ДНД со свастикой ходит, на деньгах свастика, теперь еще и в экономике тоталитаризм... ни фига себе альтернативочка... да, этак, блин, скоро до концлагерей дойдет. Это они просто не раскачались, либеральничают."
- А, может, все-таки, освежить? Понимаете, кожа после бритья...
- Да-да, не роскошь, а гигиена. Давайте в другой раз.
Вчерашнее богоугодное действо обошлось Виктору в шесть рублей, и он плохо представлял себе, какие траты ему еще предстоят. Было ясно одно: деньги в этой реальности уходят так же быстро, как и приходят.
...Лавка "Аудион" оказалась открытой. Собственно, это была небольшая комната, метра три на четыре, где хозяин, с гордостью владельца компьютерного салона, разложил по полкам выкрашенные темной морилкой ящики с латунными ручками, зажимами, катушками и разными детальками, назначения которых Виктор сразу не уловил, хотя радиолюбительством занимался со школы, мотки медной проволоки для антенн, телефонные наушники, картонные рупоры немыслимых форм и брошюрки о радиостроительстве и радиотелефонии, на которых полудремал большой рыжий кот с наглой физиономией. Запах горячей канифоли щекотал ноздри.
На звон дверного колокольчика хозяин явился не сразу; в глубине дома сперва что-то загремело, кто-то чертыхнулся, послышались шаги, и вот перед Виктором предстал молодой, невысокий, чуть полноватый парень лет двадцати в круглых очках и в черном переднике, заляпанном краской и прожженном в некоторых местах. Он передника шел запах яхтного лака. "Типичный ботаник" - подумал Виктор.
- Добро пожаловать! Собственно, Глебов Вячеслав Федорович, владелец этого, так сказать... Замечательно, что вы зашли! Вы тоже слышали о гиперболоиде?
- Это, о котором писал этот... ну, как его... из головы вылетело...
"Толстой еще не писал о гиперболоиде... А что, тут сделали?"
- Ну, о Московской башне вот такой - и Глебов очертил в воздухе что-то волнообразное, - для телефонной станции Бонч-Бруевича? Это немного попозже, часов в одиннадцать начнут. Знаете, церковь сейчас обсуждает, доносить ли слово божье с помощью радиотелефонной проповеди или нет. И очень влиятельные лица склоняются к мысли, что да, доносить. Так... В общем, если чуть подождете, то непременно убедитесь, что эфир, который есть нечто бесплотное, неосязаемое, и ненаблюдаемое, может быть полезным и его можно купить с помощью наших аппаратов. Вот... Да, мы все доставим на дом и сами обеспечим установку, вам останется только насладиться прогрессом... вот...
- Собственно, Еремин Виктор Сергеевич, - прервал Виктор его сбивчивую речь. - Скажите, вам не нужен работник, имеющий практический опыт в радиоделе?
- Опыт? А кто, о ком вы... простите, это вы работник?
- Ну да. Думали, радио - удел молодых?
- Нет, ну... в общем, но это неважно. Вы хотели бы наняться?
- Радио имеет большое будущее, - Виктор решил перехватить инициативу, и внести в сознание инновационного бизнесмена толику ясности, - с началом радиотрансляций Россию ждет волна спроса на эфирные приемники. Люди приучатся слушать новости и музыку, узнавать погоду, попадут на концерты оперных звезд за тысячи километров отсюда, они не будут мыслить без этого жизни. Это великие перспективы.
- Да! Да! Прекрасно, что вы это понимаете! Введу в курс дела. Сейчас мы сами изготавливаем кристаллические приемники.
- Транзисторы? - вырвалось у Виктора.
- Не слышал, простите, о таких. Мы производим простые частные приемные радиостанции, не предназначенные для коммерческой выгоды, с вариометром и детектором Пикарда, вот, посмотрите...
"А, детекторные... Ну да, это вот надо было в них иголкой тыкать. Жуткая вещь"
- Кристаллы мы тоже делаем сами. Понимаете, радио покупают сейчас больше люди среднего достатка, энтузиасты, богатые могли бы себе и на аудионе позволить, но... как всегда в России, косность, не видят себе выгоды. Телефон понимают, а это пока для них так, баловство. Конечно, на аудионе работать проще, не надо чувствительную точку иголкой искать. Вы понимаете, о чем я.
- А не пробовали делать c постоянной чувствительной точкой? Полагаю, это расширило бы сбыт.
- Простите, не понял. Если вы не имеете в виду катодную лампу, то что? Электролиты? Проще "кошачьего уса" за десять лет наука так ничего и не открыла.
- Знаете, я проводил кое-какие опыты с детекторами... Не уверен, конечно, что сразу получится, но... У вас не найдется халат там или передник?
- Все есть! Прошу в нашу лабораторию...
Лаборатория оказалась довольно просторной комнатой, с белеными, немного покрытыми копотью стенами и верстаками, на которых были разложены части незаконченных аппаратов; все это более напоминало мастерскую столяра и лудильщика в одном флаконе. Огромные паяльники казались медными колунами на ручках из железных прутков, жестяницкие ножницы, куски фольги и белой жести, ножовки, сверла и прочие инструменты, казалось, ожидали, когда умелая рука мастера употребить их для извлечения звуков из неведомого глазу движения материи. Порывшись в ящиках, Виктор нашел то, что искал: кусок медной проволоки толщиной в полторы линии. Отрубив от него конец в пару сантиметров, Виктор зачистил его наждаком, раскалил докрасна на спиртовке и быстро сунул в фарфоровую чашечку с нашатырным спиртом перед открытым окном - чтобы в нос не так шибануло. Когда остыло, он как можно аккуратнее обернул окислившейся конец в спиральку из проволоки потоньше, а другой конец зачистил, и прикрутил к нему второй вывод. Чуть подогнув выводы, он осторожно вставил их в гнезда стоявшего на верстаке наборного ящика для экспериментов и покрутил ручку вариометра. В телефонной трубке стояла тишина. Виктор невозмутимо, словно так и предполагалось, снова зачистил кусочек меди наждаком до блеска и повторил опыт; с третьего раза его ухо уловило треск помех, и где-то далеко, на краю земли, застучала морзянка.
- Вот,- Виктор торжественно протянул наушник Глебову, - это называется купроксный детектор.
Глебов выхватил наушник; через мгновение его лицо буквально излучало.
- Это вы... вы сами изобрели?
"Так, значит и в этой реальности появится в двадцатых. Попаданец не знал или значения не придал. Рассказывал, небось, о процессорах-микроконтроллерах, а простой вещи... Так это ж зашибись!"
- Нравится? Правда, хорошо работает где-то до мегагерца и чуть выше, а на коротких уже хуже галеновых.
- Великолепно! То-есть волны до трехсот метров. Замечательно!
- Может, и до двухсот. Как вы смотрите на то, чтобы вместе оформить патент? Если, конечно, вы готовы взять на себя хлопоты по оформлению и уплату пошлины?
- Вы делаете мне такой подарок?
- Ну, это не подарок, это называется найти спонсора. У меня свой коммерческий расчет.
- Понял... понял... Вы нуждаетесь в деньгах? Вы истратили состояние на опыты?
- Ну... энтузиаст энтузиаста всегда поймет.
- Пойдемте! Пойдемте!
Глебов выволок Виктора в лавку, раскрыл кассу и выгреб оттуда горсть монет.
- Вот... в качестве вознаграждения сразу, так сказать... Четыре рубля, пока больше нет.
- Спасибо. А насчет приема на работу?
- О чем речь! Правда вот..., - и Глебов как-то сразу сник и заговорил извиняющимся тоном. - Вы знаете, у нас доход пока маленький, так что больше тридцати пяти рублей ежемесячно положить не могу. У меня вон по вечерам за половину жалования гимназисты приходят мастерить, это которые по казенной оплате за обучение приняты. Сейчас пытаюсь протащить в волости идею обеспечить все полицейские участки приемными аппаратами, на которые можно принять вызов из городского управления. У тайной полиции радио есть, но их снабжают из столицы, а вот если выгорит с волостной... Только вот когда: вы же знаете, пока обойдешь всех чиновников...
"М-да, совсем как у нас. В передовых отраслях с зарплатой в полной заднице."
- Надо подумать. А не могли бы вы дать мне поручительство в благонадежности и подсказать, кто бы мог стать вторым поручителем?
Глебов задумчиво выпятил нижнюю губу и забарабанил пальцами по прилавку.
- Желаете все-таки служить на паровозном? - наконец вымолвил он.
- Понимаете, я сейчас работаю над другим изобретением. Кристаллический усилитель и генератор сигналов.
- Это как в опытах Икклза? Там у него тоже кристалл генерировал, но про усиление... - в глазах Глебова снова зажглась электрическая искра.
"Господи, какой еще Икклз? Это Лосев откроет в двадцатых. А, ну, да, попаданец... Может быть. Главное, до усилителя не дошли. Вот что значит не знать физики полупроводников."
- Ну, раз есть генерация, значит, есть и усиление, так? Тоже хотелось бы продолжить эту работу с вами, патент оформить, но для завершения работы надо как-то все обеспечивать. Так что речь идет как раз о совместной нашей работе.
- Виктор Сергеевич, да вы просто генератор чудес! У вас, наверное, есть еще идеи?
- Конечно. Например, по передаче изображения по радио. Вы слышали про опыты Розинга?
- Вы работали у Розинга? Они недавно свершили свой грандиозный замысел - показать улицу в дневном свете. Фотография и синематограф обречены.
- Нет, у Розинга, увы, не посчастливилось, но... Так насчет поручительства?
- Господи, какой разговор? Моя подпись вам обеспечена. Шпионы так просто изобретения, - и он кивнул рукой в сторону лаборатории, - не раскидывают. Революционеры - может быть... но кто не заблуждался, верно? Бонч-Бруевич, Скворцов-Степанов... а касательно второй я придумал: мы зайдем к Думенке, он преподаватель физики в нашей гимназии, видели, какую большую построили? Вот Думенко и подпишет ради такого дела. Детектор на окиси меди - здесь нужен теоретик. Вы не против?
"Так, значит, Зворыкина пока из меня не выйдет... Нет, это понятно, что попаданцу само с неба не падает, вкалывать придется, но для старта нужна фирма масштаба сарновской, надо, чтобы кто-то нехилые бабки под это дело дал. Здесь это будет лет через десять... ну, пусть пять, раз трансляцию начинают, но надо же как-то эти пять лет кантоваться? Блин, хорошо было в Союзе всяким чудакам жить на минимуме ради великой идеи, а здесь, небось, и пенсии нема. Ладно, пока у нас есть что-то на самый крайний случай, с голоду не помрем... ну, пока "Аудион" не обанкротился, а это тоже возможно. Нет, глупо, глупо на завод не попытаться..."
- Не против, конечно. Такое дело в одиночку не вытянуть.
- Тогда я пока прикрою лавочку, Думенко тут недалеко живет, на Мининской. Слыхали про такую?
16. Сделай, что не сможешь.
Конечно, Виктор знал про Мининскую.
В наши дни от этой улицы остался один копчик, фактически, двор "китайской стены", подпертый торцами панельных хрущевок; одна из трех девятиэтажных башен, выстроенных на углу Банной и Кремлевской, как бы ставила на этой улице жирную точку - или восклицательный знак, как кому нравится. Но на заре двадцатого столетия это была вполне приличная сельская улица, без твердого покрытия, но зато с лениво разгуливавшими повсюду курями, которые рылись в земле и, недоуменно квохча, обменивались новостями, бередившими их куриные мозги. Виктор вспомнил, что именно здесь во второй реальности они задержали грабителей.
Дом Думенки выделялся из общего ряда причудливыми, покрытыми белой краской резными наличниками; видно было, что хозяин хоть и небольшого достатка, но в красоте толк ценит и любит мастерить. Над крышей к высокой сосне, чудом уцелевшей со времен расчистки под строительство, протянулась антенна. За забором из необрезного теса басовито залаяла и зарычала псина.
