Олег Измеров. В ОТЧЕТЕ НЕ УКАЗЫВАЕТСЯ

Олег Измеров

В ОТЧЕТЕ НЕ УКАЗЫВАЕТСЯ

"А еще скажу вам, любезная Катерина Матвеевна…" Сергей посмотрел через наклоненные вперед лобовые стекла на бегущие в прожекторном луче вереницу шпал, побуревшую от ржавой чугунной пыли щебенку и чахлую растительность, виднеющуюся вдоль насыпи. Прожектор выхватывал часть смоляной ферганской ночи, но был не в состоянии остановиться в пустоте на чем-то привычном – деревьям, домам, и казалось, что измученная "эмка", тепловоз 2ТЭ10М номер ноль двести тридцать один, депо Бухара, тяжело ползет в глубине космоса, а звезды вот-вот появятся со стороны балластной призмы.
Третьи сутки они тащились между небом и землей по участку Бухара – Джизак, то и дело останавливаясь или ковыляя со скоростью хромого ишака – на этом участке Среднеазиатской ж.д. то и дело случались невиданные для обычных дорог Союза заторы, когда поезда стояли на перегонах один за другим в пределах прямой видимости, время от времени дергаясь вперед на несколько сот метров. "Они" – это взятый для испытаний тепловоз, вагон-лаборатория с командами из двух исследовательских групп отдела динамики, по колесно-моторным блокам и по шуму и вибрациям внутри кузова, и еще потрепанный купейный вагон, гордо именуемый “классным” и арендованный группой ташкентских коллег. Совместные испытания не были предусмотрены программой, но брать их в компанию имело смысл – коллеги с удовольствием принимали на себя всю заботу по переговорам с местным железнодорожным начальством по испытаниям и экипировке, благо самостоятельно пробить тепловоз под натурные испытания для вузовского сектора узбекской науки было делом более чем сложным...

"Та-та-та – та-та-та, та-та-та – та-та-та…" неспешная дробь колес почему-то вновь и вновь навевала ассоциации с мелодией из "Белого солнца пустыни". "А еще скажу вам, любезная Катерина Матвеевна…"
"Тьфу, черт, привязалось" – подумал Сергей. Он щелкнул кнопкой микрофона громкоговорящей связи.
- Вагон! Какая скорость по вашему?
- Пятьдесят восемь- шестьдесят.
Скоростемер "эмки" барахлил, и поэтому Сергей все время запрашивал скорость у прибористов, благо в Институте вагон-лаборатория без собственного подобного прибора был так же немыслим, как судно без компаса или орудие без прицела. Вообще с неисправностью скоростемера выпускать локомотив в эксплуатацию не допускается, но, как говорил товарищ Сухов – "Восток дело тонкое": местные традиции безопасности движения несколько отличались от МПС-овских, в основном не в лучшую сторону.
Сергей вспомнил, как проходя по депо Бухара вместе со Шпажковым, прибористом из лаборатории шума и вибраций, они увидели "вешку" с поломанной вилкой кардана привода скоростемера, нижний вал которого, тот, что связан с редуктором на буксе, был аккуратно подвязан к раме тележки шнурком от ботинок, чтобы не болтался. Они тогда долго на него смотрели в растерянности – то ли хохотать, то ли рыдать, то ли выражаться последними словами. На двести тридцать первой кардан был цел, но максимум, что удалось добиться интернациональными усилиями – это то, что "черный ящик" исправно отработал несколько десятков километров от Бухары, а далее стал сам решать, показывать ему скорость или нет. Чтобы уменьшить вероятность аварии, приходится периодически запрашивать скорость у вагона…

