Олег Измеров
СЛУЧАЙ ВЫХОДА
1.
Стальная баранка подшипникового кольца терлась по цилиндрам роликов. Уже с их поверхности был содран закаленный слой, словно кожа, оберегавшая от отрыва мельчайших частиц. От трения упругая толща металла деформировалась и вибрировала, издавая пронзительный звук, как будто крик; крик этот был обречен метаться в тесной цилиндрической коробке буксы и вязнуть в густой, разлагающейся от жара смазке. Придавленная сверху почти дюжиной тонн ось накалялась все больше и больше. Зерна металла уже готовы были разорвать четверть часа назад казавшиеся незыблемыми связи и сбросить с себя надоевшую тяжесть вместе с огромной салатово-зеленой коробкой локомотива, с сидящими в ней людьми, с бесконечным хвостом вагонов, которые потянутся за локомотивом в сторону и вниз. Дрожа от нетерпения, бандажи подминали под себя две полоски рельс, на которых, словно капли холодного пота от страха, проступала утренняя роса. Под подошвами рельс шпалы стояли плотным рядом, намного чаще обычного – то был настил моста, не лучшего места для схода. Что было внизу и на сколько метров растянулось бы падение – угадать было трудно: все терялось в расплывчатом тумане, заливавшем опоры доверху…
Сергей открыл глаза. Во время короткого мгновения между явью и сном ему показалось, будто кто-то кричал. Что-то приснилось? Да нет, вроде ничего. Наверное, у соседей или на улице.
Приемник бормотал о погоде – на большей территории Советского Союза завтра ожидалось безмятежное и ясное июльское утро. Сергей вспомнил, что он прилег на кровать послушать концерт Анны Герман, красивой и печальной певицы, с удивительными, пронзающими душу песнями. Она ушла из жизни года три назад, но это совершенно не верилось; особенно когда с вертушки или динамика лились плавные речные волны ее голоса – казалось, она поет прямо сейчас, под те чувства людей, которые они переживают эту минуту. Услышанный при пробуждении крик мог вполне быть взятой высокой нотой, что преломилась в зыбких закоулках сознания и, не успев угаснуть, оказалась опутанной невидимыми связями с привычными бытовыми образами.
Если все-таки это был крик на улице – это хуже. С прошлых выходных в Коломне появился маньяк и несколько вечеров подряд оперотрядовцев со всех предприятий собирали в милицейской дежурке с желтым одноэтажным фасадом, похожим на кафе-стекляшку: проводить объединенный рейд. Несколько вечеров они бродили по городу по двое-трое, разделив его на невидимые квадраты и попутно осматривая двери на чердаки и в подвалы. Маньяка не нашли, выловили только троих случайных алкашей, но в городе на это время было удивительно спокойно. И то хорошо…
Голос диктора сменился неторопливой фоновой музыкой, и тут в угасающих сумерках комнаты снова раздался звук, резкий, хоть и слегка приглушенный оргалитовой дверью.
Звонок, подумал Сергей. Дверной звонок, вот что это было. Выходящая из моды круглая коробка с катушкой и ударником. Кто-то хотел гонг поставить. А зачем? И так нормально.
На пороге стоял Андрон, парень из их лаборатории, немного за тридцать и занимавшийся подшипниками. Сергей пригласил его в комнату. "Сейчас будет просить на выпивку" – подумал Сергей, отметив, что мысленно произнес именно "на выпивку", а не "на бухало"; последнее слово с Андроном как-то совершенно не сочеталось, несмотря на ту же суть просьбы.
- Понимаешь, начал Андрон, - мне действительно очень стыдно к тебе обращаться по этому поводу…
Андрон попал в Институт из МВТУ, вместе с ним в этот же город распределились несколько его сокурсников, мечтавших на студенческой скамье о космосе. Космоса в Коломне не было. От сознания этого обстоятельства у них сложилась традиция, зародившаяся еще в стенах альма матер и ставшая уж совсем абсурдной, когда человек начинает зарабатывать себе на жизнь: время от времени встречаться и всей компанией пить коньяк, закусывая его одним лимоном.
- …Я с получки отдам. Ты же знаешь, я всегда отдаю…
Андрон действительно всегда железно отдавал с получки. Это был долг чести, его вторая эмвэтэушная традиция; она была бы вполне благородной, если бы непременно не сочеталась с первой.
- …Понимаешь, не то, что бы это был какой-то особенный кабак. Это обычный кабак. И не то, чтобы там были какие-то особенные бабы. Обыкновенные бабы, как везде…
У Андрона, помимо друзей из МВТУ, была еще одна причина пить: это вредный руководитель темы Никодим Бельцевич. Как и многие люди, попавшие в Институт, Бельцевич был человеком талантливым, даже очень талантливым, но дарованию его, возможно, было тесно в строгом распаханном поле механики тел качения, и потому оно, помимо научного поприща, проявлялось, как фурункулез, вулканически и в случайных местах. Он постоянно доводил своего научного подмастерья совершенно ерундовыми придирками, твердо считал всех авторов работ по математической статистике агентами мирового сионизма, вдохновенно писал доносы на всех сотрудников Института во все возможные инстанции и писал на всех попадающихся пыльных телефонах емкое и лаконичное ядреное слово. Казалось, энергия, заключенная в Бельцевиче, была рассчитана на какое-то титаническое тело, где она могла бы правильно развернуться и распределиться в соответствии с назначением, а не постоянно выплескиваться и просачиваться, порождая внушительные, но не упорядоченные для пользы дела сотрясения мира.
Менять тему и руководителя Андрону было поздно, и он тихо утешал себя афоризмом, что кандидатство, как дворянство, дается раз и на всю жизнь, и что ради этого стоит претерпеть.
- …Слушай, а давай ты тоже пойдешь с нами. Посидишь, с кем-нибудь познакомишься.
Андрон машинально бросил глаза на письменный стол, на место, где у Сергея когда-то стояла фотография, когда-то покидавшая комнату только в отсутствие жильца, чтобы занять место в одной из папок в вагоне…
…После того, как они расстались с Татьяной, их отношения вполне укладывались в простую формулу "Останемся друзьями" - ни малейшего чувства обиды или упрека. Перезванивались они редко.