- Полкаша! Полкаша! - крикнул Глебов. - Виктор Сергеевич, может, вы постоите тут у калитки, а то евонный пес чужого не признает. Вот, поверите, щеночком таким подобрали они его с жалости, а такой кабан вырос...
- Кто там? - из открытого настежь окна послышался высокий женский голос, занавеска отдернулась, и круглое румяное лицо выглянуло на свет.
- Серафима Сергеевна! Павел Ефремыч дома?
- А, Слава? Сейчас Пашу позову, он все в "кибинете" своем возится. Павел! До тебя Славик пришел и еще господин француз, дело, верно, какое...
"Француз. Вся деревня уже знает."
- Ты это... проведи их сюда! Пса привяжи, он ведь нового человека не знает! Да, самовар, самовар-то поставь! Ах, прости, господи...
Тут Виктор осмыслил еще одну сторону здешней жизни - неспешность. Знаете, такое состояние, как в детстве, когда еще не заранее продуманных планов, не давит жестокая необходимость искать источники добычи и не напрягает всякая ожидаемая мерзость, вроде роста тарифов на коммунальные услуги - мерзость, которую, как и прочие, просто стараются не замечать, довольствуясь развешенными над их кроватками яркими целлулоидными погремушками в виде боулинга или Интернета. Что делать: все растут физически, но не у всех хватает мужества выбраться из кроватки. Здесь же детское ощущение гармонии мира, в котором все устоялось до нашего рождения и все происходит в надлежащее время, было органично связано с образом жизни. Этот патриархальный мир был обречен, он должен был сдаться под железной поступью ритма конвейера, новостей газет и радио, бурной перестройки жизни в эпоху заводов - гигантов и больших городов, постепенно уходить вглубь, в мелочи быта, где он уже будет выглядеть смешным и нелепым; но пока он переживал свой последний расцвет, и розовые лепестки оконных гераней были здесь символом тишины и умиротворения.
- А чем вы раньше занимались? - спросила Серафима Сергеевна, пока Виктор неторопливо допивал вторую чашку чаю, а Глебов с Думенкой в соседней комнате ставили подпись, что выливалось у них в долгие разговоры о жизни и делах.
- Изобретал, - спокойно ответил Виктор, - особо коловращениями людей и обществом не интересовался, а рассказывать о моих опытах вряд ли будет интересным.
- Но что-то заставило вас все бросить и уехать?
- Ну, в жизни обычно масса причин так делать. Например, деньги кончились и пришлось все распродать.
- Батюшки! Так вы от кредиторов бежали? - Серафима Сергеевна отставила ото рта белое фаянсовое блюдце, которое она только что пыталась остудить своим дыханием.
- Нет, что вы... Я люблю честный расчет и долгов за мной не числится. Так что искать никто не будет, не беспокойтесь. Но - придется начинать с самого начала. А город ваш хороший, перспективный.
К счастью, даже в этом мире время нельзя растянуть до бесконечности. Виктор это понял, вновь очутившись на свежем воздухе, и чувствуя как его бедро морально греет сложенная вчетверо заветная бумажка. Бродившие по небу с утра легкие тучки разошлись, и путь к Голландской Казарме казался ему простым и ясным, как это хрустально-голубое небо, в котором плескались молодые кудри невысоких березок, высаженных у домов хозяевами для возврата привычного деревенского уюта. Тем более, что он прожил в этих местах большую часть своей жизни, да еще и в нескольких реальностях.
Но не тут-то было.
Откуда-то из-за угла послышался свист, и на улицу тут же вылетело человек шесть пацанов с перекошенными лицами, босиком, в расстегнутых рубахах; пара из них была с кольями, один с гирей на цепи, у еще троих Виктор оружия не заметил, но было и коту ясно, что шобло собирается кому-то ввалить конкретно.
"Спокойно", подумал Виктор. "Если местные пацаны те же, что и в начале семидесятых, надо просто уйти в другую плоскость. Никакой реакции, как будто это тут каждый день и тебя не колышет".
Шобло с криками пронеслось мимо.
"Пронесло."
И не успел Виктор это подумать, как из-за угла вылетел поотставший седьмой, с обрезком трубы в руке. Свинцовой - это Виктор понял по характерному серому цвету.
"Блин, древний Рим какой-то."
- А ты че тут ходишь, - заорал пацан на Виктора и рванул на сближение, правда, не замахиваясь.
"Че, завязка?"
Выдергивать доску из забора было поздно. Виктор засунул руки в карманы (кто знает, что в этих карманах, может, кастет, может, нож или револьвер).
Пацан не тормозил.
"На вшивость? Или?"
Их разделяли шага три. Обоим бить еще рано.
- Шуба! Это хранцуз! - раздалось откуда-то сзади.
Пацан резко рванул в сторону, левой рукой приподнял на бегу картуз, крикнул "Звиняйте!" и бросился догонять своих.
"И шо это было? Француз - свой? Потому что тем пацанам жвачку дал? "Шуба!" Француз-опасно? Или все думают, что вор? Где я еще по эрефовскому ботал?"
- Я вас узнал - лай собак перекрыл чей-то высокий надтреснутый фальцет. - Все батькам скажу... чай, шкуру-то спустят!
Из калитки вышел худощавый старик со всклоченной бородкой клинышком, размахивая суковатой клюкой вслед убежавшему кодлу.
- Вот ить анахристы! - продолжал старик, обращаясь к Виктору, - опять с Базара орловских бить погнали. Давеча-то когось из ихних орловские поймали, так вот таперича на их налетели. Благо родители на заводе, у кого батька, у кого и матка; четырехлетки вон открыли, а они, как учитель отпустит, и пошли. Надоть, как в старину, чтоб от зари и до зари, и с пеленок - на завод, родителям помогать. Вы ж, небось, помните старые времена, вам уж за тридцать давно, а?
- Давно, - согласился Виктор.
- А мне вот сорок, и хозяину я не нужон, одно внуков расти осталось. У вас внуки есть?
- Нет, нет пока.
- Ну так вы ж моложе...
"Хрен их разберет, Фрося вроде возраст верно угадала, с Парижской коммуной... Хотя что: ей все за тридцать дедами кажутся, а этому - молодой... И что делать, если на паровозном, или как там, возраст спросят? А, черт, документов все равно нет. По физическому состоянию можно и скостить. Лет десять. "
...До Голландской Казармы приключений не было, если не считать сцены, когда на Церковной городовой отнял какого-то бухарика от фонарного столба, принародно дал ему в морду и отправил просыпаться. Судя по реакции окружающих, рукоприкладство тут было в порядке вещей.
"Стало быть, музыкант типа образованный, надрызгается - за ним присмотреть попросят, а простому мужику сразу рыло начистят. Новое кастовое деление. Хорошо хоть на способности смотрят, а не как у нас - на купленные дипломы."
Впрочем, Виктора проблемы гражданских прав и свобод уже не волновали. Было ясно, что здешний мир в первом приближении делится на тех, кому можно бить морду, кто может бить морду, и с кем можно обойтись без битья морд. По мере приближения к заводу грызло другое: Виктор не знал здешней системы конструкторской документации, почти не знал марок материалов и древней системы допусков и плохо помнил дореволюционные меры длины и веса. А это для конструктора главное. Оставалось лишь надеяться на местное преклонение перед заграницей. "Господа, во Франции давно метрическая система..."
Бахрушева на месте не было, его вызвали в заводоуправлении, и Виктор, чтобы не маячить в чертежном зале, мерил шагами куцый коридорчик второго этажа от большого фикуса в кадке до урны для окурков. Нетерпение достигло предела.
"И никакого прогрессорства", думал он. "Никаких супер-идей из будущего. Ты уже с купроксом свой лимит перебрал. Ну ладно, наткнулся случайно на свойства окисла. Будем держаться легенды обычного изобретателя."
17. Телефонное право.
Деревянные ступени заскрипели; по лестнице подымался парень лет двадцати с черной картонной трубкой для чертежей; Виктор вспомнил, что видел его здесь в прошлый раз за доской во втором ряду. Черные нарукавники на белой рубашке делали его похожим на бухгалтера, и Виктор подумал, что эту деталь одежды надо завести обязательно: хрен его знает, почем тут приличные костюмы.
- День добрый! Виктор Сергеевич? Пришли устраиваться на службу? А я Семин, Геннадий... Михайлович. Конструктор, пока без диплома. Жаль, что в губернии политехнического нет, а лучше, чтоб днем работать, а вечером - на занятия. Да, а время-то для аудиенций не совсем подходящее. Старик придет с дирекции злой, как чума.
- Ладно, - вздохнул Виктор. - Как выйдет.
- Ну, если что... Старик отходчив, через час попробуйте еще подойти.
Бахрушев появился через четверть часа и выглядел очень озабоченным. Рассеянно поздоровавшись с Виктором, он пригласил его в чертежный зал.
- Так, - вымолвил он, вертя в руках поручительство, - очень хорошо... Вот что, Виктор, как по батюшке...
- Сергеевич.
- Вот что, Виктор Сергеевич, в качестве приемного испытания вы должны спроектировать и рассчитать звено гусеничной цепи катерпиллера. На образцы и примеры не рассчитывайте. Все на вашу инженерную сметку.
Он порылся во внутренних карманах и выложил перед Виктором затертую бумажку.
- Тут исходные данные. Метрическую систему знаете?
- Конечно! - обрадовано выдохнул Виктор. - А таблицы Брадиса или что-то вроде того, есть? Ну, чтобы считать проще?
- Что-то вроде того, - буркнул Бахрушев. Порывшись в тумбе своего стола, он протянул логарифмическую линейку - не пластмассовую, как была у Виктора в студенческие годы, и даже не деревянную с целлулоидными пластинками, как у родителей, а из нержавейки, как штангенциркуль, с гравированными шкалами и движком из желтоватого целлулоида.
- Ух ты! - вырвалось у Виктора. - Вечная!
- Умеете хоть?
- Естественно!
- Ну, тогда вот свободное место в третьем ряду, бумагу и инструменты берите.
- Один вопрос можно? Понимаете, я раньше работал с системой конструкторской документации, которая, ну, несколько отличается от принятой здесь. Не найдется книги или справочника по оформлению чертежей? Ну, чтобы на память не полагаться?
- Самоучка, значит... - Бахрушев потеребил бородку, - ладно, сделаете карандашный эскиз от руки, как умеете, только понятно.
- Не расстраивайтесь, - шепнул ему Семин, как только босс вышел на крыльцо покурить. С Семиным они оказались соседями.
- Отчего расстраиваться?
- Задание-то на засыпку. Чтоб не справились. Но вы не отчаивайтесь. Возможно, он увидит ваше упорство и примет.
- А почему вы думаете, что не справлюсь?
- Надеетесь осилить? - на лице Семина отразилось искреннее удивление.
- Надо сначала попробовать.
Семин, ничего не ответив, пожал плечами и вернулся за свою доску.
"Так как же звали того олуха, которому я делал за бабки курсовик по гусеничному движителю? Неважно, как его звали, важно, что было в спецчасти. А в спецчасти был как раз трак гусеницы. Да здравствуют олухи. И помним: никаких инноваций. Проще, проще, самое тупое и примитивное..."
Легкий ветерок доносил из раскрытых окон запах угля и железной окалины, и этот запах казался Виктору каким-то домашним, словно на практике после первого курса; он так увлекся работой, что не заметил, как воротившийся Бахрушев, подойдя, заглядывает в его чертеж через плечо.
- Кхм! Как идет задание? - наконец услышал он за спиной несколько нетерпеливый и, как показалось, раздраженный голос.
- Да пока никаких вопросов. Закачиваю.
- Заканчиваете! Кхм! И, позвольте вас, спросить, на какой же пробег своей конструкции вы рассчитываете до износа цепи?