Значит, сейчас шестьдесят – Сергей взглянул на листок с квадратиками и крестами. "Замеры на каждой из скоростей производятся равномерно по длине плеча... " Насколько возможно, разумеется. Ни одна программа испытаний не может предусмотреть такого, чтобы поезда вставали на перегоне чуть ли не через каждый километр.
Сидя в кабине "эмки", Сергей отслеживая скорость, нагрузку дизеля, характер участка пути - стыковой, стрелки, станционные - и определял места замеров. Так, чтобы потом из этих разрозненных кусочков, моментальных снимков движения, можно было бы сложить полную картину нагрузок на колесно - моторные блоки, как если бы замеры велись непрерывно в течении всей поездки, а состав вели бы так, как при наиболее типичных для данного тягового плеча - участка дороги, на котором состав тянут одни и те же локомотивы без замены. Это все равно что точное восстановление лица по осколкам черепа. Записывать все подряд было бы нереально - это просто понадобилось бы прицепить третий вагон для лент магнитографа. И дай бог, чтобы новенький японский компьютер в столичном МПС-овском вузе - последнее слово вычтехники, не то что институтская ЕС-1022 - сумел прожевать хотя бы то, что они сейчас запишут. Хотя в общем-то и так заранее ясно, что должно получиться. Нет здесь, на Среднеазиатской, каких-то особенных путевых возмущений, есть просто дикое, дичайшее отношение к живой силе и технике...

...С рацией произошло то же самое, что и со скоростемером – Сергей подозревал, что в депо просто приделали к ней оторванную трубку. Возможно, он преувеличивал, но гробовое молчание аппарата вызывало у него худшие из подозрений. Плюс к тому двести тридцать первую в средней полосе завернули бы в депо и из-за песочницы. На левом переднем бункере секции "А" была крупная вмятина – видимо "эмку" уже успели где-то "стукнуть", то-есть не сильно и без тяжелых последствий врезаться в вагон или другой локомотив; песок слеживался и застревал, и помощник время от времени вылезал на остановках, забирался на подножку спереди кабины и лупил ногой по ней в районе бункера, чтобы осыпать неподатливую массу к форсунке. Вначале Сергей ждал, что злосчастную, потенциально неспособную обеспечить безопасность дальнейшего путешествия машину отставят от поезда уже в Самарканде; но позади оставалось одно депо за другим, менялись бригады, тепловоз снова принимали, цепляли к составу и гнали, гнали дальше по Ферганской долине, так что у Сергея сложилось твердое убеждение, что здесь к таким вещам давно привыкли…

Эти испытания с самого начала пошли как-то наперекосяк. Как только приехали в Ташкент, неожиданно скончался Шараф Рашидов, и они застряли в вагонном отстое сначала на дни траура, потом на ноябрьские праздники. Затем в Бухаре началась возня с "эмкой".
По утвержденной тремя министрами программе испытаний тепловоз надо было брать непосредственно перед подъемочным ремонтом – чтобы мерить уровень вибраций, когда зазор в тяговой передачи наибольший, но колеса еще приработаны к друг другу. Двести тридцать первая была именно такой машиной. Триста пятьдесят пять тысяч семьсот четыре километра пробега - лишь десятая часть положенного срока жизни тепловоза. Но “эмка” буквально разваливалась, и перечисление того, что исправляли в ней за несколько дней перед выездом, было бы длинным, как песня акына. Даже подушки сидений в кабине отсутствовали – видимо, их украли уже давно.

…- Двойной желтый!
- Вижу двойной желтый.
Сейчас будет станция, подумал Сергей, принимают на боковой путь, а по главному пропустят встречный. Это даст возможность немного вздремнуть. Но прежде надо прописать стрелки на боковой на скорости сорок.
- Вагон!
- Вагон слушает.
- Приготовиться к замеру!
Раскручивается тяжелый двигатель магнитографа. Теперь стоит только прижать ролик к тонвалу – и лента рванется вперед, как спринтер после выстрела стартового пистолета.
- Вагон готов.
- Замер!
- Замер идет.
Сергей услышал в динамике, как щелкнул далекий электромагнит, - это «Тесла» начала мотать темную, дюймовой ширины магнитную ленту на широких катушках. Симфония стальных колоколов укладывается в плотные витки, метр за метром, слой за слоем.
Ползет по темной синеве циферблата тонкая серебристая секундная стрелка «Командирских». Две трети круга, сорок секунд – столько надо, чтобы набрать статистику.
- Конец замера!
- Понял, конец замера…
Замирают бобины. Еще один крестик на листке у Сергея. Еще одна строчка в журнале. Еще восемь метров ленты. Еще на полкилометра ближе к финишу.

