Олег Измеров
ИСТИННАЯ ОШИБКА
1.
Туман мертвой хваткой придавил станцию к полотну. Это был не тот туман, что летним утром просыпался в окской пойме и широкой дугой переливался через насыпь к канатной фабрике. Здесь, в Прибалтике, туман был полем жестокой битвы между заливом, не замерзшим по причине теплых ветров, что половину зимы доносили до рижских улочек запах виноградников Бретани, и резкого тридцатиградусного мороза, что неожиданно нагрянул откуда-то со стороны полуострова Ямал. Нашествие было столь внезапным, что десятки куцых двухкабинных луганских тепловозов в первый же день возвратились в депо Рига с разноцветными натеками льда на жалюзи, становясь в очередь на ремонт: секции холодильников на ходу замерзли и полопались так быстро, что бригады так и не успели ничего сделать для их утепления. Город мгновенно затопила едкая смесь ледяной пыли и сажи, снегу на улицах вдруг оказалось так много, что его оказалось некому убирать, и пешеходы с трудом разъезжались с машинами на льду посередине. Туман ватным кляпом забирался в горло и быстро насыщал влагой пальто и куртки, позволяя ветру пробивать их насквозь – как будто идешь по улице в одной рубашке. В последующие дни Ригу наводнили странные люди - они все шли по синусоиде, как шарики, наискось вброшенные в желоб, и горланили народные песни. Все они не так давно просто любили посидеть после работы во встречающихся на каждом углу заведениях под вывеской «Alus», углубляясь в философские хитросплетения жизни под легкое, с любовью сваренное рижское пиво; теперь же они пытались защититься «Кристаллом» от мириад морозных игл… ошибка их была лишь в том, что водку принято пить с мороза, а не на мороз.
Депо Рига, словно погруженное в огромный сугроб и пронизанное от путей до крыш гирляндами сосулек, продолжало работу. Оно чем-то напоминало гигантские башенные часы, циферблатом которых был поворотный круг – старое, неторопливое металлическое сооружение, не успевавшее раскидывать секции по стойлам.
Сергей сидел на короткой полке в проводницком купе и прикидывал черновик будущего отчета. Можно было смело написать почти все, не дожидаясь полных расшифровок, опираясь лишь на несколько желтых миллиметровок, где на скорую руку были накиданы точки. Полигон Рига-Псков относился к местам с предсказуемой динамикой, так что даже миллиметровки были уже перестраховкой, и их трехнедельную работу в Прибалтике можно было провернуть за три дня под Москвой.
На работавшие здесь односекционные тепловозики экспортной серии М62 ставилась та же тележка, что на старые «Ласточки». Стройный ряд арок балансиров, словно венчавший окошки челюстей, придавал ей сходство с полуподвальным этажом купеческого дома где-нибудь возле Краеведческого музея. Тележку эту изучали с момента основания Института, ее лично гонял между Куряжом и Шпаковкой нынешний замдиректора по науке, будучи молодым специалистом, и ничего нового в Прибалтике от нее не ожидали. Но тепловоз шел на экспорт, и министерство проявило озабоченность.
Сейчас для Сергея эта поездка была лучшим способом забыться. Разбить проблемы, оставив лишь простые предметы и действия. Выбить тепловоз. Выбить поворотный круг – с деповского двора на канаву, с канавы на реостат… Навесить провода. Загрузить уголь. Залечь в работу, как подводная лодка на дно, утопить сознание в тысячах привычно решаемых деталей – соляр для дизеля, провода, коэффициенты тарировок, кубики для установки датчиков. Чертовы кубики…
От этих некрашеных кусков стали с резьбовыми отверстиями - по размерам действительно точь-в-точь как детские деревянные кубики с картинками – на самом деле зависело очень многое в их поездке. Точность «КД-двенадцатых», с немецкой аккуратностью изготовленных в далеком городке под Дрезденом, как впрочем, и всех пьезодатчиков, зависела от целой кучи вещей, и, прежде всего, от крепления. Шестигранный поясок должен был опираться на деталь точно по бурту и затянут с определенным усилием – иначе его реальная чувствительность будет весьма далека от той, что определили на «бочке», маленьком вибростенде, что стоял на полу салона. Поэтому в отделе придумали не мучиться и не обрабатывать саму деталь, а фрезеровать заранее в цеху кубики и потом подваривать, куда надо. Каждый кубик проверялся – не туго ли идет резьба и не прослаблена, нет ли в ней перекоса, способного подвигнуть скрытый внутри магический кристалл, ответственный за превращение нажима груза в игру стаек электронов, на ненужные фантазии.
В тот день, после экипировки вагона вся команда решила рвануть в Домский собор; услышать знаменитый орган было наипервейшей ценностью, которую планировали обрести в Риге, и уже после него шли по очереди такие вещи, как книжные магазины, домашняя шерсть на старом рынке и бальзам в глиняных бутылочках. Кто-то один должен был оставаться в вагоне; «Машку» на испытания уже выделили, и теперь ждали лишь сварщика, чтобы приварил эти самые кубики на ходовой части. Вызвался подежурить Сергей, сказавшись простуженным; на самом деле он не хотел давать какой-либо шанс случайности и, если что, решить по месту; в прошлый раз, из-за невозможности подлезть к месту установки, им пришлось сместить второй датчик на пять сантиметров к моторно-осевому подшипнику и приварить кубик к подшипниковому щиту. Если уж нельзя было неточность установки свести к нулю, то хотя бы к минимуму, и точно знать ее, чтобы потом учесть при обработке данных.
Как на грех, сварщик пришел именно в это время, и пришел один, без напарника – тот на днях слег в больницу. Сергей, облачившись в замасленную фуфайку, помог подтащить старый агрегат из двух железных гробов, трансформатора и дросселя, и, извернувшись в глубине выстуженного нутра ходовой части, держал длинными щипцами привариваемые кубики, прикрывая лицо рукавом от шипящей молнии и металлических брызг. Труднее было прикрыться от жгучего дыма, образуемого кипящим флюсом и сгорающей на раскаленной стали густой масляной грязью; он змеиным клубком расползался по остову и верхним поясам балок и, пронизанный иглами ледяного тумана, колом вставал в легких.
Час спустя Сергей понял, почему заболел напарник – он почувствовал, что его грудь стремительно превращается в растопленную печь. Воспалительный процесс удалось задавить лошадиной дозой олететрина; но еще несколько дней Сергей ощущал себя, как котел, до верху наполненный гноем – зеленоватая слизь вырывалась из горла, как вода из утопленника, отвратительный сладковатый вкус гноя все время стоял во рту, избавиться от него было невозможно, поскольку он приходил изнутри языка, током отравленной болезнью крови.
Выражение «кровью харкать на испытаниях» имело в Институте прямой физический смысл. Самая обычная вещь по стечению обстоятельств могла превратиться в орудие против здоровья и даже жизни испытателя; Сергей начинал по-своему понимать изречение самураев: «Стань под карнизом – и тебя уже нет».