- Ну, не слишком большой конечно. Тысячи полторы, две... - Виктор повернул голову, увидел на лице Бахрушева странную смесь изумления и возмущения и торопливо закончил фразу - ... километров. Ну, может, две с половиной тысячи. Это зависит от режимов нагружения...
Бахрушев тяжело дышал: казалось он хочет что-то сказать, но слов не находит.
- И... и... позвольте! - наконец выдавил из себя он. - Позвольте, а из чего вот это... какой материал вы... вот для этой, так сказать, детали?
- Это, как ее... Сталь Гадфильда, конечно. Ну не делать же с составными звеньями - это же какая гусеница по весу выйдет, а у вас по ТЗ явно не промышленный бульдозер. Звено литое.
Про сталь Виктор знал две главные вещи: она подходит, и раз ее по-старому обозвали в честь какого-то Гадфильда, стало быть, точно дореволюционная.
- Палец с цементацией и закалкой будет...
- Палец! - хмыкнул Бахрушев и погрузился в раздумья. - Говорите, сталь Гадфильда?
- Да. Высокомарганцевая аустенитная. Сильно наклепывается при ударных нагрузках. Состав...
- Кхм... Действительно, сталь Гадфильда известна своей исключительной стойкостью к истиранию, благодаря чему и нашла применение для изготовления сейфовых замков. Недавно для британской и американской армии из нее заказали каски. Но вы предлагаете делать из нее гусеничные цепи! Сколько же этой стали России придется закупать?
"Пролетел... Импортная она тут... Ладно, обратной дороги нет."
- Почему закупать? Надо осваивать выплавку у нас. Может, даже на нашем заводе, это же окупится. Ресурс резко возрастает, опять же возможность выпускать гусеничную технику со скоростями тридцать - сорок километров в час. Ну, если двигатель соответствующий будет.
- Тридцать-сорок? Это вы, простите, серьезно?
- Потери мощности, конечно, растут. С шарнирами на игольчатых подшипниках, конечно, меньше будет, но я, честно, не знаю, как с поставщиками, во сколько это обойдется, и на чем это на заводе делать. А с шарнирами скольжения - реальный вариант, жестких допусков на обработку не надо. И в России есть огромный потенциальный рынок сбыта для железных дорог, это рельсовые крестовины и стрелки. На этом можно делать большие деньги.
- И что, это где-то уже используют? Чем можно подтвердить?
- Так это... Оно же из характеристик стали следует. Пожалуйста, можно на стенде испытания провести.
- То-бишь, вы до этого своим умом дошли? Кому-нибудь еще вы это предлагали?
- Да только что пришло в голову, когда рассчитывал. "А не применить ли сталь Гадфильда?" Догадка такая случайная.
- Случайная, говорите?
- Ну да. Подумал, что завод железоделательный, прикинул, что еще можно из этого...
- Стало быть, смекалкой... это хорошо. Это понадобится. Вот что, давайте мне это ваше творение. На службу вас зачислят с сегодняшнего дня, жалование положат в месяц девяносто два рубля, а дальше - как проявите себя. Я напишу записку в кассу, после оформления зайдете и получите полсотни подъемных. А об этом - и он помахал в воздухе сложенным вчетверо эскизом Виктора, - никому ни слова. Иначе я не смогу поручиться за вашу судьбу здесь. Господа, всех это тоже касается! Устраивают вас такие условия?
Виктор задумчиво почесал голову.
"Девяносто два рубля - это немного повыше младшего конструктора в "Жизни Бережкова". Правда, то в Москве и тогда первая мировая началась. Берет из-за смекалки... Что-то тут не так. Хотя, как торговаться, тоже неясно, тем более в таком глупом положении. Непризнанные гении здешней команде, похоже, не нужны. Ладно, устроимся, а потом будем искать лучшее."
- А какие возможности роста?
- Так ведь - как проявите. Причем не только, как инженер, но и как подчиненный. Дирекции нужны люди исполнительные, преданные, не замешанные в политике. Усердие у нас не замеченным не остается, можете не беспокоиться.
- Тогда готов приступить немедленно.
- Ну, немедленно не выйдет. Свидетельство о благонадежности и успешное испытание значит, что вас готовы принять на службу. Чтобы вас оформили, нужна паспортная книжка с пропиской в Бежице. А прописку в полиции при временном разрешении гостапо на жительство можно получить только устроившись на службу.
- И как из этого круга выйти?
- Да запросто. Сейчас я пишу записку в полицию о том, что Общество намерено принять Вас на службу, от имени Буховцева, с приложением - прошение Буховцеву от моего имени взять вас на должность под мою ответственность. Вы сразу же идете в дирекцию и у секретаря Буховцева ставите его факсимиле на записке на основании прошения. Из дирекции вы идете на Брянскую за паспортом с пропиской, это сразу на углу Красной. С Брянской возвращаетесь в дирекцию, сдаете паспорт, вам оформляют приказ, идете в кассу, получаете подъемные. Постарайтесь до обеда управиться.
- Понял... а что, паспорт на заводе оставляют?
- Как и везде. Он же вам больше не понадобится, ежели не едете далее уезда.
До этого Виктор был убежден, что паспорта отбирали только в сталинских колхозах. Впрочем, положение его устраивало. Главное, что благодаря стали Гадфильда он срывался с крючка гостапо, а крепостная привязка к фирме пока особо не пугала.
...Брянская улица здесь вела не к Брянску, а на запад, прямо как в песне, стартуя от Церковной у сада Вольнопожарного общества. Вообще здесь ни одна улица не вела к городу со своим названием. Голубой двухэтажный дом полиции можно было принять за купеческий, если бы не огромный орел на вывеске; нижние сводчатые окна, забранные коваными решетками, никак не сочетались с просторными, светлыми проемами второго этажа. Сбоку, нарушая симметрию, и тесня вбок парадный подъезд, здание протыкала арка с раскрытыми воротами, обитыми железом. Проезд во двор был замощен булыжником, а в глубине виднелось что-то вроде депо, из которого был выкачен фордовский грузовичок: двое полицейских чинов мыли служебный транспорт из пожарной кишки, и вода ручейком вытекала на улицу, чтобы найти успокоение в придорожной канаве.
В учреждении стоял запах сургуча, ружейной смазки и керосина. Прямо у входа Виктора встретила надпись с перстом, указующим в первую от входа дверь - "Паспортист тут". Виктор толкнул блестящую, истертую от множества прикосновений ручку и вошел в комнату, перегороженную пополам дубовым барьером.
- Господин Еремин, если не ошибаюсь? - воскликнул из-за барьера молодцеватый полицейский чин с короткими усиками, торчащими в сторону ушами и слегка выпученными глазами. - Подходите сюда. Касательно вас телефонировали. Вас велено быстро и без волокиты. Фотографическую карточку при себе имеете?
"Идиот... Кто же за паспортом без фоток приходит? И какие надо на здешний паспорт - с уголком или без уголка? Попробовать дурачком прикинуться?"
- Не успел. На заводе не сказали, что надо фотографию...
- Книжки английского образца ввели недавно, вот и забывают. Непременно надо.
- Понял. Где можно быстро сняться?
- Сейчас организуем. Пройдемте со мной на второй этаж, там Казимир Михалыч обычно преступников запечатлевает, он сейчас свободен, за отсутствием таковых, и в момент сделает.
Казимир Михалыч оказался толстеньким всклокоченным человеком в халате и фартуке, испачканном химикалиями. Он явно обрадовался работе, долго вертел Виктора на табурете и настраивал камеру - не огромный ящик с мехами, а вполне модерновый "Кодак" девять на двенадцать на штативе, похожий на довоенный "Фотокор", - пока паспортист записывал в книжечку приметы Виктора. Удовлетворившись видом анфас, Казимир Михалыч пыхнул в воздух магнием и ушел проявлять пластинку.
- С вас сборы, ну и для заполнения бланка документы.
- Простите, а какие именно?
- Документы? Ну, как обычно. Нужны подтверждения, где и когда родились, предыдущее место постоянного проживания, что под надзором не состоите, судимы не были, ограничений на проживание в нашем уезде не имеете, и прочее.
- А как же... Дело в том, что в силу непреодолимых обстоятельств требуемые бумаги полностью отсутствуют, восстановление требует много времени, а мне приказали приступить к исполнению служебных обязанностей уже сегодня.
Паспортист почесал в затылке.
- Прискорбно...
Веристов все же все рассчитал, подумал Виктор.
- Прискорбно, - продолжал паспортист, - но из дирекции завода насчет вас телефонировали, а гостапо к вам претензий не имеет. Для афериста или мошенника ваша будущая служба все равно что в пасть тигру голову класть, а на прочее-разное думать нет оснований. Придется взять грех на душу и записать с ваших слов. Вы уж, пожалуйста, не подведите.
- Понял. Как могут быть выражены размеры моей признательности за решение вопроса по существу?
- Что? Нет-нет, даже разговоров никаких быть не может. За вас телефонировали, - многозначительно закончил фразу чиновник.
"О как. Взятки категорически нет, а телефонное право покруче царских указов. И что означает - тигру в пасть? Типа мафия, украдешь-закопают? Ладно, аферы не мой профиль..."
18. Два последних дюйма.
На этот раз Виктор пообедал в трактире Причахова. Двухэтажное деревянное здание с огромными, как на верандах, украшенными резьбой окнами на втором этаже, выкрашенное голубой краской, стояло сразу за Базаром на углу нынешнего Пролетарского сквера и лороги к проходным. Окна трактира выходили на длинные ряды рабочих казарм из красного кирпича, по бокам от входа торчали плакаты: "Обслужим молниеносно" и "На чай не берем". Этакий старорежимный "Макдональдс" с резными украшениями на фасаде под русский теремок.
Впрочем, фастфуда в меню не оказалось, а мигом подлетевший работник дореволюционного общепита предложил Виктору что-то вроде бизнес-ланча: на первое густая уха из ершей, на второе - вареный судак с картофелем и хреном, приправленный постным маслом, салат из квашеной капусты, оладьи с вареньем и кисель, а вместо хлеба - жареные гренки. Все вместе выходило в сорок три копейки. Был предложен также и графинчик, от чего Виктор отказался. Деньги надо было уплатить вперед, после чего перед Виктором моментально появились фаянсовые тарелки с фамилией хозяина заведения, источавшие аппетитный запах.
На столике у окна стоял ореховый ящик полифона; миловидное дамское личико взирало на посетителей с внутренней стороны открытой крышки, медленно вращался диск, перебирая штифты, и из ящика одна за другой выскакивали звенящие ноты, неторопливо складываясь в наполненном ароматами блюд воздухе заведения в мелодию "Хорста Весселя". Впрочем, здесь она звучала как-то умиротворяюще.
"Так, еще один нацистский артефакт. Случайность или нет? Или в этом какая-то зацепка, наводка на характер миссии? А может, все потому, что я просто в нашем мире с этим не сталкиваюсь? Гитлер запоганил целый культурный слой, его у нас убрали от лица подальше, а тут оно есть и замечается? Ну и черт с ним."
Когда у человека не устроен быт, особо философствовать не тянет. Пора было обзаводиться всякой незаметной, но ужасно необходимой мелочью, начиная от галош и зонтика и кончая чемоданом, и начать искать более подходящее статусу и доступное по цене жилье - Виктор отчего-то решил, что оно должно быть с самоваром, но без прислуги. Смущало, правда, то, что Бахрушев не дал ему сразу что-то разрабатывать, а загрузил разбираться с отчетами о поломках колесных тракторов системы Мамина - завод, оказывается, их тоже выпускал, примитивные, с двенадцатисильным прожорливым двигателем на паровозной нефти, градирней вместо радиатора и всего на одной передаче. Тем не менее в этих сотнями выпускаемых брутальных кусках железа что-то ухитрялось ломаться. Странно, почему эти отчеты не дали для анализа самому конструктору трактора.