..."Эмка" замерла у красного на станционных путях.. Ее слегка лихорадило от разлаженного регулятора, неустойчиво работающего на холостом ходу. Прожекторный луч уперся в пустоту за выходной стрелкой.
Теперь надо положить руки на пульт, опустить на них голову и задремать. Если не использовать для этого каждую остановку, то при таком режиме работы могут появиться навязчивые идеи или галлюцинации. Третьи сутки подряд в кабине - это не шутки. По другому нельзя - отписывать программу надо всю сразу. Через несколько десятков часов от вибраций начинают выходить из строя специальные экранированные провода к датчикам-ускорениемерам, летящие камешки балласта сбивают миниатюрные разъемы, и тогда локомотив снова надо отставлять от состава, загонять в депо и ставить на канаву, а там уже начнут барахлить каналы усилителей, понадобиться дозаправлять вагон водой и топливом, а для тепловоза подходит время ТО и сроки программы грозят растянуться до бесконечности. Единственный способ вырваться из этой ловушки времени и надежности - работать с составом и вести замеры без простоев, пока не исчерпается запас резервных "точек" и каналов. А для руководителя испытаний, у которого, в отличие от прибористов, нет смены, это значит спать при первой возможности, ибо специального времени для этого еще долго не будет...

...Сон не шел - хотя Сергей уже приучил себя сразу же отключаться в любом положении. Какая - то смутная, неясная тревога отгоняла дрему; она проникала в мозг вместе с неровным шумом работы незаглушенного дизеля, содроганием металлических трубчатых ножек стула, затащенного в кабину на время опытной поездки - стандартного железного стула, непременного интерьера столовых самообслуживания с середины шестидесятых, жутко неказистого, но компактного, надежного и, самое главное - легко отмывающегося от локомотивной грязи. Тревога сквозила в конусе прожекторного луча, рвавшегося из-под пульта вперед, в черное никуда, и остававшегося перед глазами, даже если их закрыть, в кашле тормозного компрессора, в дребезжании какой-то невидимой незакрепленной железки в кабине, не находившем себе места.

Вне этой тревоги были только машинист и помощник, оба узбеки - машинисту было двадцать четыре, а помощнику - еще меньше; с момента появления в кабине они периодически глушили усталость и тягу ко сну каким-то легким наркотиком, отлучаясь для его приема в машинное. Чтобы бригада не закосела вконец, из вагона почти на каждой остановке в кабину приносили большой темно-синий эмалированный чайник с зеленым чаем для отпаивания; Сергей, в свою очередь, всю дорогу травил анекдоты, чтобы джигиты не заснули - во время движения практически непрерывно, с паузами лишь на диктовку замеров, так, что теперь он чувствовал себя вполне в состоянии при необходимости заменить дикторов всесоюзного радио.
Можно было сказать, что ему еще повезло - в депо Джизак прибористы вообще встретили узбекскую бригаду, только что слезшую с тепловоза, которая абсолютно ничего не соображала - просто пришли и стали посреди диспетчерской, не в состоянии сказать ни единого слова, их тут же увели, чтобы не маячили на глазах "московских представителей". Русские бригады наркоты в принципе не употребляли, но зато с их приходом кабину заполнял стойкий и густой, как консистентная смазка перегар.
Людей надламывали усталость и страх - страх не вернуться из поездки.