Однажды они случайно встретились в магазине стройматериалов возле рынка в старом городе; магазин был старый, в одноэтажном деревянном доме, построенном еще до войны. В магазине все было словно от того времени, даже музыка, которую изливал под крашеный дощатый потолок где-то спрятавшийся репродуктор; под напряженно-звенящую чистоту духовых лирический тенор Виноградов выводил давно забытые публикой, но неожиданно приходящиеся к моменту слова:
"И пусть не меня, а ее за рекою
Любая минует гроза,
За то, что нигде не дают мне покоя
Ее голубые глаза…"
Татьяна покупала краски для ремонта: Сергей взял тяжелые сумки и донес до дома. Всю дорогу они говорили о каких-то незначащих, мимолетных и пустяковых вещах, как будто оба боялись тронуть то, что хранили где-то далеко, в замкнутых глубинах своей души. Они шли вместе, но каждый понимал, что их пути уже давно разошлись и, вернее всего, никогда не сойдутся. Удивительное дело, но даже в этом понимании разрыва их души в эти мгновенья были вместе и казалось, что одновременно бьются сердца; каждый чувствовал то, что чувствует и о чем не хочет говорить другой.
Они дошли до двери и расстались, синхронно, как партнеры в парном катании, угадывая малейшие движения друг друга.
- Хотя нет.. зачем тебе… тебе нужны совсем другие бабы, серьезные, а не такие, как в кабаке… и искать надо их в другом месте, там ты их не найдешь… Это я точно говорю…
Для достижения ближней мечты Андрону был нужен червонец. Десятка у Сергея была. Причем даже была десятка, которая не требовалась до ближайшей получки. Но давать ее не хотелось – именно потому, что жалко было Андрона, а не какой-то несчастный чирик. Нельзя было просто так смотреть, как человек продолжает себя губить и ничего не пытаться сделать.
С другой стороны, было ясно, что червонец – это не препятствие. Андрон не был ни алкоголиком, ни даже пьяницей; он втянулся в зависимость от самого ритуала встречи со свидетелями своего несбывшегося завтра. Ничтожная вещь, кружок лимона к коньяку, стал последней соломинкой, цепляясь за которую, еще жило в нем это самое завтра, жили надежды на последнее чудо, к которым он приходил согреваться после неудачного опыта или очередной нервотрепки с Бельцевичем. Жизненные планы студенческих лет цепко держали Андрона, как память о любимой женщине: незаметно, но без возможности вырваться, потому что при этом надо было оторвать часть себя самого. Что говорить человеку в такой ситуации, Сергей не знал.
- Знаешь, ты, наверное, хочешь сказать мне, что это глупо. Ты прав: это абсолютно глупо. И это абсолютно ничего не меняет. Зачем мне это все надо? Ну просто ТАК ПОЛУЧАЕТСЯ. Так получилось, так устроена жизнь, что вот сейчас это надо. Ты можешь сказать мне, что я слабовольный человек…
Самое плохое было в том, что не дать десятку ничего не меняло. Андрон все равно у кого-то занимал. Сергей никогда и никому не давал денег на пропой, но тут вытанцовывалось нечто другое, как с машиной, когда в отчете пишут "Случай выхода": что-то сломалось, но пока непонятно, почему, и что надо исправить, какие невидимые линии и цифры надо заменить в невидимом душевном чертеже, чтобы исключить аварию. В технике такие случаи расследуют и изучают; но здесь Сергей пока не видел ни ясной методики, как к этому подступиться, ни посоветоваться было не с кем. В отделе все знали о том, что Андрон портит себе жизнь. Делал бы он себе это по юношеской глупости, вялости характера или от болезненного пристрастия к спиртному… но вот что делать со взрослым, умным и здравомыслящим мужиком, никто не знал.
2.
Утром в отделе объявили, что в десять будет внеочередное профсоюзное собрание – обсуждать Андрона. За вечер он все-таки достал денег, пошел с друзьями в "Якорь", средненькое заведение, задуманное как ресторан для речников, а на деле там обычно кучковалась всякая кайфующая братва, желающая погудеть на дешевку. В "Якоре" они достаточно прилично посидели, а выйдя в густую теплую летнюю ночь, от полноты души решили поорать. Дежуривший возле кабака наряд вмешался; при этом получилось, что друзья Андрона как-то так незаметно исчезли, а забрали его одного. Поскольку Андрон вел себя правильно, то есть тихо и смирно, и выражал на лице полное раскаяние случайно содеянной глупостью, то в иное время его скорее всего бы просто отпустили, повозив немного по городу в поисках более достойных кандидатов на помывку; но тогда как раз начался сухой закон, и о поступке Андрона сразу же утром сообщили на место работы, хотя в вытрезвителе оставлять не стали.
Коллектив собрался в комнате лаборатории приводов. Процедура не заняла много времени – народ ввели в курс дела, Андрону стали задавать вопросы, как он дошел до жизни такой и что думает делать дальше. В своем слове Андрон сказал, что подвел коллектив, сознает свою глупость и просит наложить взыскание. Просьбу удовлетворили.
В обед Сергей случайно встретил Андрона на проезде за экспериментальным цехом. Тот задумчиво перекатывал ботинком кусочек гранитной щебенки по асфальту, глядя в сторону желто-коричневого остова английского скоростного тепловоза, отработавшего свое для науки и оставленного на вечный прикол. Андрон подождал, когда Сергей с ним поравняется и спросил:
- Слушай, а ты-то чего спрашивал, как я думаю жить дальше?
- А что? Обидело?
- Нет, просто странно. Ты же в общем понимаешь, что я буду говорить в ответ.
- Ну, наверное, не страннее, чем попасть в вытрезвитель…
Андрон замялся.
- А Доктор все-таки добился своего, - сказал он после некоторой паузы.
Они стояли возле "Шабота", точнее, возле глухого здания красного кирпича, где тихо дремали громоздкие стальные машины, призванные составлять уникальный стенд. Они еще были на месте, но "Шабот" был фактически мертв: в будущем тяговые двигатели предполагалось подвешивать к раме тележки, защитив их от прямых ударов о стальное ложе дороги; помещение же было решено срочно отдать под горящее направление – испытания узлов путевых машин. "Опорно-осевой привод отжил свое" - напоминал Доктор чуть ли не на каждом НТС-е.
- При чем тут Доктор? – возразил Сергей. - Он просто плывет по течению. Есть проблема, тысячи женщин на путях ворочают шпалы и крутят гайки. Их должна сменить машина, и для этого чем-то пожертвовали. У нас и так состояние путей из года в год ухудшается. А Доктор делает вид, что свертывание работ по динамике ТЭД – это его заслуга. Хотя все равно решили бы без него.