Подразделение, куда его зачислили, громко называлось инновационным бюро. Над каждым изделием в нем работало до смешного мало народу - от одного до трех человек - но и со сроками никто особо не торопил. С другой стороны, объем конструкторской документации оказался меньше, и не надо было бегать согласовывать ее по разным инстанциям, что в Союзе занимало порой больше времени, чем сам чертеж. Многие детали просто подгонялись по месту, и как раз к приходу Виктора завод должен был перейти на государственный стандарт системы допусков и посадок. Три года назад на заводе ввели метрическую систему и до сих пор путались, "потому как пуд или дюйм легко представить, а метры с килограммами и примерить не к чему". То, что было для Виктора простым и очевидным, здесь вырастало в трудности, соизмеримые разве что с внедрением САПР, и наоборот. Первое, с чем столкнулся Виктор, был недостаток жизненно важных для работы справочников и нормалей. В том, что имелось, разобраться можно было лишь при наличии местной практики; как сопоставить справочник Анурьева со здешним выражением "тщательно нарезанные болты", казалось совершенно неясным.
В "голландскую казарму" было сведено человек двадцать, включая копировщиц, машинисток и разный персонал. Часть конструкторов оставалась в конторе, стоявшей в северной оконечности завода возле нынешней станции "Красный профинтерн", они были организованы в профильные бюро - Виктор успел услышать про паровозное и бюро тяжелых станков. Занимались они в основном тем, что сейчас называют сопровождением выпускаемой продукции и проектированием нестандартного оборудования. Специализации по узлам почти не было. Правда, Виктору успели рассказать про местного патриарха конструкторского дела, которого величали Никодим Петровичем; он мог нарисовать паровозную раму безо всяких расчетов, чуть ли не с закрытыми глазами, и любые проверочные расчеты лишь подтверждали правильность многолетней интуиции. Дирекция разрешала Никодим Петровичу приходить на службу в любое время; он мог днями не появляться, потом заходил на час-другой, моментально накидывал чертеж и шел ловить карасиков в затоне у слияния Десны и Болвы. Кстати, сама дирекция оказалась не на заводе, а в том самом особняке с башенкой, который Виктор заметил в парке на Вокзальной.
В общем, "голландская казарма" была не отделом главного конструктора и даже не отделом перспективных разработок; она представляла собой нечто переходное, что должно было потом перерасти в "КБ при заводе".
- Приятного аппетита! Я смотрю, у Причахова сегодня постный день? Не возражаете?
Не дожидаясь ответа, за столик Виктора плюхнулся Самонов - тот самый конструктор, который вел колесный трактор. Был он грузным, чернобородым и немного страдал одышкой; достав клетчатый синий носовой платок и отерев пот со лба, он подозвал человека, сделал заказ и продолжил разговор.
- А вообще, ершей здесь прекрасно готовят. Тоже заметили? Кстати, насчет замечать: у нас отмечают, что вы не любите рассказывать о себе; кто, откуда, а народу интересно. Ну, я говорю: какое дело? Каждый сам о себе рассказчик, и не надо неволить, захочет человек историю своей жизни развернуть, так и развернет, а не захочет - так то не из какого такого расположения, а есть на то причины. Верно?
"Коллектив послал выяснить? Или не коллектив? Какой у них в этом слое менталитет-то? Похоже, что провинциальный."
Виктор не спеша дожевал кусок судака, приправленного хреном - подготовить фразу.
- Разумеется, - ответил он. - Собственно, тайн у меня нет. Просто, когда человек в одночасье теряет родных и близких, ему обычно не хочется, чтобы ему что-то напоминало о прошлом. Так что вы уж извините.
- Это вы извините... Понимаю... пытались уйти в работу, в изобретения, а потом и вовсе решили в другой город?
- Ну... что об этом говорить... Что свершилось, то свершилось...
- Вы не сочтите за назойливость, я вам один совет дам: вам надо жениться. И скоро все, так сказать, опять... У многих так бывает.
- Надо подумать. Все-таки возраст и...
- Возраст не помеха. Знаете, в Бежице есть матушки, которые не знают, куда пристроить вполне молодых и симпатичных дочерей без приданого. Вы для них достаточно выгодная партия. Впрочем, вас скоро и так будут приглашать на обед или ужин и пытаться сватать. Но мой вам совет - не пожалейте денег на сваху. Они людей знают и подберут, жалеть не будете. Выбирайте из невест, которые после замужества готовы поступить на службу: квартиру приличную снимете, обставите, а там само пойдет.
- И что, можно вот так, молодых найти? И соглашаются?
- Ну, а куда деться-то? С милым, он рай и в шалаше - да проходит все это быстро, а там уже и проза. Да, и верно сделали, что насчет звена с Бахрушевым согласились. Это будут помнить.
- Какого звена?
- Вот-вот, правильно. И еще с Коськиным не ссорьтесь. Директорский фаворит. Постарайтесь обходить.
- Спасибо, что предупредили. А кто такой Коськин?
- Фигаро. Фигаро тут, Фигаро там. Получает назначение, начинает под видом экономии заводских средств урезать зарплаты подчиненным в своей епархии, народ разбегается, Коськин выпрашивает перевод на другой участок, а разваленное хозяйство потом другие подымают.
- А зачем его переводят?
- Умеет показаться. Не знаю уж, чем он угодил, но, меж нами говоря, дурак и дурак опасный. Так что остерегитесь. И не спорьте: Поприщенко центрфорвард от бога! - Самонов внезапно перешел на громкий голос. - Вы видели, как он пробил в верхний левый во втором периоде? Это же пушка! Двенадцатидюймовка!
Виктор скосил глаза и заметил, как в зал вошел человек невысокого роста, с лицом, изборожденным складками и в котелке; поводив глазами по залу, он направился к буфетной стойке и заказал пива.
"Стукач".
Выходя, Виктор подошел к полифону - хотелось рассмотреть, что же написано на диске. На передней стенке ящика он заметил бронзовую табличку "Братья Гримм".
"Готично".
- Что-нибудь хотите? - предупредительно осведомился подлетевший менеджер подноса.
- Вы не знаете, что это за музыка?
- А это уже интересовались. Вон тот господин в котелке-с, что пиво пьют. Это немецкая песенка. Про моряка-с.
- Про моряка-с - это хорошо-с. Спасибо.
- Не на чем-с. Не извольте беспокоиться, к берлинским коммунарам касательства не имеет...
После обеда в заводоуправлении Виктору выдали "пропуск всюду", с печатью, но без фотокарточки. Когда он подписывал бумаги, манагер в каком-то неизвестном Виктору мундире предупредил, что передача кому-либо сведений о происходящем на заводе влечет за собой военно-полевой суд и расстрел, в лучшем случае - пожизненную каторгу. Роман Бека удивительным образом повторялся.
"А заборчик-то у них для такого режима низковат" - подумал Виктор, "и как это берут без паспорта, не проверяют, откуда? И пропуск такой вообще любому можно передать".
Вообще в плане конспирации радовало то, что на местный диалект можно было плюнуть и растереть. За прошедшие пару суток Виктор убедился, что местного диалекта в Бежице не было. Село представляло собой вавилонское смешение русскоязычных; приезжали сюда из разных губерний и селились по улицам, получавшим название ближайшего города, чтобы не выглядеть среди соседей чужаками. Все это сплавлялось на заводе, как шихта в вагранке; тверской говор соседствовал с киевским, житель белорусской деревни должен был понимать напарника-северянина из-под Архангельска, а коломенский потомок татарских казаков - самарского волгаря. Здесь рождался современный русский язык, язык Советского Союза.
В порядке знакомства с делами Виктор решил осмотреть производство тракторов. Территории завода он не узнал. Парка с аллеями, который появился в его реальности только во времена полета Гагарина, конечно, еще не было, и на грязном от угля и ржавого налета песке лишь кое-где пробивалась реденькая трава. Исчезла четкая планировка завода, похожего на город с огромными кварталами цехов, с необозримой, большей, чем перед Дворцом Культуры, центральной площадью-сквером, на которой веером расходились пути с красовавшимися, словно на ярмарке, вагонами и тепловозами. Исчезли широкие, похожие на зеленые бульвары, асфальтированные проезды. Теперь завод чем-то напоминал в плане букву "Т". Верхняя черта этой буквы вытянулась вдоль Риго-Орловской дороги. От станции Болва к заводу отходили пути, обычные и узкоколейки; они распадались в широкую, похожую на растрепанный конский хвост сеть линий. Словно репья, на этом хвосте висело множество цехов, из экономии земли они тесно прижимались друг к другу так, чтобы оставить лишь небольшое пространство для рельсовой колеи; так складывалась вертикальная палочка буквы.
Рельсовые пути были настоящей кровеносной системой завода; здесь по железной колее возили буквально все. На каждом шагу здесь сновали двухосные узкоколейные паровозики, выскакивая из-за ближайшего угла, как черт из коробочки; были они крохотные, будто с детской железной дороги, с непропорционально большими будками, и депо для них показалось Виктору большим пакгаузом. Наиболее длинные из путей дотягивались до края поймы, где вдоль реки выстроились корпуса кирпичного завода, образуя нижнюю, завершающую черточку циклопической буквы.
Поперечные проезды, за неимением автотранспорта, почти не обустраивались; Виктору они показались слишком узкими, немощеные дороги то поднимались для переезда через пути, то вновь опускались, словно пологая зыбь. К тому же поперечные проезды часто упирались в тупики, а возле части цехов, чтобы облегчить погрузку тяжелых деталей, были выложены каменные платформы. Свободные от застройки и путей куски двора делали завод похожим на базу стройматериалов; повсюду лежали штабеля досок, бревен, шпал и разнопрофильного проката. Заводских труб виднелось больше, чем сейчас, но высоко в небо они не уходили; черный и рыжий дым облаками плавал на уровне крыш и оседал на кирпич зданий, придавая им темно-бурую окраску.
На выходе из корпуса Виктор спросил у первого встречного мастера, где тут делают сельхозтехнику; тот махнул рукой куда-то в сторону Болвинского моста, напрямую через скопище разнокалиберных строений и паутину рельсов, и долго объяснял, где куда сворачивать, сыпя незнакомыми названиями цехов и местными прозвищами, вроде "Чудановского столба", "Хилярки" и "Полурегалии". Чтобы не заблудиться, Виктор решил добраться более-меее знакомой дорогой до первых проходных, а от них уже дойти до сельхозцеха, который, как он понял, стоял на отшибе, в сторону Болвы.
По пути попадалось множество незнакомых зданий, по сравнению с нынешними цехами они могли показаться приземистыми и мрачными. Деревянные, широкие, с округлыми крышами корпуса кузницы и бандажного цеха неожиданно напомнили ему нынешние павильоны Бежицкого рынка, к которым, по чьей-то странной фантазии, пристроили пароходные трубы. Неподалеку от ремесленной школы в землю был вбит частокол из деревянных столбов, на которые поперек были уложены деревянные рельсы; здесь собирались конструкции мостов. Длиннющий мостовой корпус, похожий на палатку, вытянулся неподалеку. Среди этого странного семейства только электростанция выделялась своею пряничной аккуратностью, напоминая старинный немецкий замок. Мы часто судим об эпохе по тем вещам, которые дошли до нас в целости; это именно то, что было сделано на совесть и было ценным для наших предков, в то время как предыдущее поколение окружала масса ненадежного, временного, что давно пришло в ветхость и было без сожаления отправлено на помойку.
Возле здоровенного даже по нынешним временам цеха сельхозтехники стояла всякую всячина для конной и машинной тяги; красные мотовила лобогреек напоминали о каком-то советском фильме, у плугов бросались в глаза ржавые, не отполированные землей лемеха, у коробов небольших конных сеялок - заклепки на бункерах вместо привычной сварки, а вот самой тяги, то-бишь, чего-нибудь с трубой и большими колесами, не замечалось. Виктор заподозрил неладное.