Мишке Непельцеру удалось защититься от тумана лучше всех – в эту поездку он взял с собой старое, годов, наверное еще с пятидесятых, черное кожаное пальто для мотоциклистов – длинное, до пят, точь в точь как у Кадочникова в «Укротительнице тигров»; Андрей все время подкалывал Михаила, что пальто, наверное, с войны и трофейное.
В первый же выход в город выяснилось, что на кожаное пальто клюют все рижские проститутки. Стоило компании где-то хоть на минуту остановиться, как в снующей по улице толпе мгновенно выделялись лица двух-трех женщин – секунду назад они ничем не отличались от остальных, что шли по своим делам, о чем-то беседовали, кого-то ждали - но что-то срабатывало, и лица их менялись; в них появлялась какая-то стандартная и вместе с тем не совсем естественная красота, не та, что подчас заставляет оглянуться на прошедшую мимо девушку; это была красота не для сердца, что-то в ней было шаржировано, как будто призвано быть дорожным знаком с изображением постели. Разница была в незаметных деталях – чуть ярче румяна на щеках, чуть наиграннее походка… и неизменное отсутствие естественного интереса к мужчине в глазах; почти так же, как полвека тому назад было описано в «Бескрылых птицах» - с чем-то «преувеличенным, вызывающим, кричащим, небрежным», указывающим на специфику профессии.
Правда теперь, в отличие от лацисовской Лаумы, они отнюдь не выглядели чахоточными – напротив, они излучали здоровье и даже что-то вроде холености, правда, в этом здоровье было что-то машинное, словно в ухоженных, сияющих легковых автомобилях из выставочного павильона.
Женщины подходили к Непельцеру и, одинаково улыбаясь, спрашивали, не желает ли он провести время; он неизменно и тоже с улыбкой отвечал - «В другой раз», после чего дамы, не снимая улыбки с лица, спокойно и невозмутимо отходили в сторону, растворяясь в толпе и тумане, и вскоре становились вновь неотличимыми от окружающих.
Подпольные рижские проститутки, как и цыганки, редко ошибались в людях. Что они усматривали в Непельцере такого, что подавало их светофорам ложный сигнал, так и осталось невыясненным. Может быть, действительно все дело было в пальто: в группе ходивших по Риге испытателей, среди хабе и рабочих тулупов Мишка смотрелся как богатый барыга в кругу недавно освобожденных, во всяком случае, к технической интеллигенции их компанию вряд ли кто-то относил; а может, они подмечали в Мишке какие-то скрытые черты характера, которые он сам в себе не замечал.
Наблюдая за этой картиной на протяжение всего хождения по Риге, Сергей поймал себя на мысли, что он не испытывает к проституткам ни неприязни, ни влечения – просто он не представлял себе отношений мужчины и женщины в качестве услуги.
2.
- Дззыннь-гли-ли-лимм! За окном послышался сильный удар, затихающим эхом откатившийся куда-то в направлении рабочего тамбура, в сторону хвоста рядом стоящего товарняка. Спустя минуту под окном, недовольно бормоча, проскочил маневровый с надписью на кабине «Обслуживается в одно лицо». «Здорово долбанул» - подумал Сергей. «Буханул он там, что ли, в одно лицо-то?»
Опыт один… Опыт два… Перелистывая журналы испытаний, он никак не мог найти последнего. «Видимо, остался на пульте...» Отписывали последний опыт, оставили на пульте у микрофона. Надо будет забрать.
Со стороны приборного салона через коридор долетал голос Непельцера. «Вот кому этот смог до фонаря» - подумал Сергей. На испытаниях, особенно если они больше недели, всегда нужен кто-нибудь вроде Васи Теркина, чтобы у людей от нервных перегрузок не заводилась депрессия.
- Слышь, Геннадий!
«Это он Гену Яхонтова, новичка».
Генку недавно прислали в Институт по распределению со специальностью «Промышленные роботы»; роботов он, естественно, здесь не нашел и решил попробовать себя в качестве прибориста.
- Чего такое? – судя по голосу, Яхонтов копался где-то в глубине шкафа-стенки с радиодеталями на ближнем торце приборного отсека.
- А ты вот знаешь, что железные дороги, по которым мы ездим, это не просто дороги, а они имеют связь с марсианскими каналами?
- Чего-о? – Яхонтов непроизвольно хихикнул.
- Ты не смейся. Есть такая наука – топология.
- Есть. Еще стереометрия и теория пределов…
- Да нет, они тут ни при чем. Вот ученые установили, что сеть железных дорог топологически близка к сети марсианских каналов и разломов на земной коре.
- Ну и что? У кошки четыре ноги, у вагона четыре двери.
- У кошки четыре ноги, а позади у нее длинный хвост. – вставил слово Сашка Розов. – Гена, пусти, где-то тут подстроечники объемные завалялись.
- Шесть!
- Чего шесть?
- Шесть дверей в вагоне – не сдавался Непельцер, - в торцах еще две двери.
- У таракана шесть ног. А суть где?
- Подожди, ты сначала дослушай. Ученые проводили эксперимент – обмазывали шарик глиной и надували…
- Не лопнул? – Розов переставлял ящики в шкафу, было слышно, как они стукаются о деревянную перегородку.
- Неа, не лопнул. Так вот, сеть трещин на глине опять-таки оказалась топологически такой же, как у железных дорог. Понимаешь?
- Ничего не понимаю.
- А то, что железные дороги прокладываются по тем же законам, что и появляются разломы в коре! Поэтому вблизи железной дороги часто возникают разные аномальные явления. Эти вот все НЛО и прочие непонятные вещи.
- Да это уже чепуха.
- Не, ну то есть как это чепуха? Как это чепуха? Это серьезные люди пишут. В США этим занимались и у нас.
"Уэбб, Филиппов…" – вспомнил Сергей. "Техника-молодежи" стала его любимым журналом сразу же после "Веселых картинок".
- … а также группа ученых из секции естествознания московского отделения ВАГО при Академии Наук, - на одном дыхании закончил Непельцер, - Не, ну ты, конечно, можешь не верить. А вот у нас действительно иногда происходят вещи, которые наука не может объяснить. Вот например, в прошлом году ездили мы на Озерской. И механик пропустил стрелку на боковой и проехал больше ограничения скорости. Так у нас вот это осциллограф слетел со стола, а потом залетел обратно на стол. Андрей не даст соврать – было же?
- Точно. Ты еще тогда чуть со стула не свалился.
- Ну стул – это ладно. А вот как осциллограф объяснить? Он же должен на пол упасть, а не обратно на стол!
- Да запросто. Вагон сначала дернулся в одну сторону, а потом вниз и в другую.
- А ты проверял?
- А как это еще возможно?
- Ну ты же не проверял! А вот еще вещи, которые механикой объяснить невозможно! Саш, ты помнишь, НЛО видел над путями! Саш! Розов, отвлекись!
- Ну, чего еще?