Причин для этого хватало. От многочасовой переработки бригады засыпали, механики рефлекторно продолжали давить рукоятку бдительности, тепловоз врезался в стоящий на пути состав, бригаду во сне давило в лепешку. Сколько здесь было таких случаев, никто не говорил. Можно было только догадываться по стоящим на “кладбище” секциям с изувеченной кабиной. Один из тепловозов, потрепанную луганку - 2ТЭ10Л, привезли в депо с места крушения сразу после их прибытия в Бухару. Машину привезли на двух платформах, как покойника на катафалке – кузов на одной платформе, тележки – на другой, топливный бак, как не имеющий особой ценности, был брошен возле насыпи. Кто-то еще тогда вспомнил: “А сколько таких баков под откосом мы по пути видели”…

"Лишь бы нам в хвост никто не врезался" - мелькнуло в голове, и причина подсознательной тревоги стала ясной. В Джизаке им дали состав с цистернами; грязные, потерявшие первоначальный цвет - с нефтью, и чистые, отсвечивающие серебристой краской. У чистых хорошо видна сбоку цветная полоса, надписи: "Пропан, сжиженный газ, огнеопасно, с горок не спускать". Здесь только этого не хватало…

Сергей вспомнил, как время нахождения в Бухаре Сашка Розов спас от пожара тепловоз. Тогда, проходя по деповским путям к вагону – лаборатории, Сашка обратил внимание на одну из "вешек", стоящих на путях с работающим дизелем, но без бригады. Он увидел дымок, выбивавшийся в не совсем положенном месте тепловоза, где-то из под кузова. Инстинкт естествоиспытателя оказался для Александра выше ощущения легкого голода (близилось время обеда), и он, вместо того, чтобы поспешить занять место в кают-компании перед тарелкой наваристого борща, повернул к "вешке". На дистанции метра в три – четыре он понял, что обнаруженное явление вполне земное и называется загоранием в районе аккумуляторного отсека. Из – под кузова на топливный бак вываливались горящие шмотки смолистого месива из отработанного масла, копоти, дизтоплива и прочей сгораемой гадости, густо покрывавшей машинное отделение изнутри и даже свисавшей сосульками со ступенек в кабину. Ленивое, жирное пламя неспешно поползло по верху и боковой стенке топливного бака – стандартного бака для луганок, шесть тысяч литров дизтоплива.
Внезапно для Розова стало ясно, что тепловоз умирает, что железный тоннель машинного отделения, прогревшись, вот-вот превратится в гигантскую печку - буржуйку. Перед его глазами вдруг всплыли другие убитые огнем тепловозы, в тех самых виденных на Сренеазиатской вереницах искалеченных останков, с рыже-черным, вскоробленным от высокой температуры, будто жеваная фольга, металлом боковых стен, за которыми навеки остановилась жизнь, некогда вдохнутая сотнями создававших сложную машину людей...
“Да что же это я смотрю!” - мелькнуло у него в голове. Ругая себя за промедление, Сашка стремглав рванулся к цеху депо.
В цеху, очевидно, время шло с несколько иной скоростью, чем снаружи; никого не было, рабочие уже ушли на обед, до начала которого, если судить по часам, было еще вполне прилично. Лишь кузов одной из секций, поднятый на домкратах над смотровой канавой, бросал на Сашку свой удивленный взгляд зайчиками солнца от лобовых стекол. Розов обежал канаву и столкнулся с идущим по проходу мужиком в железнодорожной тужурке.
-Что случилось?
-Ты горишь!
Как оказалось, мужик и в самом деле был помощником из бригады загоревшегося тепловоза. Они добежали до машины, мужик залез в кабину и заглушил дизель. Сашка крикнул ему снаружи:
-Бросай огнетушитель, я гасить буду! Углекислотный!
-Углекислотным трандец! У нас ими воду газируют!…
Висевший неподалеку большой красный противопожарный щит был пуст - точнее почти пуст. На нем красовались два совершенно бесполезных в данной ситуации лома, даже ведра с коническими днищами были давно кем-то украдены, несмотря на свою хозяйственную непрактичность - скорее из местной привычки к воровству, нежели из стремления извлечь выгоду. К счастью, помощник вспомнил, где тут все-таки можно найти людей и лопаты. Очаг возгорания закидали землей.
После этого небольшого происшествия Андрей полушутя - полусерьезно предложил Розову сходить к начальнику депо и истребовать награду за спасение тепловоза: именные часы и заметку в местной газете, на что Сашка хмуро отвечал:
- Да ну их! Еще вместо часов зарежут, как свидетеля - и было трудно понять, то ли он шутит, то ли всерьез так думает.
Действительно, именных часов здесь потребовалось бы много; чаще всего на брошенной без присмотра машине с работающим дизелем выгорала высоковольтная камера, и деповской путь, приспособленный под кладбище, пополнялся еще одним трупом с характерным огромным пятном уродливого ожога позади кабины...