- Фордзоны, что ли? Да оно ж не здесь, - удовлетворил его любопытство первый встретившийся мастеровой, худощавый, без бороды, в кепке, и, судя по радужному халату, из маляров, - оно ж на Химии, что за гвоздильным. Вон за складами железка, идите прямо к кирпичному, и не доходя он и будет.
Виктор последовал совету, и вскоре ему прямо на дороге попался танк, свеженький, в краске и безо всякой охраны. Грозная боевая машина, которую на станции дорисовало воображение, оказалась жалким карапузом, чуть выше человеческого роста; позади клиновидного передка возвышался люк водителя со смотровой щелью, а дальше - чуть вытянутая башня с торчащим из нее прутиком ручного пулемета. Лист брони в треть дюйма толщиной был откинут, как капот какого-нибудь грузовика, во внутренностях бронированного монстрика по очереди возились два механика, а под днищем предка "Тигров" и "Пантер", словно под шкодливым котенком, виднелась большая масляная лужа.
- Санька, подлец, ты какой ключ принес!
Подбежавший пацан-ученик получил затрещину и пулей помчался обратно.
Как и ожидал Виктор, цех по производству тракторов оказался также и цехом по производству танков.
А вот чего он совсем не ожидал, так это то, что оба эти продвинутых производства окажутся в большом грязном сарае, который только по недоразумению можно было назвать цехом. Скорее всего, вначале здесь был какой-то склад с невысокой крышей, надстроенный на скорую руку; то ли от слабости фундамента, то ли из-за работы парового молота, удары которого доносились через узкие, как у конюшни, окна с закопченными, разбитыми стеклами, здание разлезлось, как прелая фуфайка, пошло трещинами, и было схвачено поперечными железными тяжами, чтобы не рассыпаться в прах с минуты на минуту. Тяжи пересекали и арку ворот, которые по сей причине пришлось урезать и верх зашить потемневшим тесом, возле замковых кирпичей арку пересекала большая трещина, а рядом...
Виктор обмер.
Рядом с проемом ворот стоял мужик на приставной лестнице, и мерными, звенящими ударами перерубал зубилом стальной прут, стягивавший кирпичи кладки.
- Стой! Стой, твою мать!
Мужик неторопливо и флегматично повернул голову.
- Чего-й то?
- Ты чего делаешь? Ты что, офонарел? Оно ж рухнет на хрен!
- А че? Че такого?
- Что "че такого"? Слезай на хрен оттуда, "че такого"! Это весь цех ща как...
Мужик, бормоча что-то под нос, спустился и виновато снял шапку.
- А че... Оно ж приказано было. "Руби!" сказали. А я чо? Это оне грамотные, оне решають... Мы как прикажуть...
- Какой, к черту, приказ? Хотите, чтоб цех накрылся? С людьми? Убить людей приказали?
- А я че... Вона дура не пролезает - оне и кажут рубить. Наше дело сполнять приказание. Ото ж уволят, сердитые оне больно...
Из проема виднелся танчик, похожий на тот, что Виктор увидал по дороге, только с карикатурно большой башней, похожей на гриб и с дыркой для пушки. По высоте агрегат был примерно вровень с воротами.
- И много не проходит?
- Да вот одну перерубил, еще пару дюймов надоть... Счас дорублю и пройдеть.
- Отставить! Нельзя рубить! Понятно!
- Почему прекратил работу! Почему прекратил работу, сволочь!
Откуда-то со стороны подлетел тщедушный человек в распахнутом пиджаке, со съехавшим на сторону мятым галстуком и встрепанными волосами.
- Негодяй! Подлец! - и он размахнулся, съездить мастерового по морде, но Виктор перехватил его руку.
- Это я сказал остановить работу, - спокойно произнес Виктор. - Рубить тяжи нельзя. Здание обвалится, будут жертвы.
- Вы кто... вы кто такой? - чуть, не задохнувшись, выпалил прибежавший.
- Еремин, Виктор Сергеевич. А вас, простите?
- Я? Я Коськин! Вы... вы кто? Вы что позволяете?
"Тьфу, черт, нарвался. А что делать?"
- Послушайте внимательно, господин Коськин. Если перерубить этот тяж, все обрушится. И изделие ваше завалит, и люди погибнут. Это подсудное дело. Зачем это надо? Давайте посмотрим, что можно сделать.
- Что? Что смотреть? Сейчас здесь будет представитель губкомиссара! Вы представляете, что будет, если машина еще в цеху? - и, повернувшись к мастеровому, крикнул: - Руби!
- Он не будет рубить.
- Что? Что вы себе позволяете? Да я ... Под трибунал пойдете!
- Тогда мне придется доложить господину Веристову, что на заводе планировался акт намеренного вредительства, уничтожения цеха, оборудования для производства военной продукции и самой продукции. Я вчера с ним беседовал, и он как раз направил меня на ваш завод.
- Вы... Вы мне угрожаете? Вы...
- Господа, что происходит? - над ухом Виктора загремел четкий командный голос. Виктор обернулся: через игрушечные рельсы узкоколейки перешагивал человек немногим его ниже, лет, наверное, тридцати пяти-сорока, в черном мундире с малиновыми, шитыми золотом двухпросветными погонами, на которых, как на коньяке, красовались три крупных звезды. Полковник был крепок телосложением, с круглым лицом, украшенным аккуратными треугольными усами, гладко выбритой головой, на щеке, чуть пониже уха, розовел неровный шрам. Серо-стальные глаза буравили собеседника холодным взглядом, в котором отражалось чуть заметное презрение. Шел он слегка прихрамывая.
- Были бы вы офицерами, вам бы надлежало выяснить отношения на дуэли, - продолжил он приблизившись, - но штатским такой способ не дозволен. Господин Коськин! Что с вашим баяном? Почему я его не вижу?
"Что за баян?" - мелькнуло в голове у Виктора.
- Это вон он! - закричал Коськин, указывая на Виктора. - Он помешал выпуску продукции по высочайшему повелению!
Полковник исподлобья взглянул на Виктора.
- Он? И кто он такой?
- Чести знать не имею... Назвался Ереминым, грозился донести господину Веристову.
- Ну, коль обязан донести, стало быть, донесет, - констатировал полковник, и, повернувшись к Виктору, продолжил: - Господин Еремин, может, вы сперва мне доложите, что здесь происходит?
- Докладываю. Я подошел к цеху, и увидел, что рабочий перерубает тяжи. Этого делать нельзя. Здание рухнет, задавит рабочих производства оборонного заказа, повредит оборудование и готовый... - Виктор замялся, не будучи уверен, что английское слово "танк" здесь в ходу, - готовый броневик.
- Бронеход, - поправил полковник, - к броневикам отнесены блиндированные самоходы на колесном ходу. Кто распорядился рубить тяжи? Господин Коськин, это вы отдали команду, или мне допросить рабочих?
- А... а как же еще... не проходит он через ворота! - в голосе Коськина зазвучало отчаяние. Дело военное, а на войне и на смерть приходится посылать, а как иначе? Вот и пришлось, скрепя сердце.
- На войне! - недовольно буркнул полковник. - Господин Еремин, у вас есть соображения, как вывести бронеход из цеха иным путем?
- А нельзя без башни, а башню накатить на улице?
- Никак нет. К вечеру бронеход должен быть на полигоне. За неисполнение - расстрел. Другие предложения имеете?
- Так точно. На уровне ворот из цеха выступает торцовый пол. Это значит, что фундамент немного ниже проема. Сейчас для прохода не хватает буквально сантиметров. Предлагаю разобрать торцы возле ворот, чтобы сделать выемку.
- Что скажете? - полковник обернулся к Коськину.
- Так... если бы он сразу сказал, а то - "Нельзя! Нельзя!" А кто ж приказ отменял? Кто отменял? - с надрывом завопил Коськин, уставившись на Виктора.
- Я, наверное, тоже погорячился, - Виктор подозревал, что в этой ситуации безопаснее выглядеть туповатым ретивым службистом, чем дать понять некоторым окружающим, какие они идиоты. - Проявил излишне рвение. Дело-то чрезвычайной важности!
- Стало быть, возражений нет. Господин Коськин, вы уяснили задачу? Приступайте к исполнению.
Коськин моментально, как в китайском кино, перенесся к собравшейся у ворот толпе рабочих, замахал руками и что-то заорал. Его неудержимо рвало руководящей деятельностью.
- Господин Еремин, - продолжил полковник, - так что вы там хотели сообщать Веристову?
- За отсутствием факта нанесения ущерба военному ведомству, - ответил Виктор, - предмет сообщения отсутствует.
- Вас Бахрушев утром взял на службу?
- Так точно.
- Вы предложили применить сталь Гадфильда для гусеничного хода?
Виктор замялся.
- Господин полковник, как бы вы отнеслись к человеку, который обязался хранить служебную тайну, но не сдержал слова?
- Хранить служебную тайну - священный долг. А вам известно, что Бахрушев доложил дирекции об этом предложении, как о своем?
- Раз начальство вышло с таким предложением, значит, оно имело на то соображение и действует согласно ответственности и полномочиям.
- Уклончиво.
- Я на службе, - смущенно улыбнулся Виктор.
- Не буду ставить вас в двусмысленное положение. Но вечером приглашаю вас отужинать со мной в "Русском Версале".
- Большое спасибо... Вообще-то сейчас планировал обустраиваться, прикупить необходимых вещей... Ресторан как-то не вошел в расчеты.
- Вы о деньгах? Бросьте, здесь не Америка, где каждый платит за себя. Считайте, что это лишь скромная благодарность за спасение баяна.
"Опять баян. Наверное, кодовое название. Тульский самовар, баян, бутылка водки и гармошка... Нет, последнее вроде не код."
- Короче, в семь. А то пропустите выступление мадемуазель Суон.
19. Эра малосердия.
Отказаться, похоже, было бы невежливым. Распрощавшись с полковником, Виктор осторожно заглянул в цех, все еще опасаясь, что на его голову начнут падать балки.
Цех встретил его дымом и грохотом. Под низким потолком, как в курной избе, стоял густой сизый туман от кузнечных горнов, и его, словно шпаги, протыкали острые лучи солнца из разбитых стекол шедовых фонарей. Частые удары кувалд по раскаленным головкам заклепок, крепивших листы брони к толстым и грубым уголкам каркаса, отдавались в мозгу; можно было только представить, что испытывали те люди, что прижимали заклепки изнутри бронекорпуса. От клепки рам тракторов шума было меньше, но в дальнем конце цеха опробовали двигатель, и удушливая нефтяная гарь летела прямо в воздух, как в душегубке; вместе с нею из трубы чуть ли не фонтаном выплескивалось масло. Вместо радиатора на испытуемом девайсе парила градирня.
Что интересно, в этой душегубке была механизация. Под потолком крутились трансмиссионные валы, приводимые от одного мотора в углу цеха и широкие черные ремни анакондами спускались вдоль стен, колыхаясь, словно в такт звукам флейты невидимого факира; их то накидывали, то сбрасывали со шкивов, что, при отсутствии ограждений, было не менее опасно, чем играть с живой змеей. Почти вся площадь цеха, за исключением неширокого центрального прохода была завалена деталями танков и тракторов; пол, похоже, мели ежедневно, хотя ежедневно же и заваливали грязной ветошью, стружкой и обрубками металла. На некоторых верстаках Виктор заметил рабочих, которые спали, как бомжи, натянув на голову измятые, засаленные куртки. То ли у них не было сил после смены дойти домой, то ли не было денег снять или построить жилье, и они устраивались на ночлег прямо в цехе, не обращая внимания на гарь и звон металла. Из тех рабочих, которые бодрствовали и возились с металлом у верстаков или полусобранных машин, некоторые были подростки, почти дети.
"Прям подпольный цех какой-то для гастарбайтеров."
На боку танчика, который хотели отсюда выкатить, старославянскими буквами было написано "Баян". Одной тайной меньше.