- Гена, вот человек, который на дороге самое настоящее НЛО видел. Саш, расскажи человеку! А то он не знает!..
Сергей уже слышал эту историю раньше.
Дело было зимой, ранним субботним утром. Сашка Розов наметился съездить в Москву за колбасой и прочим ширпотребом одной из первых электричек. Трамваи еще не ходили, и Сашка решил не тащиться пешком от управления трамвая, напротив которого он жил, до Голутвина, а пройтись по трамвайным путям до станции Коломна. Была ясная ночь и мороз градусов минус двадцать, на небе высыпало столько звезд, что, казалось, их было больше, чем искр на снегу под уличным фонарем. Между улицами Кирова и Толстого его путь должен был проходить через парк – фактически, это был скорее большой мемориал в память о минувшей войне, с гранитными плитами, бюстами героев, настоящей крупнокалиберной гаубицей и даже «катюшей» на постаменте. Линия трамвая боязливо обходила парк по периметру.
Парк встретил Розова каким-то глухим молчанием, словно бы здесь проходила какая-то невидимая черта, отделявшая дремлющий город с редкими желтыми прямоугольниками окон от какого-то потустороннего, за чертой привычных представлений, мира. Сашка часто слышал, что парк был разбит на месте старого кладбища, гранитные надгробия купеческих родов были пущены на строительные нужды, и по улицам можно было встретить бордюрные камни с чьими-то именами и датами рождения и смерти. Как всегда в таких случаях, водились рассказы о блуждающих по ночам в парке неприкаянных душах, жаждущих отмстить за святотатство, загадочных огнях, пробивающихся сквозь трещины в асфальте и прочая и прочая и прочая; но сам он лично ни с чем подобным никогда не сталкивался, хоть и жил неподалеку.
Сквозная аллея исправно освещалась фонарями, но свет их казался сейчас тоже каким-то нежизненным. Ветви деревьев были густо покрыты инеем; озаренные снизу на фоне небесной черноты, они не выглядели легким кружевом, как это бывает в зимний день; скорее, они походили на мохнатые водоросли в глубине водоема.
Парк остался позади, и он снова вышел на прямую улицу, по которой тянулся рельсовый путь. Сашка много раз в жизни проходил этим маршрутом, но сейчас его удивило, что за парком как будто попадаешь в другой город. Собственно, оно так и было, здесь начиналась старая, почти не реконструированная застройка, где когда-то снимали «Женитьбу Бальзаминова».
Здесь почему-то не было ни одного светящегося окна, только уличное освещение, словно бы все повымерли. Тишина сгустилась; казалось, она стала осязаемым эфиром, пробираться через который становилось все труднее и труднее.
Безжизненная трамвайная линия под острым углом уходила в проулок направо; добротные горбатые дома, окружавшие ее, довершали впечатление перехода в другой век. Деревья по бокам образовывали что-то вроде галереи, за которой открывалось кольцо, высокая насыпь и старая железнодорожная станция.
Внутри кольца, между черными покосившимися кольями, что разделяли огородные участки, сидела большая мохнатая бурая собака. «Только этого тут не хватало» - мелькнуло у Сашки, и он начал искать глазами поблизости палку, чтобы в случае чего отбиться. Когда он снова взглянул в сторону кольца, собаки уже не было видно; зато он заметил, что высоко над платформой неподвижно висит какой-то фонарь, похожий на прожектор на стреле башенного крана, и светит вниз, на железнодорожную станцию.
«Откуда там взялся кран? Быть его там не может…» - подумал Розов. Действительно, платформа стояла на узкой насыпи двухпутки, над которой протянулись высоковольтные провода контактной сети; где-то далеко внизу, за насыпью, стояли цеха канатной фабрики, и никаких небоскребов на этом пойменном, болотистом месте строить не намечалось. Прожектор висел в воздухе. Никакого шума, выдававшего присутствие летательного аппарата, уловить не удавалось.
«Вот это да!» Сашку увлекла мысль, что, возможно, ему довелось увидеть настоящее НЛО и – как знать – может быть, именно ему выпало разгадать эту величайшую тайну современности. Поэтому он не остановился, как, наверное, отреагировали бы многие на его месте, а прибавил шагу, чтобы рассмотреть это явление поподробнее.
Когда он поднялся по лесенке на платформу, открывшаяся картина полностью изменила его первое впечатление. То, что он считал прожектором, на самом деле висело не над станцией, а где-то далеко у самого горизонта. Пока он шел, лучи, идущие вниз и вправо, то есть к переезду, выросли, и стало видно, что они как бы струятся – свет волнами истекал из одной сияющей точки…
- И вот тут, - Сашка выдержал многозначительную паузу, - тут-то меня словно изнутри и озарило. Вдруг я понял, что вижу чего-то вроде метеорита или кометного тела, только летит оно на меня под небольшим углом, и лучи эти – газы и пыль, что срываются с поверхности от солнечных лучей и ими же подсвечиваются! Постоял я – смотрю, начал он опускаться вниз, а струи газов изгибаются, так что на прожектор уже не похоже, и куски большие стали отваливаться.
- А потом?
- Электричка пришла, сел в нее и поехал. Может, этот метеорит в другом полушарии упадет, так чего, от станции искать его идти?
- Да, - усмехнулся Геннадий, - осталось прикрутить к метеориту рельсовые пути, и доказательство обеспечено…
- Так ты же самого главного не знаешь! – не сдавался Михаил. Кроме Сашки, никто этого метеорита не видел! Ни астрономы, ни свидетели, ни в газетах не писали! То есть видно это было только от пересечения системы трамвайных и железнодорожных путей!
- А ты проверял?
- В смысле?
- Ну, ты пробовал отойти от станции, чтобы говорить, что с другого места его не видно?
- Так ведь не я его видел, а Розов. А он никуда не отходил.
- Значит, и с другого места его было видно, только не заметили. Вон ты вчера провода в вагон заносил и ящика под ногами не заметил. Кто тебя придержал, чтоб не свалился?
- Ну ты, ты. Так ты и должен за ящиками под ногами смотреть, раз провода не тащишь. А астрономы должны за небом смотреть. Куда они смотрели?
- Небо не вагон, за всем не углядишь…
3.
"За всем не углядишь…" – повторил про себя Сергей. Он неловко повернулся в тесном пространстве купе, и с одеяла скатился полуразвернутый рулончик осциллограммы для экспресс – анализа. Полотенце, расшитое серыми линиями: тонкие вдоль – отпечатки зайчиков, нервно реагирующих на трепет сигнала, широкие поперек – засветка между замерами. В начале рулона поперечные полосы шли часто. То была тарировка – священный момент для испытателя. От нее зависело, достигнет ли их экипаж магической цифры погрешности – пятнадцать процентов, или же эти недели их жизни, здоровья, изношенного металла со сгоревшей соляркой, вобравших в себя часы жизни сотен других людей - будут утеряны бессмысленно и навсегда.