- Ну, как ученый, он мог бы и сказать, что и по осевой подвеске нужно работать. Есть тысячи старых машин, есть маневровые, промышленные… Может быть, он и не отстоял "Шабот", но, по крайней мере было бы честно.
- Это мы считаем, что надо. А если он сам верит в то что говорит? Последние годы он занимался только опорно – рамными приводами. Дюжина опытных конструкций и никакого внедрения. Просто мог, как ученый, фанатично уверовать в свою идею.
Адрон хмыкнул.
- Вообще-то фанатично веруют богословы.
Сергей не успел ответить. Их окликнули. Из двери тамбура вагона-лаборатории, который осаживали на пустыре, высунулся Мишка Непельцер.
- Третьего ищете? Вас к начальнику отдела, сейчас, срочно, обоих. Рассказывайте, чего еще натворили?...
…На зеленом сукне старого дубового стола жужжал вентилятор – тоже старый, с выгнутой серой алюминиевой шеей и красными резиновыми лопастями, неспешно ворочаясь из стороны в сторону.
- На Северной, дороге, участок Инта – Воркута, на тепловозе 2ТЭ121, на перегоне после станции Шор ПОНАБ обнаружил грение буксы. После остановки состава бригада обнаружила аварийный нагрев буксы пятой оси секции "Б". Состав малой скоростью вытянули до Сивой Маски, где отцепили локомотив, сейчас он там стоит. Сейчас оформляете туда командировку, все быстро подпишут, сразу выдадут командировочные, уже договорились. Тут же собираетесь и выезжаете на место. Постарайтесь прибыть раньше заводчан, а то может выйти так, что смотреть будет уже нечего. Самолет оплатят.
3.
Печора встретила их апрельской прохладой и озоном. Было светло; казалось, будто время остановилось с момента их вылета из столицы. В депо узнали, что машина все еще стоит в Сивой Маске и будет там несколько дней; сто двадцать первые там не ремонтировались и комплектующих не было. Это значило, что буксовый узел до их приезда будет нетронутым. Воркутинский поезд шел на следующий вечер, и они остановились в гостинице. Номер был весьма сносным – две кровати с деревянными спинками, лакированный письменный стол и даже небольшой телевизор за сто сорок рублей; Сергей иногда подумывал, не приобрести ли такой себе в комнату, вместо того, чтобы ходить смотреть вниз к соседям.
Смеркаться не собиралось. В стакане на кипятильнике зрели пузыри. Газета на столе впитывала жир вареной курицы и сала. Андрон открыл окно и закурил сигару, взятую по пути в аэропортовском киоске – он не любил сигар, но сейчас это было что-то, что могло заменить в его душе отсутствующий коньяк с лимоном. По телику шло "Вторжение в Америку". Передача была политической пропагандой, но необычной: авторы подобрали антисоветские фильмы, где тупые, злобные и жестокие "русские" пили водку, захватывали американские города, мордовали наивных обывателей и вообще вели себя скотски. На "агрессивность империализма" можно было даже не намекать: брутальный агитпроп вероятного противника был весь на виду и в комментариях не нуждался. Правда один раз проскочил остроумный момент, в "Москве-на-Гудзоне", когда советские туристы опустошали прилавки супермаркета, но потом вновь пошла колючая проволока и вертолеты с огромными звездами, гоняющиеся за актерами в наглаженных костюмах.
- В наших фильмах американцев лучше изображают, - констатировал Сергей, доставая кубик чая с большим малиновым цветком на этикетке.
- А это чего за такой чай?
- Вьетнамский. Так себе. Цвет черный, как тушь, а вот по вкусу…
- Жаль в Москве не смогли затариться. Надо было индийский посмотреть или краснодарский. И жидкой валюты взять. Мало ли с кем на месте договариваться придется, насчет инструмента или чего.
На следующее утро они снова пошли в депо – поднять в техотделе всю историю машины и ее злосчастной буксы. Каждое депо вело летопись поломок и ремонтов; графленые листы заполнялись, подшивались в папки, сводились в ведомости и отсылались в отделение дороги, а там и дальше, вплоть до здания на Лермонтовской. Там эти бумаги чудесным образом превращались в детали, которые растекались из центра страны ветвящимися ручьями по дорогам, отделениям и депо, на замену себе подобным, упокоившимся в полувагоне для вывозки металлолома, и пропорционально их количеству. Иногда в этом круговороте случались и сбои; рассказывали, что в одном депо где-то в Средней Азии наши способ ускорить ремонт тяговых двигателей. Чтобы железный скакун не скучал в стойле, пока электрики возятся с угловатой громадиной выкаченного двигателя, там решили сразу же подкатывать под машину другой, здоровый, держа его наготове. По суровым канонам летописного творчества это событие было положено приметить как "Замена ТЭД", и добиваться изменения этого никто не стал; хлопотно было, да и премии за сокращение простоя тепловозов, по сути совершенно справедливые, были не лишни. Цифры замены электрических машин потекли наверх и читались, по тем же канонам, так, как если бы старые двигатели совершенно приходили в негодность; они превращались в показатели выхода из строя. Показатели депо потянули за собой показатели отделения, потом дороги, а затем в Москве, приметив легкий рост общей повреждаемости, раскопали данные обратно до депо и схватились за голову, пораженные картиной катастрофы. В депо срочно вылетел десант из представителей руководства и отраслевой науки, ожидавших увидеть гору движков, истребленных неведомой стихией; вместо этого перед их глазами предстала гора совершенно новых движков в заводской консервации, которых успели прислать на основании следа синей пасты на бумаге. Тем не менее изучение бумажной подноготной машины было не лишним и могло дать хоть какую-то зацепку.
Переходя через станционные пути. Сергей обратил внимание на необычную накладку на стыке – фартучную, с длинным широким выступом внизу. Такие он раньше видел только в учебнике по путевому хозяйству, в историческом обзоре. Рельсы, которые она соединяла, тоже на вид были почтенного года выпуска и застали военные времена, а может быть и чего пораньше.
"Эр - тридцать восемь, не больше" - прикинул Сергей. "Интересно, по этому пути ездят с двадцатью пятью тоннами на ось? И с какой скоростью?"
Вопрос был не праздный. Присланные в депо сто двадцать первые, по первоначальному замыслу железнодорожников, должны были ездить по более мощному пути, с рельсами, каждый метр которых весил шестьдесят пять кило. Потом выяснилось, что реконструировать пути не везде успеют, и теперь Институт бился над тем, как научить эту машину ездить по рельсам с весом пятьдесят кило на метр. На рельсах весом тридцать восемь кило на метр специально тепловоз никто не испытывал – на главном ходу они не лежали, и считалось, что если по ним и доведется ездить, то по ограничению скорости.