"Его бы сфоткать и на ресурс Удава... Ага, щазз. За это точно повесят. Или расстреляют."
Виктора вдруг что-то толкнуло, какое-то неясное чутье подсказало ему опасность сзади, и он бросился в сторону, между остовов собираемых тракторов. Прямо над тем местом, где он только что стоял, на изогнутой дугой стреле поворотного крана проплыло заднее колесо с блестящими стальными шпорами. Виктор обернулся: рабочие поглядывали на него, пряча ухмылки. Оно, конечно, понятно: народ ишачит, а он, Виктор, расхаживает тут в приличном костюме, как господин.
"А ты думал, они сейчас с благодарностями за спасение кинутся. Они, небось, и не поняли, чего произошло. Да и фиг с ним."
- Работать, чего раззявились!
По проходу, переваливаясь сбоку на бок, пробирался мастер в тройке и темной фуражке. На боку у него болталась черная резиновая дубинка.
- Не задело? - услужливо он спросил Виктора, чувствуя в нем старшего по должности. Ишь, дармоеды, даже не крикнули... в России, видать, без кнута никак!
- Раз военная продукция, оружие выдали? - спросил Виктор, кивнув на дубинку.
- Это все от них, сукиных детей... При немцах бунтовать начали, морду за штрафы бить, так до сих пор не успокоились. Вяткину давеча чуть молотком в висок не заехали, как вычет за брак определил. Пришлось увольнять. Не Вяткина, того, что замахнулся. Вот, теперь для защиты выдали. Жалуются, будто их бьют. А вы не верьте, все наговоры. А без штрафов никак нельзя, на мастерах материальная ответственность за детали и оборудование, что поломают, попортят - либо штраф назначай, либо сам плати.
- А "при немцах" - это что тут, немцы были?
- Да одно время немцев стали ставить цехами заведовать. Ну а они мастеров немцев приезжих стал нанимать, русские, говорит, шлехт, плохо. Те пошли уже рабочих сживать, чтоб на выгодные работы обратно своих, из Германии. Вот и сповадилась местная шантрапа им темную делать. Заводила у них Степка Жердяй с Кладбища, он там первым хулиганом завсегда был. Как бронеходы начали делать, немцев-то с завода частью повыставили, ненадежный они на случай войны народ, а хулигайничать - эту заразу так не изведешь. Я вас провожу, чего вам показать-то?
- Спасибо. Я сам. Этот завод мне не чужой.
- Ну, воля ваша, если что, крикните, да погромче... Я тут неподалеку буду.
"Культура производства тут, однако..." - размышлял Виктор, идя по проходу.
- Господин хороший, папиросок, случаем, у вас не будет? - на Виктора уставился молодой парень, в черной, такой же замасленной как у всех, прозодежде и с шабером в руках: он подгонял по прилеганию стыки картера тракторного двигателя. - Своя махорка кончилась.
Шабер был трехгранный, и проткнуть им можно было не хуже финки. Виктор сгруппировался, слегка разводя ладони, словно показывая сожаление.
- Рад бы, да сроду не курил. Да и куда дымить - тут дыму уже втиснуться некуда!
- Это у нас так! - осклабился парень. - А что ж вы совету мастера не послушались, один ходите? Неровен час, чего случится.
- А я всю жизнь по цеху без провожатых ходил. Когда-то в сборочном доводилось работать, в ремонтном, на высоковольтном монтаже.
- А-а.. То-то я гляжу, анжинер вроде, а мозоли-то вон с рук не сошли. Из низов, чай, будете, али все же из благородных?
- А перед богом, они все равны. Что в жизни сделаем, так люди и запомнят, а не по родству.
- Оно верно, только я пока на небеса обожду. И вы не спешите. Ладно, мне тут болтать некогда...
Обратно Виктор рванул напрямую, через густую, как на сортировочной станции, паутину путей у вагонных цехов и сортировочного, постоянно вертя головой, перешагивая через рельсы и обходя пыхтящие клубки пара, которые деловито таскали доски с обделочного, пустые платформы и готовую продукцию с отстоя. Перед его взором степенно дефилировали коричневые пиджаки работяг-теплушек, черные фраки "эшаков" со снятыми дышлами и сосновыми щитами на окнах полуоткрытытх будок, и один неведомый франт - темно-пурпурный пассажирский вагон с двустворчатыми дверями и деревянными сиденьями за широкими прямоугольниками окон, похожий на прицепной от электрички, буквально умоляя своим экстравагантным видом поближе познакомиться.
"Это все потом", решил Виктор, "а то опять во что-нибудь вляпаюсь".
На лестнице "голландской казармы" он буквально натолкнулся на шефа, который, бурча что-то под нос, неторопливо спускался со второго этажа, похлопывая ладонью по широкому поручню дубовых перил.
- Вы уж извините, Иван Семенович, подвел я вас...
Бахрушев удивленно посмотрел на него.
- Что еще случилось?
- Да с Коськиным спор вышел.
- Это по поводу цеха?
- Да. Не выдержал, ввязался.
- Что вы извиняетесь? - рассерженно воскликнул Бахрушев.
- Я, конечно, понимаю, что исправить ничего нельзя, а вы за меня...
- Что вы извиняетесь? - закричал Бахрушев. - Вы правильно поступили! Никогда, слышите, никогда не извиняйтесь за это! Что, лучше если бы люди погибли? Моду взяли на толстовщину! Еще раз услышу от вас такое - сам выставлю за ворота!
- Да собственно... - промолвил растерявшийся Виктор, - вы-то за меня отвечаете.
- Отвечаю! И вижу, что в вас не ошибся! Пока вижу.
Бахрушев перевел дух, достал платок и утер красное, вспотевшее лицо.
- Между прочим, - продолжил он уже более дружелюбным тоном, - похоже, что у вас появился покровитель. Чем закончилась ваша беседа с Аристарх Петровичем?
- Простите, кем?
- Ну, полковник Добруйский, из губкомиссариата. Вы же на него нарвались.
- Да вроде мирно. На ужин пригласил в "Русский Версаль".
Бахрушев удивленно крякнул.
- Однако! Вы, похоже, у нас баловень судьбы. Только теперь будьте осторожны.
- Понятно. Коськин мстить будет?
- Коротки руки... Он в друзья набиваться будет - мой совет, не доверяйте. Остерегайтесь также, если господин Добруйский будет приглашать в какую-нибудь секретную лабораторию. Вокруг него вьется куча прохвостов... вернее, не вокруг него, а вокруг казенных денег. Вы меня понимаете?
- Да уж куда понятней. Может, вежливо отказаться от ужина, срочные дела?
- Ни в коем случае! - воскликнул Бахрушев. - Лучше дела отложите, если таковые появятся! Да, должен вас сказать, вы все равно узнаете: я доложил о вашем предложении дирекции. Доложил от своего имени. У нас не смотрят на то, что предлагают, у нас смотрят, кто. А тут дело на многие миллионы, добыча марганцевых руд... да что я вам объясняю, сами прекрасно понимаете. Я уже начал хлопотать вам премию. Одобрят идею - поедете с делегацией в Англию, изучать процесс выплавки. Вас это устраивает?
- Вполне. Я не ищу славы, а деньги, честно говоря, в моем положении не помешают.
- Хотите продолжать исследования радио? Я уже заходил к вашим поручителям.
- Ну... не в ущерб делу конечно, а наоборот. Техника слабых токов имеет большое значение для автоматизации производства... Скажите, а на заводе все цеха такие?
- А вы не смотрели? Не любопытствовали?
- Да при такой серьезной продукции любопытствовать...
- И то верно. Нет, в других получше. Здание хотели сносить, но тут заказ, а все другие цеха загружены... Вам похоже, не понравилось?
- Раз хотите честно... Каторжная тюрьма это, а не производство.
- У, голубчик, это вы лет пятнадцать назад не видели, какая в России промышленность была, - печально усмехнулся Бахрушев. Мне-то поездить довелось. Вон в Витебске на фабрике "Двина" был такой мастер-француз, фамилии сейчас не припомню, бил рабочих, особенно девушек. Одна шестнадцатилетняя девица и подговори рабочих облить этого мастера маслом и на тачке из цеха вывезти. Ну, зачинщиков сразу в полицию, а там им спину и другие части тела резали, в разрезы соль засыпали. Короче, девица эта из полиции старухой вернулась. А вы говорите.
- Так это же фашисты прямо какие-то! - вырвалось у Виктора.
Бахрушев внимательно посмотрел на него.
- Фашисты? Это что-то вроде полового извращения?
- Ну, это... Это научный термин такой, чтобы по черному не ругнуться.
- Я понимаю. Сейчас-то времена куда лучше настали. Заработки выше, рабочий день ограничили, санитарию требуют, комиссия по охране труда ходит... Правда взятки этой комиссии всучит норовят, вот и на что-то глаза закрывают. И не только комиссии вон, детали сдают контролеру, за взятки брак принимают. Пока что с этим делом воюют больше в казенных ведомствах. Господин Столыпин сказал - за эрой жестокости в России грядет эра милосердия.
- Эра милосердия? - переспросил Виктор.
"Так, попаданец читал Вайнеров. И вообще, похоже, советский."
- Ну, злые языки переиначили в "эру малосердия", но вот сами смотрите. В больнице теперь не только бесплатно лечат, но и больных содержат за счет завода. Почти все рабочие в ведомостях подпись ставят, а не крестик. И травм у нас меньше среднеотраслевой цифры в десять процентов. Разве нельзя не видеть таких вот подвижек? А школы, гимназия, училища? А восьмичасовой рабочий день? Нормальные рабочие столовые? Отдельные дома вместо казарм? Детские сады, приют для сирот, дом инвалидов? Это, по-вашему, не успехи? А что вы знаете о планах Общества дать электричество в каждый дом?
Виктор развел руками.
- Наши успехи неоспоримы. Простите, а десять процентов - это от чего?
- Как от чего? - недоуменно вскинул брови Бахрушев. - Травму или увечье получает каждый десятый. Нашему б рабочему внимания и аккуратности побольше...
- А, ну, господи... Я просто растерялся, потому что, это ж, действительно, процесс пошел. Ну, за исключением.
- Будет вам дипломатничать! Так говорите - каторжная тюрьма? Вот что, Виктор Сергеевич, к завтрашнему вечеру вы составите мне записку, почему надо строить новый тракторный цех. Постарайтесь подобрать убедительные доводы. А то, знаете, у нас привыкли все на ошибки конструктора пенять. Займетесь только запиской.
20. Двести пятьдесят шесть оттенков серого.
- А вы раньше были журналистом?
Новенькая, отливающая черным лаком машинка "Ундервуд" чем-то напоминала старый комп с монохромным монитором. На белой оштукатуренной стене висел лубочный плакатик: "Русские воздухоплаватели бросают зажигательные снаряды на Саппоро".
Как только до Виктора дошло, что записку придется корябать пером, похожим на ученическое, макая его поминутно в чернильницу, он тут же спросил, нельзя ли воспользоваться машинкой. Слишком большое количество клякс и неверный нажим руки, привыкшей к шариковым стержням, могли вызвать подозрение. В охранке это еще можно списать на волнение, но здесь...
Пишбарышни располагались в маленькой комнатке на первом этаже. Точнее, в данный момент здесь были две машинки и одна пишбарышня, худощавая шатенка с ямочками на щеках лет двадцати-двадцати пяти, в темно-синем платье с белым воротником, похожим на наброшенную на плечи узкую косынку. Она бойко шлепала по клавишам и разговаривала, не выпуская дамской папироски из уголка рта.
- Знаете, Клавдия Викторовна, постоянно работать не доводилось. Статьи - да, пришлось как-то подрабатывать в "Губернском вестнике".
- Вы жили в губцентре?
- Ну... в общем, я посылал туда статьи, их печатали. Клавдия Викторовна, а вы не знаете, местную прессу фантастика интересует?