Нельзя было вылезать за пределы погрешности натурного опыта в пятнадцать процентов, хотя и сделать ее меньше невозможно – слишком велико непостоянство свойств самого пути, кажущимся на вид таким незыблемым. Люди не могут видеть невооруженным глазом, как тонут в балласте концы рельс, образуя стыковую неровность, раскачивающую вагон на пути, не видят, как вспучивается грунт призмы, как течет от вибраций казалось бы мирно лежащий у ног щебень, как ползут вдоль пути рельсы при торможении. Сергею то и дело встречались работы, где авторы, сведя при помощи несложной математики разбросанные по всему полю графика точки в гладкие кривые, вылавливали разницу в пару процентов и считали народнохозяйственный эффект в масштабах страны. Проходило совсем немного времени, и новый опыт напрочь разбивал стройную систему выкладок; железная логика суждений оборачивалась абсурдом, а волшебные заклинания - «корреляционный анализ», «проверка по критерию Пирсона» и самое звучное и сокровенное - «эргодичность», призванные извлечь великую истину из малой выборки, но оказавшиеся вдалеке от материального итога, оседали и лопались, как пена в пивном бокале. В пределах погрешности опыта была страна миражей, призрачных надежд и воображаемых горизонтов, заманчивая ловушка для исследователей.
Из динамика купе раздалось шипение – это Сашка Розов настраивал УКВ-приемник. Отчаявшись пробить для вагона что-то заводское, он сам на досуге собрал это устройство из найденных на институтской свалке списанных блоков памяти ЭВМ «Минск», по схеме из журнала «Радио» почти двадцатилетней данности. Устройство поражало лапидарностью и тем, что практически все в нем было найдено на той же свалке; внутренность его была похожа на авангардную скульптуру из больших зеленых веточек сопротивлений, черных, похожих на грибы-опята, транзисторов, что росли, как на пеньках, на белых фарфоровых колодках, во все это вплетались серебристые бочонки бумажных конденсаторов, из разноцветного ковра проводов поднимались латунные, с потеками паяных швов, экраны и торчали какие-то вовсе загадочные спирали и лепестки. Тем не менее приемник функционировал – после шипения и каких-то неземных звуков пространство купе заполнил мягкий голос Кристалинской – «Отчего так нежданно, так скоро мы расстались когда-то с тобой…» Старый романс звучал в эстрадном ритме шестидесятых, как будто под негромкий стук вагонных колес, под кинематографический ряд проплывающих в окне перелесков и полей. Двадцатый век, поезда – символ разлуки и встреч…
… Но почему Кристалинская? Ее уже давно не было ни на радио, ни по телеку – вроде как за границу уехала… нет, стоп, это уехала Ведищева… но все равно, давно не было слышно ее голоса, такого знакомого по воспоминаниям детства, по вечно долетавшему из окон стальзаводского общежития – "все тот же двор, все тот же снег…"
Откуда эта передача? Запись случайно поставили в программу – или это какой-нибудь фанат из музыкальной редакции – или, может быть, это радиоволны, пропутешествовав годы по пространству космоса, случайно сфокусировались в этой точке? Нет, последнее невероятно… но мозг все равно автоматически подметил несовпадение.
Сергей заметил, что минутная стрелка уже на двенадцати и вслушался, чтобы узнать позывные станции. Но на последних звуках песни сбилась настройка или пропала волна, он слышал, как чертыхнулся Розов, в динамиках закрякало, и когда сигнал станции снова придавил помехи, он принес с собой лишь ровный голос диктора – читали новости, уже переходя к спорту.
Ерунда все это, подумал Сергей, в мире каждый день совершаются тысячи вещей вопреки общим правилам.
… Душевные были у нее песни. "И все оказалось сложнее и проще – гораздо сложнее и проще, чем думали мы…" Нет, хватит об этом. Хватит. Хватит, хватит… "Прощаясь, мы главного не досказали, и самые нужные вдруг растеряли слова…" – всплывает в памяти, отдается в груди чем-то острым, давящим… Хватит, не об этом, это уже пережили… и все равно где-то внутри всплывает, звучит внутри, режет- "…так зыбко лицо дорогое в квадрате окна… слова потерялись, и только улыбка…"
Стоп. Не поддаваться. Надо пойти к людям, о чем-то заговорить. Ты о чем-то думал… Журнал. Ты хотел найти журнал, он должен быть за пультом в приборной, он нужен для испытаний… Сергей мысленно цеплялся за серый квадрат бумаги, отбрасывая от себя бессмысленную боль, накатывавшую мощно и неотвратимо, как тяжелый состав. Ничего уже не изменишь. Уйти от этого. Действовать. Двигаться…
Он встал с полки и пошел в приборное.
Последний журнал опыта действительно лежал на пульте, придавленный здоровым черным ленточным микрофоном.
Увидев Сергея, Непельцер оживился.
- Ну вот, нам наука не даст соврать! Слышь, Сергей, вот человек не верит, что на железной дороге аномальные вещи происходят. Ученые в разных странах говорят, а он не верит!
- Миш, а ты думаешь, ученые всегда правы?
- А как же! Зачем тогда они нужны? Они все должны знать, они же изучали.
- Ученые нужны, как первооткрыватели. А не ошибаться – это задача инженеров.
- А ты сам как – инженер или ученый? – вставил Андрей.
- Когда как. Смотря что надо.
- Ну ладно, философия это все, - отмахнулся Непельцер - Ну вот ты же сам видел поезд-призрак! Не забыл еще?
- Да ну, забудешь такое…
3.
…Дело было минувшим летом, в августе. Сергей шел по тропе вдоль Озерской ветки, миновав Колычевский переезд. Зимой он по выходным обычно здесь ездил вдоль пути на лыжах, а сейчас просто еще раз решил взглянуть на состояние пути на участке, где они недавно прописывали нагрузки в приводе путевой машины. Это был не новый привод, но МПС заказало к нему другую муфту, попроще, «чтобы можно было возить в кабине мешок резиновых роликов на всякий случай». Сергей считал такой подход не слишком разумным, но тем, кто работает с машиной, виднее.
Он дошел до начала пологой кривой, где путь терялся в зелени лесополосы и выросших в зоне отчуждения кустов ивняка. Было тихо, только легкий ветерок в спину иногда шевелил листву. С северо-востока плыли облака, невысокие, темные, предвещавшие дождь к ночи.
Скорее чутьем, чем зрением, он уловил движение за кудряшками ветвей. Что-то большое и странное двигалось по линии навстречу; это был, несомненно, поезд, но в нем что-то было не так. Что именно – Сергей еще не мог понять; органы чувств по тысячам нервных окончаний передали сигнал в его мозг, сравнили с образом поезда на основе виденного за годы жизни от раннего детства, и выдали тревожный звонок о расхождении со стандартом; сознание приняло сигнал к сведению, но еще не успело опознать причину.