Сергей не знал, имеют ли отношение старые рельсы на боковых путях к выходу буксы, но факт запомнил. Может быть имеют, может нет, может, имеют, но не к буксе…. Сейчас это никто не знает. Надо накапливать улики.
В депо они увидели только что прибывшего представителя Ворошиловградского завода.
- Никита.
- Просто Никита?
- Можно просто Никита.
- Бонд. Можно Джеймс Бонд. Шучу. Андрон.
- Сергей.
Никита был невысокий худой хлопец в очках с круглыми стеклами. Он был похож на студента годов так пятидесятых, или на художника, который устроился оформлять афиши в кинотеатрах, чтобы в свободное время творить авангардную живопись. Никита собирался ехать в Сивую Маску тем же поездом.
- Ну вот, число соискателей стульев растет! – довольно заключил Андрон. – Думаю, на месте скучно не будет.
В документации по злосчастной буксе удалось выудить немного. Месяца два назад на этой же оси произошла поломка привода датчика. Привод заменили, после чего никаких замечаний ни к приводу, ни к буксе не было. Поскольку свежих идей по этому поводу ни у кого не появилось, было решено пройтись по цеху и посмотреть, не стоит ли на канаве другой сто двадцать первый, и если да, то нельзя ли провести ревизию букс.
- Интересно, а состояние подшипника буксы влияет на надежность привода? – спросил Андрон, разгребая носком ботинка опилки на полу. – Радиальный зазор, вибрация вала?
- Тягового привода?
- Нет, привода датчика. Который полетел на буксе.
- Не влияет. В приводе поводок вставляется в вилку, зазор компенсируется. А вибрации там в основном от пути, а не от подшипника.
- То есть, поломка привода никак не могла быть из-за дефекта подшипника? Или чего-то другого в буксовом узле?
- А эти привода сами ломаются – сказал Никита. Их на ближайшем ремонте просто меняют на другие, надежные.
- Тогда понятно. "Не факт".
- Что не факт?
- Да так, это книга такая есть, "В августе сорок четвертого".
- Как-то видел, но не читал.
- Во, обязательно рекомендую. Просто отличная вещь.
Сто двадцать первых на канаве не оказалось. Был "фантомас" и "чмуха", зеленый чешский маневровик с широкой красной полосой вдоль бокового пояса главной рамы. Подойдя ближе к нему, Сергей отметил, что квадратные резиновые подушечки упоров, что на раме тележки над буксами, обмяты ударами, а некоторые даже сорваны. На "чмухе " буксы бьются о боковину рамы. Возможно, что – то с гидрогасителями. "Не факт". – вспомнил он. Пока не факт, если не обнаружат подобного в Сивой Маске и на другом экипаже.
В одном из пролетов Андрон наткнулся на разобранный буксовый узел. Вынутый роликоподшипник был брошен прямо на пол. Андрон вытащил внутреннее кольцо, перевернул его и поставил обратно, так чтобы все видели облепленный опилками торец. "Пусть слесарей вздрючат… А там надо будет хорошо проверить, нет ли чего в смазке".
На соседнем участке кучковались рабочие. Там были сложены штабелями модернизированные корпуса осевого редуктора, похожие на раковины гигантского моллюска, только отлитые из стали. Их цепляли стропами и подтаскивали электроталью к серым выкаченным колпарам, ожидавшим приложения человеческих рук, словно штанга рекордсмена на помосте. Рабочий с пультом, управлявший талью, зазевавшись опустил корпус себе на ногу, на носок черного грубого ботинка; лицо его тут же побелело и исказилось от невыносимой боли. У Сергея моментально мелькнуло в мозгу, что это все равно что уронить на пальцы ноги штангу; он сразу же дернулся телом в сторону места происшествия, и стоящие рядом тоже рванулись, но рабочий решительным жестом остановил их. Не издавая ни звука, он поймал выпавший из руки пульт и, орудуя кнопками, стал поднимать тяжелый корпус силой электрического барабана, которая намного превосходила мускулы окружающих. Корпус поднимался неровно, дергаясь и ворочаясь, и при каждом рывке по телу рабочего проходили невольные корчи; по лицу потекли струйки пота. Наконец, корпус приподнялся, и побежденный, вновь повис над полом, чуть качаясь в бессильной угрозе удара. Рабочий зашатался и стал оседать; тут его подхватили за руки, отняли руку от пульта, в который он инстинктивно цеплялся намертво, и повели к двери в медпункт.
- Не иначе, пальцы раздробило, - заключил Андрон. - Ладно, хватит этих сцен. В два часа откроют винник, попробую выдрать у этого города универсальной валюты, а то, чувствую, у них с этим профессиональным напитком шахтеров здесь туго. А ты тогда еды посмотришь. Вообще есть тут чего интересного по магазинам и рынкам?
- Есть. Оленьи сапоги, например.
- Это не надо. Вообще надо по знакомым узнать, может кто интересуется. Тогда следующий раз будем брать. Наверняка сюда еще придется…
Поход по магазинам удался серединка на половинку. Сергею в одном из продмагов удалось попасть на выброс тушеной свинины, причем почти без очереди – народ был на работе и еще не прочухал. В какой-то деревянной халупе неподалеку от депо ему попалась ореховая халва, сухая, желтая, расфасованная в бумажные кирпичики – в Коломне такой не было. По пути в книжном Сергей обнаружил пособие по конструированию авиационных электрических машин и решил взять – там оказалось много интересного по механическим расчетам.
Андрону повезло меньше. Попытки местного начальства побыстрее отчитаться за наступление эпохи всеобщей трезвости привели к ужасным результатам. Народ Коми толпой рвался в силикатное жерло гастронома, не думая о священном понятии очереди. Андрону удалось оказаться захваченным потоком страждущих, но при этом ему вытянули свитер: протискивающиеся с боков захватили свитер плечами и протащили за собой чуть ли не на метр. Когда же он наконец протиснулся в прилавку, выяснилось, что больше одного пузыря в одни руки не дают.
Вечером, на лавочке у палисадника возле печорского вокзала Андрон периодически ощупывал свитер, который теперь висел на нем, как после беременности, и размышлял о том, сядет он обратно или не сядет.
- Сядет, - заверил его Никита, отъезжавший тем же поездом, что и они. – Будешь стирать и сядет. Это сейчас не проблема.