- Ну что же вы так официально? Зовите меня просто Клава. Меня вообще все зовут Клавочкой. Вы не курите?
"Клава. Потрясающее имя для машинистки."
- Нет, никогда.
- Я тоже только для вида. Чтобы кавалеры от работы не слишком отрывали. Кажется, она потухла... Я не затягиваюсь, просто теперь это уже что-то вроде привычки. А вы печатаете бегло, не глядя, но невнимательно. Верно, не при штабе служили.
- Ну, это черновик, его все равно выправлять.
"Ага, попробуй тут не делать ошибок, если вместо "А" твердый знак. Орфографию сменили, раскладку оставили..."
- Я вам не мешаю своей болтовней? Здесь Лидия Михайловна работала, она вышла замуж и уехала в Кинешму, а нового человека на службу еще не приняли.
- Ничего, все нормально. Просто, если можно, вы лучше говорите, а я слушаю.
- Вот я хотела спросить, раз вы инженер, вы не только печатать можете, но и в устройстве разбираетесь?
- А что, надо починить?
- Нет, одна подруга просила разобраться, какие машинки лучше закупать. У нее муж имеет дело по торговой части, спрос на такие вещи растет, а опыта нет. Не поможете?
- Ну... посмотреть надо, каталоги изучить... Можно попробовать.
- Сегодня вечером не зайдете?
- К подруге? Нет, сегодня я занят. Завтра, если можно.
- Так я ей скажу. Зовут ее Глафира Матвеевна, я вам потом адрес ее черкну. А то она торопит, сделка какая-то. А газеты у нас мало кто читает, хоть и грамотные. Вот радио появится, другое дело: там, говорят, как на граммофоне, музыка играет. Вот так сидишь, печатаешь, и музыку, чтоб настроение было.
- И мир представал в розовом цвете?
- Мир не может быть только черным или белым.
- Между черным и белым двести пятьдесят шесть оттенков серого.
Машинки дуэтом отбивали кейк-уок. Словно состязание двух пианистов, подумал Виктор.
Дзынь! - звякнула машинка.
Жжик! - перевод каретки (на машинках Ундервуда еще не было клавиши Enter - прим. Авт.)
Может, поднажать? - подумал Виктор. Нет, не надо, Клавочка еще ошибок наделает и уволят.
Дзынь! Жжик!
- Виктор Сергеевич, а как вы относитесь к футуристам?
- Мне стыдно признаться, но я латентный футурист.
- Ой, правда! Почитайте что нибудь!
"М-да, и зачем я это сказал."
- Понимаете, у меня любительские, так себе...
- Ну все-таки. Интересно.
"Похоже, она теперь не отстанет. Придется импровизировать. Как у Андрея Некрасова - сидела птичка на лугу, подкралась к ней корова..."
- Ну, если вы согласны терпеть это...
- Согласна, согласна. Я слушаю.
- В когтях маршруток утомленных
Струят айфоны бледный свет,
И россыпь взглядов отрешенных
Мобильный грузит Интернет.
Пусть не зачеркнут, не забанен -
К чему букет извечных слов?
Я для тебя всего лишь спамер
В безмерном списке адресов.
И бесполезно ждать ответа
На необдуманный вопрос.
Мы просто выдумали лето,
Ты - понарошку. Я - всерьез.
Клавочка задумчиво взглянула в потолок, продолжая печатать.
- Похоже на Эдуарда Фьюжен. А что такое маршрутка?
-Н-ну, как бы это объяснить... Маршрутка - это образ жизни, айфон - образ мыслей, спамер - это профессия, а лузер - это судьба.
- А, понятно! Символизм.
- Клава, а кто такой Эдуард Фьюжен?
- Он иногда пишет в "Брянские ведомости". Псевдоним, на самом деле его зовут Евлампий Бовинский. Заинтересовались картинкой?
"А картинка и в самом деле занятная. Не было в русско-японскую дирижаблей. Значит, что? Значит, война с японцами позже."
- Да вот... Давно ли отгремели последние залпы?
Клавочка состроила гримаску удивления.
- Не знаю... Для меня тринадцать лет - это больше полжизни. Вам это кажется странным?
- Вы просто выглядите моложе.
- Ай, бросьте... А дирижабли тогда еще паровые были.
- Ух ты! Настоящий стимпанк.
- А критик Ходасевич считает, что введение неологизмов не является признаком никакой новой школы.
- Значит, не будем вводить.
- Ну почему же... Просто не знаю... Просто это можно как-то иначе выразить. Вот.
И она начала неспешно декламировать с глубоким придыханием - "О, бездна тайны! О, тайна бездны!"
- Северянин?
- Да, он. В нем какая-то другая, красивая жизнь.
Стукнула форточка от сквозняка. Виктор поднялся и запер ее на крючок: за окном шальной ветер взвихривал рыжую, кисловатую пыль, сбивал картузы с людей и гнал по небу низкие, рваные, налитые водой облака. Где-то неподалеку послышались ленивые раскаты грома. Первая капля упала на квадратик стекла чертежного формата А4, на которые окно поделил переплет, хранивший легкий запах льняного масла. Да, это все только первые дни все ново и интересно... хотя перенеси эту Клаву в наше время, и ей тоже скоро все приестся.
Перед концом смены Виктор снова прошелся по заводу - оценить обстановку, возможности, заглянул в паровозный. То, что он увидел внутри, немного успокоило: цех был высокий, почти как ЦТП-2, в котором он работал на практике, с большими вымытыми окнами. Где-то под небесами, ползали, наполняя пространство гулким воем, тяжелые мостовые краны, и цепи, вместо стальных тросов, грохотали, подымая огромные, склепанные из толстых листов, узлы. Привычной череды сцепленных друг с другом машин, передвигающихся по внутрицеховому пути, как по конвейеру, от одного участка к другому, не было; рельсы к большим воротам пролегали поперек цеха, и на них стояла недостроенная "Эшка", без будки и трубы, синея окалиной заклепок. Рядом в боевой готовности разлеглась листовая рама, ожидая, когда на нее водрузят котел. Молочно - белые бочки электрических светильников висели между колонн, грохот заклепочных молотков уже не так бил по мозгам, перемежаясь с визгом и скрипом металла, от которого, как от будущей скульптуры, отсекали лишнее резцы, усиливавшие точные движения руки станочника.
"Уже получше. А конвейер бы надо сварганить."
И, вообще, подумал он, пока все складывается необычайно удачно. Под машину не попал. Из охранки выпустили. В полицию не замели. Нашел средства на жизнь. Спел песню. Обнаружил следы предыдущего попаданца. Предложил сталь Гадфильда. Выкрутился из стычки с хозяйским холуем. Появилась возможность потихоньку прогрессорствовать. В первую же ночь на свободе женщины тянут в кровать. Интересно, как долго это будет продолжаться? Как в картах, везет дуракам и пьяным, потому что нельзя угадать их логику. Когда человек втягивается в игру, он неминуемо начнет проигрывать.
Длинный, басовитый гудок повис над Бежицей - Виктор заметил, что он все же не совсем такой, как вновь ввели в восьмидесятые, чуть больше в нем хрипоты и усталости, и звучит он гораздо громче, пару не жалеют. А, может быть, ему так казалось.
До встречи в "Версале" оставалось время, и Виктор решил по пути домой заскочить в местный торг и взять на полученные бабки зонтик и галоши, которые в этой локации были так же важны, как броник на Кордоне в "Тени Чернобыля". Ничто не предвещало неожиданностей...
Началось с того, что Старый Базар здесь назывался Новым Базаром, а на вопрос, где же был Старый Базар, прохожие махали рукой куда-то в сторону поймы. В сравнении с тем, что Виктор помнил по временам фачистов, Базарная площадь скукожилась, свернулась, будто кошка в коробке из-под обуви, аккурат между продолжением Институтской и нынешней дорогой к Третьим проходным, там, где позднее воздвигнут большой бетонный памятник в честь революции. На здании бывшего отдела кадров БМЗ висела вывеска "Дом приезжих"; похоже, что здесь, в отличии от гостиницы на Вокзальной, останавливались заезжие торговцы.
Этот Новый Старый Базар напоминал Виктору один из нынешних мини-рынков, только с тесовыми, ностальгическими прилавками и навесами, свежими, еще не успевшими почернеть от осадков, сараями и какими-то одноэтажными складами. Торговки, словно автоматические двери в гипермаркете, включались по приближению покупателя.
- А вот яичеков кому, яичеков! Свежаи, крупнаи яичеки! Кому яичеков!
- Капустка-хрустка! Сама б хрустела, дай с людями поделюся! Капустки берем, дешево!
- Бульба, бульба. Бульба буйная, бульбу купляйце. Што гарбузы гэтая бульба, чыстая. Гаспадар, купи бульбачки.
- Мил человек, не проходи мимо. Погляди, яки свистульки хороши. Детям-внукам забава. Даром отдам, не жалко.
- Лук выгоничскый, кращого немае. Солодкый лук, як яблучко налывне. Лычыте, выбырайте лука мого.
- Эй, погодь, погодь, спробуй медку-то мово, спробуй!
Прилавки этого мини-базара дотягивались где-то на две трети длины нынешнего Инженерного корпуса. За ними виднелось нечто вроде автостоянки, где вместо "тойот" и "хюндаев" в живописном беспорядке скучились куцые крестьянские телеги, столь же разнообразные, как иномарки у нынешних гипермаркетов; часть лошадей были выпряжены и лениво жевали привезенное сено. Похоже, что с возов торговать запрещалось по причине антисанитарии; впрочем, запах конюшни, с лихвой заменивший запах бензина, прекрасно долетал до торговых рядов.
"Вообще странно, что в восемнадцатом всякие экзотические вещи уже не так лезут в глаза, как в тридцать восьмом. С чего бы это? Привычка к попаданчеству? Как у человека, который вырвался из привычного круга своего городка и разъезжает по всему миру? Или оттого, что в тридцатых быт более разнообразен, чем в десятых, но не похож на то, к чему привыкло мое поколение? Или я просто привык в свое время к фильмам про революцию и доревоюцию? Так здесь непохоже. В третьей реальности советские пятилетки словно украсили дореволюционным ретро, здесь будто втиснули куски нэпа и индустриализации в царские времена. Переходный период. Революция идет, но тихо и незаметно. И куда она идет? К сталинскому СССР? Или вообще к тому, чего никто еще не может представить?"
В длинной одноэтажной деревянной лавке, где продавались вещи домашнего обихода, на видном месте красовалась грамота "Российского союза закона и порядка", из которой следовало, что хозяин заведения, некто Захар Федорович Белокодов, имеет перед этим союзом большие заслуги. Грамоту венчала свастика в лавровом венке.
"Белокодов? Тот самый фюрер из третьей реальности, а во второй - автор книги "Русский фашизм"? Стало быть, он тут живьем? Из лавочников? Или он только здесь из лавочников?"
Размышления Виктора быстро прервал сам хозяин, который явился на звонок колокольчика и отогнал мальчишку-продавца, который застыл за прилавком, разинув рот на невиданного гостя.
- Милости прошу Виктор Сергеевич! Чего пожелаете у нас приобрести? Торгуем с гарантией, завсегдатаям скидки.
Будущий лидер бежицких фачистов (а, может, здесь и не будущий) напоминал большого хомяка - если, конечно, предположить, что у хомяков бывают квадратные плечи - или провинциального братка из девяностых. Голова с прижатыми ушами походила на яйцо тупым концом вниз, шея, перераставшая в щеки, почти не выступала из расстегнутого воротника рубашки, а над прямой челкой красовалась залысина, с трудом прикрываемая остатками шевелюры. Широкая улыбка была, по-видимому дежурной, так как оставляла впечатление какой-то слащавости, а глубоко посаженные глаза, казалось, таили в себе тень какой-то обиды.