Чем более приближался состав, тем сильнее росло то неясное чувство тревоги, которое возникает у человека при встрече с вещами, которые он не в состоянии объяснить, свести к последовательности известных ему слов и понятий – либо никак не ожидает встретить эти вещи здесь и сейчас. Ветер стих, даже лимонница, порхавшая у ног Сергея, села на стебель тимофеевки, сложив крылья, но ЭТО, мелькавшее в просветах ветвей, двигалось как будто без слышимого шума. Спустя мгновение оно показалось из-за деревьев, скрывавших изгиб кривой, и Сергей понял, что обычным поездом его назвать нельзя. Контуры предмета чуть искажались, из-за того, что приходилось смотреть против солнца; но они ясно складывались в движущийся навстречу зеленый паровоз. Паровоз шел медленно, как будто выбирая место для остановки, из трубы валил дым, но регулятор был закрыт – белые клубы не вырывались.
Паровозы не удивляли Сергея – его раннее детство прошло вблизи товарной станции, и он любил смотреть как копошатся на маневрах, заправляются водой, тянут составы «Эшаки» и мощные «Лебедянки», как пригоняют вагоны с заводских дворов старенькие, с длинными сигаретами-трубами «Овечки» или смешные, напоминающие карликов из детской книжки, танк-паровозы 9П, как бегут с короткими пригородными поездами «Сушки» с большими колесами, похожими на велосипедные своими тонкими спицами, и, наконец, как неспешно пыхтит паровой кран с длинной решетчатой стрелой и дощатой будкой, перегружая на платформы контейнеры и катушки с кабелем. Не был неожиданностью для него паровоз и в Коломне – в депо Голутвин, за станцией, ближе к переезду, постоянно можно было увидеть несколько машин с базы запаса, присылаемых для обкатки и новой консервации. Правда, там были в основном черные паровозы – товарные, а тендер зеленого цвета от ФДп попадался там на глаза лишь однажды.
В зеленый красили пассажирские паровозы, они давно уже были редкостью. Память тут же услужливо выдала незабываемый образ – красавец П36, зимой, на путях депо Ираель. Но здесь, чуть ли не на заводской ветке…
«Не динамику же они на нем исследуют» - подумал Сергей.
То, что он увидел в следующую минуту, было еще более неожиданным. За паровозом показался старый пассажирский вагон – четырехосный, деревянно-металлический, какие еще можно было увидеть в стоящих под Воскресенском поездах путейцев. На всех его окнах были почему-то опущены темные шторы. Но это все еще находилось в пределах обычных представлений; невероятным было то, что в проеме раскрытой двери ближнего к паровозу тамбура стоял матрос с огромной грязно-желтой кобурой маузера на боку. В руке он держал «козью ножку» - не папиросу, не сигарету, а именно угловатое, но аккуратно свернутое сооружение из какой-то сероватой, но не толстой бумаги, похожей на ту дешевую, что выдавали в Институте для черновых записей.
Потом показался темно-зеленый двухосный товарный вагон – «нормальный вагон на 1000 пудов груза», или, по-простому, теплушка, а за ней еще одна. Двери в них были открыты, и возле них стояли люди с винтовками в красноармейской форме – гимнастерки с косым воротом, звездочки на фуражках и буденновках, на ногах ботинки с обмотками. У светловолосого красноармейца без фуражки, что сидел прямо в проеме, свесив ноги наружу, подошва одного ботинка была подмотана проволокой. Рядом с ним из проема двери выглядывал пулемет «Максим» , со щитком и гладким кожухом. Сергей перевел взгляд на поравнявшийся с ним паровоз, рассмотрев, что он неплохо ухожен, но краска не свежая и во многих местах облезает; когда же он снова взглянул на матроса, то увидел, что у того самокрутка в руках погасла, а лицо покрыто серой пылью и очень усталое.
Сергей отметил, что ни матрос, ни солдаты в теплушках не обращают на него никакого внимания – его вид в джинсах и с «дипломатом» явно не казался им необычным. «Хотя, собственно, а что странного в моем виде для начала века?» - мелькнуло вдруг у него в голове. Белая рубашка с закатанными рукавами, вылинявшие парусиновые штаны на заклепках, фанерный чемоданчик дермантином обтянут. Пешком идет, не в пролетке. Мастеровой небось, какой-нибудь, а в чемоданчике инструмент. Может, часы-ходики кому починить подрядился, а может после смены к знакомой барышне. Стоп, часы. Часы на руке с хромированным браслетом, они должны быть хорошо видны…
И тут Сергей вспомнил, что на руке у него нет часов. Когда днем лазили по канаве, осматривая установку датчиков, он случайно за что-то зацепился и поломал застежку – он всегда носил часы на внутренней стороне руки, чтобы не побить. Решив поставить в общежитии другую, от старого браслета, он сунул часы в карман; на загорелой руке не видно было и бледной полоски от браслета – результат частого посещения пляжа на пруду Коломенки. Так что лет шестьдесят назад он вряд ли бы выбивался из пейзажа.
Тем временем за вагонами показалась открытая двухосная платформа. На ней лежали серые мешки с песком и стояло трехдюймовое полковое орудие времен первой мировой.
Во всей этой картине было что-то неправильное, нелогичное, выбивающееся из ряда точных совпадений и мелочей. Паровоз – Сергей точно вспомнил, что это была не просто машина серии Су, а Су второго выпуска, он опознал ее по плоской дверце на торце парового котла – через нее из дымогарной коробки выгребают изгарь. Машины с плоской дверцей начали выпускать уже во времена первых пятилеток, а, стало быть, форма у солдат должна быть совсем другая!
И стоило ему об этом подумать, как все вокруг точно разом переменилось – за платформой показался знакомый силуэт обычного маневрового ТЭМ2, который, собственно, и приводил поезд в движение. Загадочный состав на глазах превратился в обычную киношную экспозицию, возвращающуюся со съемок нового фильма-боевика…
- А в начале боевика напишут – шестидесятипятилетию комсомола посвящается, - хмыкнул Розов, - Что за фильм снимали, не узнал? А то пойдем всем вагоном в «Горизонт», тебя на экране увидим…
- Во-во, и ты всех захмелишь на радостях, - добавил Непельцер.
- Не знаю, не интересовался как-то.
- А, видишь, как хмелить, так зажал.
- Там операторов не было, одни статисты. Снимать некому.
- Михаил, опять мимо пепельницы куришь? – Александров вышел из мастерской с ветошью. – Вытирай теперь пульт!
- Да, на чем я… То есть, если бы у них экспозицию тянула «Овечка» или «Э», к примеру, а тепловоза прикрытия не было, то человек может подумать, что он на самом деле видел поезд из прошлого. Да если еще и раньше слышал об этом, то точно бы решил.
- Нет, ну многие же видели настоящий поезд-призрак. Он исчез в прошлом из-за топологических аномалий и с тех пор ходит по пространству и времени и появляется в разных точках земного шара.
- Того, который надували?
- Ну вам все смешочки. А ведь может быть и так, что сидишь в вагоне на станции, а здесь случайно координаты совпадут. И он на этом же пути материализуется на полном ходу и ка-ак…
Он не договорил.