- А что сейчас проблема? Билеты, главное взяли.
- Общие, сидеть. А я выспаться хотел.
- Да ладно, одну ночь всего…
4.
…Тепловоз замер на станционных путях. Казалось, он стоит памятником инопланетной цивилизации на фоне бесконечной, пустой буроватой тундры, плавно перетекавшей в белесое небо; большая глыба цвета весеннего луга с белым, внушительная своим спокойствием и, казалось, была плотно, без единой щели отлита в невидимых рамках габарита подвижного состава – впрочем, последнее было недалеко от истины. Было в нем что–то от подводной лодки; возможно, на эту мысль наводил ряд круглых окон – иллюминаторов на борту. Эта необычная для его сородичей форма родилась в процессе долгих терзаний на стендах и пути первого образца кузова; выяснилось, что геометрическое совершенство круга значительно убавит нарастание напряжений в ребристой шкуре.
Это был не самый ближний угол станции; здесь обычно разгружали товарные вагоны и на рельсах в междупутье стоял тощий козловой кран. Позади сто двадцать первого, со стороны поврежденной буксы, виднелся снегопоезд с платформами, законсервированный по случаю лета.
"Вот и хорошо", подумал Сергей. "Прикроет. А то половина станции будет бегать смотреть, что делаем."
Они подошли к тепловозу. В междупутье везде валялись куски упаковочного пенопласта. Видимо, их бросали при разгрузке еще зимой и теперь они на короткое время разом появились из-под сошедшего снега; убирать их тут было некому.
- А крышку-то уже отвинчивали – хмыкнул Андрон, вешая свою сумку на борт стоящей рядом платформы и доставая из нее черный замасленный халат.
- Скорее всего, на перегоне. Добавляли смазку, когда увидели, что греется.
- Все-то вы знаете.
- Ну так ездим и знаем.
- Хорошая работа: сиди себе и езди. А тут крути гайки на стенде.
- Неплохая. Особенно когда на смотровой канаве за шею талый снег с мазутом падает.
- Сейчас все крутить будем, - Никита доставал из сумки винтовой домкрат, похожий на автомобильный, - попробуем подшипник извлечь.
- Зачем? Убери это и не смущай народ. Наука давно ушла вперед по сравнению с Архимедом.
С этими словами Андрон явил на свет приземистый цилиндр со шлангом и педалью.
- Это гидродомкрат. Мы в Институте уже давно поднимаем такими десятки тонн. Просто качаешь ногой, изящно и непринужденно, думая о вечном. Но… - тут он сделал многозначительную паузу – сначала надо найти шпалу. Опора должна быть прочной.
…Описание места происшествия в детективе всегда окружено особой таинственностью, а одна из деталей, которую вскользь упоминают авторы, непременно должна позже стать ключом к разгадке. Или, на худой конец, одним из ключей. Но здесь в манипуляциях трех человек в черных замасленных халатах ничего похожего не чувствовалось и скорее напоминало бухгалтерскую ревизию. Осматривая вышедший узел, человек должен отрешиться душой от машины и действовать, как моряк при заполнении судового журнала: что вижу, то и пишу, чего не вижу, того не пишу. Здесь не было места словам "чувствую, что что-то не так": всякое "не так" должно было иметь четкое предметное описание, размеры либо точные, либо в сравнении с известными предметами, так, что если бы отчет просмотрели сто человек, перед мысленным взором каждого предстала бы та же картина, что и перед наблюдателем. Образ происшествия расчленялся на атомы, каждый из которых получал свою метрику с исчерпывающей характеристикой; эти атомы расставлялись по невидимым полкам, чтобы любой желающий в любой момент мог сложить исходную фигуру.
Результат же всего этого торжества формализма можно было изложить в трех словах: пациент умер здоровеньким. То-есть следы аварии в буксе были: были спиленные чуть ли не до половины ролики, источенное и сломанное бронзовое кольцо сепаратора, превратившееся в пару золотистых полумесяцев, была черная сгоревшая смазка и ободранная поверхность внутреннего кольца. Но все это образовалось уже после того, как подшипник заклинило; то, что заставило ролики внезапно прекратить свой бег, не оставило после себя ни малейшего видимого следа. Не было ни точек выкрашивания, ни сколов, ни вмятин, ни следов коррозии; размеры останков, внимательно ощупанные хирургически-зеркальными поверхностями микрометров, позволяли считать, что и с зазорами было все в порядке. Извлеченная из соседних букс смазка оказалась вне всяких подозрений, да и порядок развития событий однозначно указывал на то, что грение буксы, тут же обнаруженное недремлющим прибором, было уже результатом заклинивания, а не его причиной.
Осмотр ходовой был слабой надеждой на ясность. Сергей попросил присмотреть, не идет ли с той или другой стороны сцепа: "В случае чего, сразу тащите за ноги!" – и полез в нору между тяжелыми, высотой с восьмилетнего ребенка спицевыми колесами, чувствуя на позвонках спины неприятный упор головки рельса. Круглое пятно от карманного фонаря с шестивольтовой лампочкой и примотанными сверху изолентой четырьмя "Сатурнами" обшарило заросшие пылью и чугунной ржой уступы корпусов, балки и тяги, и, не найдя ничего примечательного, угасло.
Крышка буксы, с двенадцатью дырчатыми приливами под болты, вновь легла на свое место, как могильная плита в склепе. Стало ясно, что прошла уже уйма времени, давно уже не утро, что зверски хочется есть и что совершенно нет ни сил, ни желания куда-то идти от этой высокой зигованной стенки кузова, возвышавшейся, как зеленый утес над серой античной колоннадой пружин подвески.
- Н у что, здесь и перекусим? – спросил Андрон, выбирая из валявшихся в междупутье кусок пенопласта почище и покрупнее.
Они уже добивали последнюю банку тушенки в густой пушечной смазке - добротную, которую пускали в торговую сеть с армейских складов задолго до того, как истечет срок хранения, чтобы в случае чего она смогла исполнить свое предназначение, пройдя путь до передовой и неизвестно сколько проваляться там в качестве НЗ, не подвергая риску здоровье личного состава. За этим занятием и застал их донесшийся со станции гудок: был он похож на сигнал воздушной тревоги, так как, повторяясь, звучал, минуты три; только звуки были длинные. Порывшись в памяти, Сергей понял, что ничего подобного в зеленой книжке ИСИ с крылатым колесом на обложке ему не встречалось. Сто восемьдесят три страницы карманного формата хранили тайны зеленых, красных, желтых, синих и белых огней, разных приметных знаков, от которых зависела жизнь и будущее машиниста, и толковали голоса локомотивов; сто восемьдесят третья заканчивалась листком для письменной клятвы, что ознакомившийся со священной книгой ее уяснил и обязуется беспрекословно исполнять, а также вернуть ее по требованию начальника или по уходу из братства людей железной дороги; но значения этого крика среди прочих там точно не встречалось. Кричал паровоз; его гортанный звук невозможно было спутать с хрипловатыми или резкими горнами дизельных локомотивов.