- Скажите, вот это у вас можно купить и почем? - Виктор подал краткий список, включавший и нарукавники, как элемент прозодежды человека умственного труда.
Захар Федорович приблизил список к глазам. "Бухгалтерию, видать, сам ведет, оттого и близорукость..."
- Прошу прощения, Виктор Сергеевич... А вам кто стирает?
- В смысле, кто?
- Ну, у вас тут в списке полоскательница и мыло хозяйственное. Это для себя? Извините, если вопрос неуместный...
- Уместный. Я часто путешествую...
"Каждому второму объясняю, что часто путешествую. Шел, поскользнулся, упал... очнулся - другая реальность."
- А зачем?
- Что зачем?
- Так ведь тогда утюг бы был... то-есть, утюг тогда нужен. У вас плита есть?
- Плита?
- Предпочитаете угольным?.. Вы извините, я к тому, что на первый взгляд ткань на рубашке уж больно деликатная... у меня-то глаз наметан. Осторожности требует. Не проще ли вам к прачке отнести? Они за стирку недорого берут и выгладят бережно, через тряпицу и не горячим.
- Ну, если бережно... А то, вы правы, ткань деликатная. Хлопок с примесью искусственного шелка.
- А-а.. Давеча читал. Американский товар?
- От вас ничего не скроется. Уговорили. Таз и хозяйственное мыло не надо. Главное, в первую очередь зонтик и галоши...
Следующим открытием для Виктора оказались любезно предложенные Белокодовым шелковые подвязки для носков, которые носили ниже колена. В смысле, подвязки носили ниже колена, носки уж само собой.
"А в тридцать восьмом я такого не брал. Вот носки ихние брал, это точно. Еще тесноваты оказались, потому что не по номеру брал, а на вид, как эластик, а они плохо тянулись. Но не спадали. Ну да, не спадали, потому что тесные. Насчет размера надо учесть..."
- Что-то еще хотели взять?
- Да вот, подсчитываю, сколько с этими штуками выйдет, а то я сегодня еще кое-куда хотел зайти прибарахлиться, смотрю, хватит ли наличности.
- А не извольте беспокоиться. Приличному человеку я всегда в долг отпущу... Да вы же у меня первый раз, так я и скидку сделаю, пять процентов с суммы.
- Заманчиво. Знаете, я еще похожу, посмотрю, если вы еще не закрываетесь, возьму у вас, - Виктор почувствовал, что в данном случае торг не просто уместен, а приличному человеку необходим, иначе сочтут за мота или транжиру.
- Зачем ходить, ноги бить? Десять процентов с суммы, дешевле такой товар никто не предложит. Или всучат с изъяном каким, негодный, знаете, какой народ бывает - иные видят приличного человека и обмануть норовят. А у меня сами посмотрите, какая выделка, - и он раскрыл и закрыл зонтик, - лично все смотрю и принимаю. Берите у меня, мы же всегда о цене сговоримся, что ж зря туфли стаптывать?
"Десять процентов. Как это оценивается в местном рейтинге? Мягкость характера, прижимистость, настроение... боже, сколько тут надо учитывать. Почему нет справочников для мигрантов - как правильно ходить в магазин?"
Виктор огляделся, как бы раздумывая; мир лавки окружил его каким-то умиротворяющим обаянием. Пылинки тихо танцевали в струящихся из окон лучах вечернего солнца, что очертили теплые, отдававшие далеким детством пятна на недавно покрытом масляной краской полу. Из приоткрытой форточки снаружи долетал говор и ржание лошадей.
"Вот чего здесь не хватает. Динамика. Везде в реальностях в такой лавке музыка была. Даже в нашей иногда ставят приемник или CD-плейер... Какая ерунда."
- Ну что ж, дороговато, конечно, но бегать по магазинам, честно говоря, мне уже некогда. Ладно, деньги дело наживное, беру.
- Не пожалеете! Сами видите, какой товар. Я лучше себе в убыток сторгуюсь, чем... А погодите, я в пакет вам заверну, чтоб носить удобнее.
"М-да, обычный купчик. Культурный даже. Никакого стремления к лидерству. Может, здесь он таким и будет? Почему он стал местным вождем? Кризис власти, системы, ну и лично разорился наверное... А ведь не будь Версаля и жадности союзничков, может быть, и Гитлера бы не было. Нормальная буржуйская республика Германия, интеграционный центр европейского общего рынка. И десятки миллионов живы. Так кто же виноват в их гибели? Кто должен бы сидеть на скамье Нюрнбергского процесса вместе с нацистскими главарями? Не магнаты ли Антанты?"
С этими мыслями Виктор покинул лавку несостоявшегося вождя.
21. "А может, и не было, ее, этой страны?"
- А, Виктор Сергеевич! Доброго дня вам. Судя по покупкам, уже устроились на паровозном?
Перед Виктором стоял Веристов собственной персоной. В руке он держал плетеную корзину, накрытую куском полотна.
- И вам, Николай Семенович, доброго дня. Вы правы, обживаюсь понемногу. А вы решили, никак, за продуктами?
- Да, иногда доводится. Супруга с детьми сидит, сегодня оставить не на кого. Младшенький чего-то подстыл... Вот, кстати, увидел вас и вспомнил про часы ваши. Они у вас с собой?
- Ну где ж им быть? Вот, пожалуйста...
- Нет-нет, доставать не надо, особенно здесь. Если не возражаете, отойдем в сторонку, поговорим.
Они подошли к углу Дома Приезжих. Откуда-то из окна второго этажа доносилось нестройное пение подгулявших людей. "Одна возлюбленная пара-а..." Похоже, здесь это был хит.
- Знаете, Виктор Сергеевич, у меня никак не идет из головы вот эта надпись "Сделано в СССР", - продолжил разговор Веристов. - Не кем-то сделано, а где-то. Знаете, такое впечатление производит, будто фирма "Молния" имеет отделения в разных странах и пишет: "Сделано в Сиаме", "Сделано в Батавии", "Сделано в СССР". Вот только страны такой нет. Что скажете?
- Да, страны такой нет, к сожалению.
- Почему к сожалению?
- Вопрос бы перестал мучить.
- Может, она была и исчезла?
- А может, и не было ее, это страны?
- Простите, не уловлю ход вашей мысли. Вам не составило бы труда пояснить?
- Если это вообще не страна? Что-то вроде экономической зоны, ну, вольного города, и по местным законам надо писать "Сделано в СССР"? А может, и вообще просто фирму там зарегистрировали, делают в другом месте, а пишут, что там сделано.
- Интересная мысль. И для чего им так делать?
- Например, налоги какие-нибудь не платить, пошлины, или другое чего.
- Хм, об этом я не подумал. Вы знаете, когда-то в Одессе некоторые иудеи, чтобы обойти некоторые установленные правительством ограничения, принимали турецкое подданство. И во втором поколении уже отвечают "Мой папа был турецко-подданный".
- Серьезно? Так, выходит, Остап Бендер...
- Вы его знаете?
"Паниковский, теперь и Бендер тут? Реально? А это вообще не глюки вся эта параллельность?"
- Никогда не был знаком. Как-то от попутчика слышал смешную историю, запомнилось вот тут, что Бендер и насчет турецко-подданного только. Папа был турецко-подданный, папа был турецко-подданный... Ясно теперь, в чем юмор.
- Но это не самое главное. Дионисий Павлович, он человек пунктуальный, послал машину в Брянск за Фиольковским, старичок такой, прекрасный часовых дел мастер, показать ему часы ваши. Знаете, что там нашли?
- Неужели бомбу? Вы меня тогда просветили насчет соседа по камере, тут уж извините, в каждом предмете мерещится.
- Нет, будьте покойны, ничего такого. Знаете, ваши часы...
Веристов сделал паузу, наблюдая за реакцией Виктора.
- Краденые? Боже мой...
- Нет же, говорю, ничего такого. Они... Они странные.
- В самом деле?
- Да. Оказывается, таких часов было много изготовлено.
- Еще у кого-то нашли? Так это теперь можно узнать, что такое этот загадочный СССР.
- Думаете, это "он", а не "она"?
- Не думаю, просто кончается на "эр".
- Нет, не нашли. Но есть одна интересна вещь. Фиольковский, изучив механизм, обнаружил на деталях надписи на русском языке и шестизначный номер. Сие означает, что таких часов кем-то изготовлено чуть ли не столько, сколько фирмой Буре с одна тысяча восемьсот восьмидесятого года. Однако Буре закупает швейцарские механизмы или изготавливает из швейцарских деталей. Сам механизм качественный, точный и надежный, настоящая находка для морского офицера. Только вот совершенно незнакомый, да и в России таких выпускать некому, это же не ходики для крестьянской избы. Понимаете, это вообще не кустарная мастерская, это крупный завод, о котором никто ничего не слышал. Что вы об этом думаете?
- Полагаете, кто-то хочет разорить фирму Буре дешевыми часами с хорошим механизмом и избавиться от конкурента? И для этого создает подставную контору? Но тогда где же остальные часы? И почему бы не торговать ими на законных основаниях?
- Я бы тоже хотел задать эти вопросы. Только вот кому? Кроме вас, других владельцев на горизонте не замечалось. Вообще было бы интересно расспросить вас о подробностях, как эти часы у вас появились. Кто подарил, почему без дарственной надписи, вообще расспросить вас о вашей семье, о прошлом, о связях... Есть повод к тому не так ли?
- Так что мешает расспросить? Если человек, облеченный такой значительной властью, говорить об этом в сослагательном наклонении - значит, что-то мешает? Я правильно понял?
Веристов усмехнулся.
- Вы желаете этого?.. Да, я бы мог снова пригласить вас в отделение для дачи показаний. Но у меня есть предчувствие. Вы не хотели бы узнать, какое?
- Жизнь приучила меня не быть слишком любопытным. Впрочем, если в предчувствии нет государственной тайны...
- Никакой тайны... У меня предчувствие, что такой допрос сейчас преждевременен и никакой пользы не принесет. Почему-то кажется, что однажды вы сами захотите сказать, что нашли ответ. Не знаю, с чего бы, но - вот так... Простите, я вас, кажется, заболтал, а вас ведь приглашал на встречу полковник, верно?
- Приглашал. Я не делал из этого тайны.
- Тогда позвольте откланяться и прошу извинить за разговорчивость. Сами понимаете, с кем еще можно поделиться этими мыслями...
"Прицепился все-таки", думал Виктор, распрощавшись с начальником отделения охранки. "И что должно означать, если он не попер меня обратно на Кладбище? Что за намеки, что пока не хочет копаться в прошлом? Полковник типа крут и я его дружбан? Или этому другу надо через меня обработать полковника? Или от этого полковника придется в охранку бежать спасаться? Кто их тут разберет, их подковерные? Да, похоже, он хотел видеть реакцию на часы. И что увидел? Что я, черт возьми, могу сказать здесь насчет часов? Кто вообще смотрит на эти фирменные знаки? У нас так все они в Китае теперь деланы, смотри не смотри".
Перед уходом из дому Виктор просветился у Нади насчет тонкостей местной индустрии расслабона и энтертаймента.
- Барышню никак решили пригласить? - спросила она.
- Нет. Деловая встреча, можно сказать. Приглашен полковником отужинать по случаю решения производственного вопроса.
- А, ну тут нельзя отказываться. А если захотите кого пригласить, так знайте, мы, женщины, потом все одинаковы. Зачем лишний раз в трату входить?
Надю, как выяснилось, в ресторан клиенты обычно не водили, но кое-что интересное она рассказала. Например, оказалось, что швейцару и официантам вообще не платили никакой зарплаты, а работали они за чаевые. В гостиницах с ресторанами за чаевые работали и лакеи.
Другой ценной информацией, полученной у Нади, оказалось значение слова "шестерка". Шестерками, как оказалось, звали половых, официантов в дешевых трактирах или чайных, за рубахи из шестерика - льна третьего разбора.
"Отлично. Хоть с этим не вляпаюсь."