Сергей вдруг почувствовал, как у него из под ног выдернули вагон. Точнее, мгновенно сместили его в сторону котла сантиметров на тридцать. Не удержавшись, он начал падать – как ему показалось, медленно, с разворотом корпуса по часовой, так что удар должен был прийтись на бок. Он вспомнил старое, еще с вузовских пар по физкультуре, правило – не падать на отставленную руку или локоть, и начал втягивать голову, пытаясь успеть подобрать к ней руки, чтобы прикрыть затылок. Одна из лент, удерживающая железный стол с монитором, оборвалась; стол разворачивался на колесах перед ним. «Лишь бы монитор не улетел» - мелькнуло в голове. Его самого уже почти повернуло в сторону рабочего тамбура, и он увидел Сашку Розова, стоящего перед шкафом с радиодеталями – точнее, уже не стоящего, а падающего назад. Дверцы шкафа сами собой растворились, и из них, словно живые, бросились вперед коробки с лампами, сопротивлениями, серебристыми патронами электролитов и всяким иным барахлом; прямо на Сашку из шкафа, неуклюже покачнувшись, пошел телевизор – большой полированный ящик с экраном шестьдесят один по диагонали. Сашка едва успел выставить перед собой руки, а ящик с пузатым прямоугольником толстого стекла падал на него, как бомба, целясь в голову. Мир заполнился лязгом и звоном, что-то грохотало, раскатываясь, со стороны мастерской и тонко и резко лопалось со стороны купе проводников, через мгновение заскрипев и стихнув.
4.
Сергей осмотрелся. Мир все еще существовал. Столик с монитором развернуло поперек вагона, но он удержался на уцелевших лентах. Розов поймал телевизор на руки; он держал этот телевизор на руках, лежа на полу, и счастливо, по-детски улыбался, как будто это был не телевизор, а только что врученный ему подарок. Поставить его было некуда: весь пол вокруг Сашки был завален смешавшимися в кучу радиодеталями и осколками битых ламп. Александров показался из-за пульта, путаясь в тонких железных ножках упавшего стула.
- Стукнули! Хоть не на горке, а стукнули! Лишь бы котел не потек, а то, как прочнисты в прошлом году, всю дорогу песни петь будем!
- А почему петь? – Гена приподнявшись, отряхивал с себя окурки из пепельницы.
- Их вот точно так же стукнули на Северной, на горке – котел сдвинулся. Пришлось всю воду из системы сливать, а ночью они песни пели, а иначе можно заснуть и замерзнуть. И притащили бы на Николаевку морозилку с трупами.
- Понятно… Я пойду посмотрю, что с движком.
Чуть прихрамывая из-за ушибленного об угол пульта бедра, Гена удалился за дверью в мастерскую. Не прошло и пары секунд, как из-за двери донесся его голос:
- Мишка! Скорей иди смотреть! Вот он, твой поезд-призрак!
Смотреть рванули все. «Где? Где?» крикнул вдогонку Розов; он осторожно опустил телевизор на расчищенное место и поспешил вслед за остальными.
То, что Сергей увидел через окно в двери перехода, действительно выглядело потрясающе. В их вагон упирался черный заснеженный паровоз, причем это был «ненашенский» паровоз! По виду смотревшей прямо в окно большой выпуклой дверки дымовой камеры и бегунковой тележке его можно было бы принять за какой-нибудь «Е», доживший до нашего времени; но это впечатление тут же было развеяно непривычно куцей дымовой трубой и тем, что ни боковых площадок, ни лесенок на них спереди видно не было. Машина была так облеплен снегом, что разобраться в остальном через окно перехода было просто невозможно; казалось, что ее только что вытянули из-под снежной лавины.
- Ничего себе! Паровозом нас еще не ударяли!
- Слушай, он на немецкий похож.
- А чего на немецкий?
- В наборе Пико точь-в-точь такой. Я в «Детском мире» на площади Дзержинского с таким брал.
- Может, это он и есть? Только вырос…
- Или опять из фильма про войну. Слушай, там немцы с автоматами не бегают?
- В фильмах про войну обычно наши паровозы снимают.
Сергей взялся за ручку боковой двери – уточнить обстановку.
- Смотри, держись покрепче, а то опять дернет…
Казалось, что за стеной вагона была парилка – из-за двери вырвалось целое облако белого тумана; но видение было обманчивым – лицо тут же опахнуло морозом. Сергей осторожно высунул голову, стараясь держать корпус внутри вагона на случай нового толчка.
Сбоку все выглядело гораздо проще. В пространстве бродил, отражаясь от вагонов состава на соседних путях, неспешный стук пензенского дизеля. В лабораторию ударилась сплотка из паровоза, трех вагонов и толкавшего их сзади маневрюка. Сергей, наконец, узнал серию – это была трофейная машина «ТЭ», он несколько раз видел такие на путях возле депо Рига. Паровозы эти действительно строились во времена Курской битвы. Он подался назад и захлопнул дверь.
- Ну что там?
- Ничего особенного. Человек десять в форме Ваффен-СС. Отобъемся?
- Ты в самодеятельности не участвовал?
- Только в СТЭМе. А что?
- Ничего. По тебе сцена скучает…
Маневрюк свистнул и грубо дернул состав под сочные выражения Розова, уже полезшего в угол за веником. Их потащили куда-то на соседний путь, мотая по стрелкам. Сергей помогал сгребать осколки с затертого подошвами пола и насыпать в ведро. Когда они закончили приборку, паровоза уже не было. Вместо него за стеклом двери перехода торчала грубая коробка полувагона. То ли паровоз прицепили не туда, то ли еще что – разобраться уже было невозможно.
- На соседних путях тоже не видать – Непельцер поцарапал ногтем ледок наверху окна возле пульта. – Видишь, Геннадий, это тоже неспроста. Паровоз в состав ставили? Ставили. А теперь его нету.
- Кончай, Мишка, - Александров прикуривал новую сигарету. А то опять чего-нибудь накаркаешь.
- Так ты же не веришь.
- Не верю. А все равно не надо.
- Значит, внутри все равно веришь. Во, слышал, Гена? Где ты там? Я говорю, у нас все верят, не все признаются. Андрею нельзя, он партийный. А мне можно.
- Ну и верь. Главное, что котел не потек.
- Значит, этому не судьба была. И вообще, теперь радоваться можно. Как говорили в войну, в одну воронку бомба дважды не пада…
- Глл-имм-хррясь! – ухнуло за окном.
На соседнем пути машинист маневрового снова не рассчитал скорость движения и сильно стукнул платформу с лесом о хвост формируемого состава. Из уложенного кругляка, как карандаш из связки, по инерции выехало вперед толстое бревно, и таранным ударом прошило стенку контейнера с витринным стеклом. Сбежался народ.
- Довыпендривался. Пускай теперь в слесарях оси под дефектоскоп зачищает.