- Странно.
- Что странного?
- Гудит не как положено.
- А может, "Радиоактивное заражение"?
- Не, тот длинный с коротким.
- Надо глянуть. Мало ли чего у них тут.
- Думаешь, уже война началась?
- Может, авария.
Гудки становились громче; чувствовалось, что источник движется в их сторону. Не сговариваясь, они одновременно поднялись и пошагали к кабине секции А. Сергей определенно знал только одно: что за ней они увидят паровоз.
5.
И действительно, они его увидели.
Паровоз, гудя и выбрасывая высокий столб белого пара, приближался от горловины станции. То была "лебедянка", ухоженная, черная, торжественно – блестящая, как райкомовский автомобиль. Дверца на фронтонном листе сияла белым кругом, посреди которого красовалась пятиконечная звезда. Было видно, что он идет по боковому пути с остановками: неспешно продвигался вперед метров на тридцать и снова замирал, оглашая станцию надрывным стоном сигнала; было в этом что-то странное, потустороннее, не предусмотренное геометрической строгостью параграфов инструкций по маневровой и поездной работе, и потому вызывающее тревогу.
Со стороны левого крыла паровоза, словно забор, тянулись унылые полувагоны недавно прибывшего порожняка – угольная вертушка возвращалась в Воркуту. Хвост порожняка был недалеко от того места, где они стояли; за ним тянулся ряд путей и далее, до горизонта – голое пространство болотистой тундры.
Паровоз медленно проследовал мимо, приближаясь к хвосту порожняка. В этот момент Сергей увидели, как из-за последнего вагона показался рыжий гусеничный ДТ-75 с пузатой кабиной, он полз поодаль, по черному желобу жидкой грязи, в который обычно здесь превращается летом оттаявшее место с содранной кожицей мха, именуемое грунтовой дорогой. Трактор тянул за собой сани – ни одно колесное средство не было в состоянии преодолеть вязкость этой извилистой раны в земном основании, которое здесь не терпело иного воздействия на себя, кроме следа оленьего копыта. На санях огромным красным поленом лежал гроб; больше на этом грубом скелете из швеллеров и уголков никого не наблюдалось, да и сидеть человеку там было бы опасно из-за рывков трактора. Тут же из-за состава появилась цепочка людей – они следовали по узкой тропе на насыпи, у края балластной призмы. Картина стала понятной: здесь не могли носить гроб на кладбище вдоль пути – узко, да и далеко; по топкой дороге не могли пройти люди, провожающие усопшего; паровоз же был последней попыткой связать все в траурную процессию и придать ей скорбный и торжественный вид.
Паровоз подошел к выходным стрелкам и стал, наполняя небо паром и горестными вскриками; трактор и люди продолжали двигаться, пока пространство тундры не поглотило их.
Сергей обернулся. В поле зрения его попали остатки их обеда на льдине из пенополистирола, и он внезапно подумал, что прошедшая трапеза выглядит странно похожей на поминки по загубленной буксе. В тот момент сравнение не показалось Сергею кощунственным; гибель подшипника в буксе могла поломать жизни людей в светлом аквариуме кабины наверху. Букса оказывалась неживым, но жизненно важным органом тех, кто дышал и действовал, не чувствуя телом бега блестящих цилиндров по замкнутой дорожке кольца, и поверить эту связь могла лишь расплывчатая вероятность возможного крушения.
- Мужики, а я, кажется, понял, почему нас американцы ненавидят! – неожиданно заключил Андрон, складывая мусор в драный пакет из ПВХ.
- Американцам, по-моему, мы до фонаря, - возразил Никита. Особенно мы здесь им до фонаря.
- Так я не о простых американцах. Я о политиках.
По большому счету Андрон был прав. Называть ту или иную страну "империей зла" вовсе не было признанием в любви и дружбе.
- Ну вот, - продолжал развивать свою мысль Андрон, - они нас не любят потому, что мы не такие, как все.
- Это в каком смысле?
- По натуре. США – страна богатая. Очень богатая. И ихние шишки привыкли к тому, что весь мир перед этим богатством гнется и заискивает. И тут появляется кто-то, кому на это богатство плевать. На тракторных санях людей хоронят, а не завидуют. Вот представь, человек богатый, власть у него, и тут глядь - чувак, что перед ним шапки не гнет и ничего не просит. Да это ж он его сожрать готов будет за то, что он себя с ним вровень поставил!
- У, чего-то в этом есть такое. Зорину идею подкинь, пусть по телику осветит.
- Адрес его есть?
- Пиши на Останкино, там передадут.
- Ладно, - вздохнул Андрон. – А пока уменьшим энтропию Вселенной!
Он забрал пакет с мусором и свою сумку.
6.
На станции, похожей на обшитый синей крашеной вагонкой деревенский домик, выяснилось, что билетов до Печоры нет. Пошли к локомотиву груженой вертушки, не спеша бормочущего у выходных стрелок в ожидании зеленого – проситься в кабину задней секции. Механик тут же махнул из окна – "Давай быстрее, а то скоро трогаемся!" – не спрашивая ни документов, ни фамилий.
Перед лобовым стеклом маячил слегка помятый полувагон цвета закопченого кирпича; такой цвет имеют стены старых пристанционных казарм. Холмы угля робко высовывались над торцовой стенкой и удалялись в перспективу.
Никита устроился в кресле машиниста, Сергей – помощника, Андрону предложили откидное место инструктора.
- Ты же говоришь, что на натурных легче, чем на стендах. Вот и попробуй хотя бы просто проехать плечо в "кресле руководителя испытаний". Потом ощущения расскажешь.
- Уговорили. В жизни надо и это попробовать…
Однопутка резала земной шар пополам, и зеленые гладкие полушария непривычно убегали вперед, обтекая состав с обоих сторон; когда взгляд привыкает смотреть на мир из передней кабины, такое зрелище кажется несколько странным. Где-то за спинами локомотивная бригада рассекала планету, ее работа чувствовалась здесь по неспешному изменению хрипловатого гула харьковского дизеля, глубоких вздохам тормозной системы и грохочущим волнам, что катились отсюда по цепи автосцепок к хвосту. Спать почему-то не хотелось.