- Главное, что не к нам в рабочий тамбур въехал.
- Во-во. Да еще когда кто-нибудь в тамбуре за котлом смотрел.
- А что - размазало бы только так…
5.
Подходящего почтового в ближайшем времени не оказалось и вагон в конце концов поставили в хвост какого-то товарняка на Москву. Это было не лучшим вариантом – на станциях ни воду ни залить, ни угля не подвезут. К счастью, в депо углем удалось забить половину тамбура, а воду решили экономить. Теперь главным было то, чтобы в хвост не врезался другой состав. Когда вагон в голове товарняка, проще – локомотив будет прикрытием, ослабит удар десятками тонн своей массы, как наковальня, лежащая на груди атлета, берет на себя удары молота. В хвосте энергию удара будет гасить сминающаяся жестянка вагона и то, что в ней находится.
К вечеру в одном из оборотных депо под состав поставили электровоз. Постоянного тока – это сразу почувствовалось по рывкам, что докатывались штормовыми волнами до конца состава, набирая силу в его распределенной массе. В электровозе переменного тока напряжение на двигателях регулировалось более плавно. За едой борщ по тарелкам разливали понемногу – чтоб не выплескивался.
После ужина Сергей перетащил постель из проводницкого купе в салон, на продольную полку. Обычно на эту полку никто не ложился – дует из двух окон, и днем надо убирать постель, чтобы могли сидеть за столом.
- А мы пойдем по ленински, другим путем – хмыкнул Непельцер, увидя его в коридоре с матрасом и подушкой.
- Вниз головой со второй полки, что ли? – донесся из "боцманского" купе голос Александрова.
- Нет. Я придумал. У нас где-то привязные ремни валялись. Андрей, привстань, я полку подыму… Ну вот же они все, целый ворох... У-уу!.. А за что их цеплять, на верхней полке-то и нет! Когда вагон переделывали, не предусмотрели.
- А кто-нибудь когда этими ремнями привязывался? Валялись и валялись.
- Не, все равно, Александров, у тебя в вагоне непорядок. Аппаратуру каждое испытание привязываем, а человека нет.
- Давай мы тебя к аппаратуре и привяжем. И будешь рассказывать о призраках.
- Во, нашел, как делать. Ремни связываем друг с другом вокруг полки. И ничего не упадет…
На продольной полке Сергей от толчков не сваливался. Но матрас постоянно ездил вперед-назад, и над пустотой все время нависали то голова, то ноги. Когда же его наконец сморило, то сон был тревожным и неприятным.
Ему приснилось, что он снова студент и сидит в знакомой аудитории старого корпуса, где обычно читали лекции целому потоку. Он снова сидит за черной деревянной крашеной скамьей, сохранившейся, наверное, еще с тех времен, когда здесь была гимназия. В аудитории ставят опыт. Большой надувной глобус примерно полметра в диаметре, а может и больше – такой Сергей только раз видел в окне библиотеки – оклеен пленкой и рельсами игрушечной железной дороги. Глобус постепенно сдувается, пленка на нем морщится, рельсы наползают друг на друга и все это вызывает в душе какое-то нехорошее, жутковатое чувство. У доски, покрытой схемами и формулами, хлопочет доцент Эверсман – он быстро читает лекцию, бегая от одного конца к другому, стучит и шуршит мелом. Он так спешит и суетится, что Сергей не успевает конспектировать – да при этом еще и стержень в ручке, кажется, засох и расписать его никак не удается. Эверсман это видит и возмущенно кричит: «Почему, почему не пишете? Зачем сюда пришли? А ну давайте к доске! Все знаете – помогите мне! Помогите! Помогите!»
- Помогите… помогите мне… помогите…
Это уже не вуз. Это уже, кажется, и не сон. Темно – почти темно, только начинает светать, внизу узкая полка, вагон шатает и дергает. Откуда здесь Эверсман?
- Помогите.. помо…гите…
Это невнятно говорят за стеной.
Это невнятно говорят за стеной, кто-то несильно стучит в тонкую перегородку и возится. Ерунда какая-то. Но это не сон.
Что-то случилось.
6.
Впереди в полутьме он увидел полку, где ложился спать Яхонтов. Полка была пуста. Просто пуста, никакой постели. Он сразу же оглянулся назад, чтобы взглянуть на полку Розова. Сашки тоже не было, хотя раскрытая постель все-таки виднелась.
"Ч-черт…" Он двинулся вперед. За окнами чуть слышно ввахнуло, вспышка озарила пространство ниже не до конца опущенной шторы – поезд промчался мимо какого-то прожектора. В свете этой вспышки Сергей увидел на полу возле полки Геннадия что-то большое, длинное и белое, в человеческий рост. Сергей пригнулся, пробираясь к углу, где в тени затаился продолговатый хромированный нарост светильника для чтения. Щелкнул тумблер.
На полу под койкой Яхонтова валялся полусбитый матрас, на нем виднелась замотанная в одеяло Генкина фигура. Понятно. Сполз на пол с матрацем и не проснулся.
Опять возня за стеной.
- Помо… ммм… нет…
Шорох справа. Костяшка домино на столе от тряски и рывков доползла до края и свалилась.
"Надо будить".
- Что? Что случилось? Да елки ж, опять свалилось…
- Ты слышал?
- Что? – вслушавшись, Гена потянулся к стенке, чтобы постучать, но тут же отшатнулся; - Давай! – громким полушепотом бросил он Сергею уже на пути к двери салона.
В дверях они столкнулись нос к носу со входящим Розовым.
- Что там такое?
- Где?
- В боцманском.
- Я котел смотрел…
Последнее слово он произнес уже возле двери в боцманское. Сергей проскочил за ним и стал у другого конца двери лицом к коридору; еще не совсем проснувшись, он не совсем понимал, для чего это он так поступает… кажется, так делали в фильмах. Вытянув правую руку, он рванул на себя ручку двери. Она не поддалась.
Гена стучал в дверь боцманского.
- Мишка! Андрей! Что у вас там?
- Пусти, сильней дергать надо – Сашка, отстранив всех, обеими руками ухватился за ручку.
- Дверь не ломай, там заперто! – заспанный голос Александрова раздался на фоне щелкнувшего запора двери из приборного отсека. Александров стоял в проеме на фоне темноты, слегка щурясь и протирая левой рукой глаза. Правой он шарил по карманам в поисках трехгранника.
- Ездит она все время, вот и запер, - неспешно пояснил он.- А чего вам всем приспичило?
- Так что там такое?
- Кто знает, я в приборном на полу спать ушел.
- Мишка на помощь звал.
- Мишка! Э! Непельцер!.. Сейчас откроем… Замок, блин… сломали его, что ли?
Маленький хромированный кусочек металла с барашком вертелся в скважине. Дверь не поддавалась.
- Давай ломом подцепим.
- Подожди. Слышь, ты не тот трехгранник взял.
- Да это вообще четырехгранник. От чего он?
- Пусти, вот у меня есть…
Дверь отъехала в сторону моментом, как шторка в затворе ФЭДа. Они ввалились в темноту купе. Кто-то застучал защелкой занавески – с грохотом и звоном упала на стол металлическая спица.
Хлоп, хлоп, - чья-то рука шарила по выключателям. Дискотечной цветомузыкой заморгали лампы под потолком.
- Да это ж…
- Ой, не могу! – Сашка Розов вывалился назад в коридор, на Яхонтова.
- А, блин! На ногу!
- Не могу… Ты смотри…
- О-оо-о!…
- Это ж… Это ж… Синьор Робинзон… "В эту ловушку попадется самое наивное существо на этом острове…"
Под полкой, запутавшись в ремнях вместе с матрасом, висел Мишка Непельцер. Он не заметил, как съехал в щель между паутиной из привязных ремней и полкой и продолжал спать, во сне бултыхаясь, стеная и бормоча, поминутно стукаясь о стенку при каждом толчке поезда.
Мишку разбудили и помогли выбраться.
- Головой вперед вытаскивай!
- Там окно мешает.
- Еще ремень развяжи! Ногами вперед только покойников тянут.
- Ну ладно вам смущать человека. У него праздник сегодня – всех сразу удалось разыграть…
- Не, это паранормальные явления к нему привязались. Топология у него такая. Надо из церквы попа пригласить, чтобы купе окрестил – иначе все так чудеса и будут.
- Хорошо! – Наконец выпутавшийся Мишка торжественно поднял руку вверх: - Отныне и до конца поездки никаких разговоров о призраках.
И как только он это сказал, тотчас же неяркая вспышка озарила купе и послышался грохот. Встречный порожняк, один из многих на этой дороге. Но получилось красиво.
7.
…Суета затихала, все потихоньку расходились по своим местам – спать или, по крайней мере, делать вид. У Сергея сон прошел полностью, и, чтобы отвлечься, он присел на стул за пультом, глядя сквозь проталину окна на лунные тени от поезда, скачущие по придорожным сугробам и заснеженным кустам.
«Почему люди, даже с большим жизненным опытом, у которых есть рассудительность, смекалка, выработана хитрость, совершают ошибки, которые вполне могли бы предугадать?» - размышлял Сергей, по привычке косясь время от времени на зеленоватый светящийся диск скоростемера.
Человек в своей обыденной жизни не может точно проверить все факты и руководствоваться только научными знаниями, подумал он. Люди не имеют полной и точной информации относительно массы вещей, которые им могут понадобиться. Они не знают, большая ли очередь в парикмахерскую и будет ли нужный размер и фасон в обувном. Они не знают, когда точно придет трамвай единица и в котором часу пойдет дождь, если его сегодня обещали. Они все время вынуждены домысливать вещи, и опираться на эти домыслы, как на реальность. Домыслы основаны на предубеждениях, выработанных предыдущим опытом, и часто сбываются. «Если трамвая единицы нет несколько минут, значит, он скоро будет»… этот вывод можно сделать, не изучая графиков движения, и, чаще всего, он будет верный.
Если людям не надо постоянно проверять верность своих домыслов, то домыслы эти начинают незаметно восприниматься как часть окружающего реального мира. Нельзя проверить свойства каждого встреченного на дороге дерева, и человек, встречая что-то, что по виду не отличается от дерева, верит, что это оно и есть. Мишка привык к тому, что привязные ремни спасают от падения, и поверил в это, не просчитав возможность пролезть между ними и краем койки. Масса смелых научных идей и изобретений обернулась ничем по одной простой причине – их авторы домыслили объекту исследований какое-то свойство, которого на самом деле нет.
Как-то на свалке Института Сергею попался чей-то давний плод творческой мысли весом тонн на пять. Создатели неудавшегося чуда полагали, что резина всегда хоть на сколько, а уменьшит вибрации. Оказалось, что не всегда. Теперь было странно и непонятно, почему такая простая вещь не пришла кому-то в голову сразу. Впрочем, американцы на «Метролайнере» наступили на те же грабли. Поставили двигатель на резину, он стал трястись больше, чем без нее…
«А, собственно, чем отличается мышление ученого от любого обыкновенного человека?» - задал себе вопрос Сергей. «Глубиной знаний? Знания – дело наживное, их можно найти. Умением распорядиться знаниями? Систематизировать их? Сопоставить факты, выдвинуть гипотезы? Чаще всего говорят – нужно развитое творческое воображение… Но ведь это все может быть не только у ученого. Все эти качества могут быть у писателя-фантаста, у богослова, у сказочника или какого-нибудь мистика - творить мифы, тем более, что мифы творить легче. Нет, наверное, важнее для исследователя все же другое – знать, где кончаются факты, а где мы опираемся на догадки, на плоды своего воображения…»
- Не спится? – подошедший Александров оперся рукой на край пульта.
- Так… Думаю, почему ошибки бывают.
- В жизни?
- В жизни, вообще… Все равно плохо спать, когда вагон дергают.
- Хех... Пример тебе в коллекцию… Когда первые "фантомасы" на Среднеазиатскую пошли, через несколько месяцев посыпались жалобы – кузов раскачивает. А в Институте все нормально было. В чем дело? Собрались, поехали туда на ревизию ходовой части, отвинтили крышки фрикционных гасителей – глядь, а там масло! Там сухое трение должно быть, феродо по металлу, а они все в масле!
- Разве там феродо?
- Ну какая разница? Композит. Ты же должен помнить.
- Разницы никакой. Так и до схода с рельсов недалеко.
- Вот… Поставили на уши все депо, нашли какого-то джигита затюканного. Он говорит: "Я открываю крышка – масла нет. Я налил…"
- А вид у него был невинный, как у Швейка, когда он докладывал поручику Лукашу о съеденной канарейке – раздался из полутьмы густой голос Розова.
- Тихо, ребят разбудишь.
- А там уже никто не спит. Гена книжку читает, Мишка в тамбур курить пошел, на свежий воздух…
- Надо скинуться и ему шарик подарить. Пусть по ночам надувает.
- Хватит человека подкалывать.
- Раз уж все встали, хоть музыку вруби. Все веселее.
- Это запросто…
Сашка покрутил ручку. Проснувшееся радио, пошипев, предложило прослушать певца и композитора, лауреата премии Ленинского комсомола Дина Рида. Зазвенела акустическая гитара.
- Песня – "Этот поезд", – чеканил дикторский баритон по заводному ритму кантри; - В этом поезде нет лжецов и обманщиков. В этом поезде мы мчимся навстречу счастью…
А состав все мотал и мотал хвостом по разбитой колее, и придорожные посадки отражали эхом дробь залепленных снегом вагонных тележек. На горизонте, под синим облаком, разгоралась малиновая перетяжка зари. Под ней, сквозь неплотное одеяло тумана просачивались еще не погашенные фонари городских улиц. Приближалась Москва.
Июнь 2004 – март 2005., Брянск.
Copyright © 2005 г., Все права защищены.