Никита немного приоткрыл боковое окно – выхлоп относило влево. Удары колес стали резче и холоднее.
- В общем, получается, у нас пока ничего нет.
- Не так, - поправил Андрон, - у нас уже есть очень много ничего.
- Существенно…
- Это значит, что мы можем отсечь много причин. Дефекты подшипника, дефекты буксы, смазку, неисправность экипажа, динамику отсечь можем…
- Почти можем. У нас данные по аналогу, по "фантомасу", там тот же неподрессоренный вес. А напрямую на этом здесь мы пока не мерили. Только на Озерской и линии Голутвин-Отрожка.
- Почти можем. Остаются у нас только те причины, которые не вошли в круг проверяемых.
- Которые мы не включили в круг проверяемых. Сами причины себя не включают.
- Которые мы не включили, потому что их принято считать невероятными, или которые не вошли в изученный нами опыт. Что могло не войти?
- Ну, это если можно узнать, то только в Институте, порывшись в библиотеке.
- Хорошо, тогда что мы считаем невероятным?
- Контра песку сыпанула.
- Осталось найти контру.
- Нет, тут что-то есть. Пусть контры не было, а песок сам появился в буксе.
- Тогда он должен был и сам исчезнуть.
- Сам появился и исчез. Возник и растворился.
- Превратился в прах.
- Песок или предметы.
- Предмет. Появился, заклинил буксу и исчез.
- Причины, почему он появился в закрытой буксе… Не, чувствую, надо покурить. Пойду в дизельное, а то вы оба некурящие…
- Лучше сядь сюда и в окно кури. А то оступишься в дизельном и на вал намотает.
- Да, бывает. Тут же "вешка", а не "фантомас", и у холодильной камеры под поликами кардан идет. Иногда помощники проваливаются.
- А что там ограждений нет?
- Ограждения есть, да все бывает…
Андрон пересел на кресло машиниста и приоткрыл окно пошире. По кабине прошелся весенний ветер пополам с рокочущим эхом от фермы моста, который, как пасть, охватил тепловоз со всех сторон и быстро проскочил сквозь состав к горизонту.
- Слышь, - Андрон обратился к Никите, - а туалет у них здесь есть? Где они малую нужду справляют?
- Есть, только лучше им не пользоваться. Сейчас разъезд будет, там можно выскочить.
Действительно, впереди, за пологой кривой уже показался то ли разъезд, то ли маленькая станция; но дежурная решила пропустить груженый состав, и он, с грохотом пролетев на зеленые от входных стрелок до выходных, снова выскочил на бесконечный простор перегона.
- Ждать уже нечего. Придется на ходу из дверей, - заключил Андрон.
- А если от бокового толчка вылетишь?
- Да я держаться буду.
- А если не удержишься?
- Не смеши. Я двухпудовую гирю на вытянутой руке поднимаю. Мускулы будешь щупать?
- Давай лучше прямо в окно.
- Высоко и неудобно. Да я не выпаду…
Андрон вышел в дизельное. Дверь щелкнула замком и на пару секунд наполнила кабину гулом двигателя, звоном передач, глухим кашлем тормозного компрессора и запахом нагретого машинного масла.
- Знаешь, - сказал Никита, - а насчет контры не так уж абсурдно. В тридцатые сюда разных отправляли.
- Дух контры незримо подсыпал песку в буксы… Призрак замка Моррисвиль в натуре.
- Место для призраков самое то.
- Так ведь их к отчету не пришьешь.
В кабину снова ворвался рев двигателя – вернулся повеселевший Андрон.
- Интересно, а если у кого понос, и поезд не остановить?
- Используют ведро. Потом выбрасывают.
- Вообще выбрасывают?
- А ты чего, мыть его будешь?
- А кроме контры, за мое отсутствие новых безумных идей не появилось?
- Появилось. Наружное кольцо внезапно уменьшилось, вот и заклинило. А потом стало нормальным.
- Не пройдет.
- Чего так?
- Кольцо хрупкое, расколется.
- Ладно, хорош глумить башку. Надо переварить информацию.
7.
Здание вокзала станции Печора – раскидистое, времен культа личности, удивительным образом сочетавшее в себе провинциальную скромность с генеральской роскошью довоенного павильона ВДНХ – медленно прополз вдоль правого крыла и стал где-то в конце состава.
- Однако, пора десантироваться… Сейчас бригады меняться будут.
Ночью, в гостинице Андрон кричал от боли – ему свело ногу судорогой. Сергей, проснувшись, нашел швейную иглу, протер "Шипром" и дал для укола.
- Это с непривычки, - заметил он, - в кабине нельзя все время напряженно сидеть.
- Фу, черт… Никогда бы не подумал, что запах "Шипра" может быть таким приятным.
- В вагоне, наоборот, его не любят. Мишка говорит, им покойников освежают.
- Это потому что ему ногу не сводило…
- Просто флакон удобно таскать. А в поездке кому нюхать-то? Это только бактерии убивать.
Наутро они опять пошли в депо – отмечать командировки. В большой темноватый цех загоняли на канаву еще один "сто двадцать первый" – при осмотре бригада обнаружила, что на тяге редуктора из шарниров полезла резина. Машина была новая, всего неделю с завода и дело пахло скандалом. Андрон оживился.
- Ну вот, сразу два случая выхода накрыли. А с резиной теперь тебе карты в руки…
Слесаря выбили из отверстий толстые стальные пальцы и аккуратно, как ребенка, вытащили тягу. На свежих, насыпанных по случаю прибытия новой машины опилках, она похожа на здоровенную гантель. Сергей нагнулся и тронул выбившийся между двух стальных бортов черный заусенец с рваным краем. Он был маслянистым и восковым, точно пластилин; след от нажатия пальца восстанавливался на нем не полностью.
Недовулканизация, подумал Сергей. Кому-то было некогда держать положенные десятки минут резиновую массу в горячих объятиях пресс-формы, надо было срочно сдавать тепловоз. Кто-то отчитался за выполненное сменное задание и, может быть, получит премию. Тот, кому на этой машине не ездить и кто, возможно, никогда не увидит ее после заводских ворот. Сергей повернулся к старшему мастеру – худощавому парню лет тридцати пяти с растрепанной головой и в клетчатой рубахе под коричневым грубым пиджаком:
- А выпрессовать один шарнир можно? Вот этот?
- Да запросто, хоть оба! Главное, чтоб толк был. Новый же тепловоз, только пригнали, елки…
- Спасибо! Только два не надо, представитель завода подойдет, второй ему оставим.
По дороге к прессу Андрон нагнулся и поднял с полу деталь. Была она размером с ладонь и напоминала что-то среднее между стрелкой компаса и вилкой с обломанными зубьями. Ухватив с верстака шматок обтирочных концов, он начал неторопливо оттирать ее от остатков консистентной смазки и грязных опилок.
- Слушай, а вот это что за штука?
- А это как раз от старого привода. Поломанная, видишь? У них тут проушина, в которую палец вставляется, вот она от ударов и обломилась. Их много тут валяется.
- Они все так ломаются?
- Ну да, посередине проушины. Опасное сечение получается.
Андрон задумчиво повертел деталь в руках, потрогал пальцем острые края неровной шероховатой поверхности.
- Хрупкий излом.
- Ее же закаливают, чтобы проушина меньше изнашивалась.
Пресс с чмокающим звуком и поскрипыванием выдавил шарнир из круглого гнезда.
- Неужели эту тяжесть до Москвы переть будете? - спросил ходовик, выключая пресс.
- А то! – Сергей бережно обернул тяжелый шарнир в старую газету, сунул в двойной черный полиэтиленовый пакет и положил в картофельную авоську из синей вискозной сети, которую на всякий случай таскал с собой. – Пусть в натуре увидят.
В уме он уже прикидывал, сколько возьмут в аэропорту за багаж. Получалось, что доплату завизируют. В этот момент его несколько удивило выражение лица Андрона: тот оттирал руки ветошью, глядя на них так внимательно, словно на ладонях были написаны шпоры для экзамена.
8.
Электричка со вздохом распахнула двери и выпустила редких пассажиров на неостывший перрон станции Коломна. Возле фонаря вились мошки. Внизу, под насыпью, кое-где поблескивали лужи от недолгой дневной грозы.
Не дожидаясь редкой в это время "пятерки", они пошли в сторону Советской. Легкий ветер где-то в вышине шевелил листьями осин.
- А, черт! – вспомнил Андрон, - бутылку-то мы так с собой и таскаем!
- Ты знаешь, сейчас бы под душ и спать. Оставь, праздник будет, оприходуем. Главное, в Институт с инструментом завтра не захвати.
- Ага, тоже скажешь…
- Да, насчет завтра - в отчете по командировке чего писать будем? По втулке все ясно. А по буксе?
- А что по буксе? По буксе тоже все ясно.
- Ясно? Без прикола?
- Без.
- Хочешь сказать, нашел причину выхода.
- Хочу. Нашел причину выхода.
Андрон сделал длинную паузу – усилить эффект.
Артистический дар пропадает, подумал Сергей. Но торопить не стал.
- При поломке привода датчика в буксе не заменили смазку, и в ней остался незаметный осколок. Вот он крутился в этой консистентой смазке, крутился, и в конце концов попал под ролик и заклинил буксу. Сразу. А когда попал под ролик – разрушился, сталь-то хрупкая. Вот поэтому ничего и не нашли.
- Уверен?
- Все другие причины мы проверили, и их можно исключить. Остается эта.
- А не получится как с уфологами? Те тоже думают, раз Баальбекскую веранду не могли сделать на заводе ЖБИ, значит, это пришельцы…
- Есть разница. Уфологи объясняют неизвестное неизвестным. Они не знают, как люди двигали огромные каменные глыбы. Но они не знают и как их двигали пришельцы! Кто вообще сказал, что пришельцы могли двигать эти камни? Уфологи, которые сами никогда их не видели. Здесь же мы ничего не додумываем. Смазка, осколок – это известные, изученные вещи.
- Только у нас ведь все равно получается, что раз нет прямых, фактов, то нет и окончательного вывода.
- А мы так сделаем. Первый вывод: есть наиболее вероятная причина – осколок. Дальше пишем предложения: после поломки привода - неукоснительная ревизия буксы, выкинуть старую смазку, промыть детали, положить новую. И вот если после этого подобных заклиниваний не будет – все, значит это и будет окончательное подтверждение.
Запоздалый трамвайный вагон вынырнул из-за поворота и прогрохотал в сторону мебельной.
- Подождем у "Парка"?
- Да ну его. До Советской уже рядом.
Перекресток двух улиц с эпохальными названиями встретил их гулом и мельканием фар дальнего света. Машины неслись в столицу и из нее. Светофор робко моргал желтым. На вершине "китайской стены" монументально высился политический лозунг. Казалось, они и не уезжали отсюда.
У стеклянной линейки витрин промтоварного тусовалась веселая группа пацанов и девчонок в штормовках и с рюкзаками. Звенькала гитара: "А все конча-ется, конча-ется, конча-ет-ся..". Надсадно скрипел в кривой трамвай единица, выворачиваясь по площади со стороны Пионерской.
- Ну, счастливо… Да, слушай… - Андрон словно пытался что-то вспомнить, - в следующий раз, когда я приду просить десятку, ты мне ее не давай.
- Ну так ты же все равно будешь просить.
- Буду. А ты все равно не давай.
- Так может лучше вообще не просить?
- Да я знаю… Ладно, пока!
Интересно, подумал Сергей, шагая мимо депо в сторону знакомой коробки общежития. Поехал человек лечить тепловоз, а вышло, что тепловоз из благодарности стал исправлять человека.
А может, просто человеку надо иногда чувствовать себя первопроходцем, открывающим для соплеменников места для охоты и поселения? Этот инстинкт вырабатывался в людях тысячелетиями, помогал выжить, закреплялся в поколениях, как необходимое условие существования рода… Если жить только рационально зримым благополучием – титулом, надбавкой, забив этот инстинкт в глубь души, то не станет ли он подспудно точить человека…
Размышления Сергея внезапно прервала незнакомая девушка – невысокая, в светлой блузке и джинсовой юбке с разрезами по бокам. Девушка спешила по притихшей боковой улице к остановке, лишь на мгновение задержалась на ней и тут же исчезла в желтом аквариуме трамвая, уходящего в сторону Зеленой; но Сергей успел почувствовать, что она хороша.
Сергей проводил трамвай взглядом и улыбнулся.
Он понял, что жизнь продолжается.
Апрель 2005 – октябрь 2005., Брянск.
Copyright © 2005 г., Все права защищены.