…-Тепловоз! – Это был как раз голос Розова..
- Тепловоз слушает.
- Сколько времени еще стоим?
Сергей повернулся к механику.
- Сейчас как раз сборному зеленый дали, за ним, наверное, нас выпустят, если встречного не будет.
Как раз тот случай, когда абсурд на руку, подумал Сергей. Их должны были выпустить вперед сборного. Ну и шут с ним. Раз так получилось, воспользуемся.
- Нам недолго, попробуем датчик на ВУД1 поправить, а то плескать начинает!
- Попробуйте, только как зеленый, сразу в вагон!
- Хорошо! – это уже голос Андрея. – Гена тут как раз проснулся, на связи будет, посигналит, а мы с Сашкой пошли…

С соседнего пути донеслись металлические раскаты разбуженного металла. Мимо кабины, справа, с нарастающим гулким рокотом прошел тепловоз сборного, за ним, лязгая сцепками, тянулась вереница вагонов и платформ. Ускоряясь и дробно топоча полузакатанными ползунами, вдоль окон проплывали штабеля леса, рулоны металлического листа, какие-то контейнеры, трубы, и станционные домики робко выглядывали в просветы над сцепками и грузом. Колеса подсвистывали в кривой, притираясь гребнями к головке рельса, словно контрабасист, окончательно сдурев в оркестровой яме, вдруг начал бы водить смычком по струнам за подставкой. Извиваясь на выходных стрелках, словно анаконда в несколько сот метров, сборный проползал на главный ход; наконец последний вагон лениво пересек прожекторный луч «эмки» и канул в ночное небытие где-то за выходным сигналом.

Сергей дважды предупредил машиниста, что сейчас на ходовой части будут работать люди. Через некоторое время предупредил и в третий. Береженого бог бережет.
Гэдеэровский датчик, похожий на высокую черную гайку, стоит на шапке моторно – осевого подшипника - через него тяговый двигатель опирается на ось. Подшипник находится за рамой тележки и чтобы без смотровой канавы подобраться к нему, нужно, как говорили в отделе, «сделать гинекологическую операцию». Люди втискиваются в узкое пространство между заросшими мазутной грязью и чугунной пылью деталями. Если машина при этом хотя бы чуть-чуть сдвинется… но об этом, когда обтираешь своими ушами ходовую часть, лучше не думать.
- Вагон!
- Вагон слушает.
- Как там, закончили? Скоро уже ехать.
Датчики стоят на второй секции, и из вагон-лаборатории окликнуть ближе, чем из головной кабины.
- Сейчас, сейчас заканчивают! Уже немного осталось…
Выходной сменился зеленым, и механик, как бы внезапно очнувшись, машинально выбросил левую руку к крану машиниста – отпускать тормоза. Сергей едва успел отбить ее ладонью в нескольких сантиметрах от рукоятки.
- Ты что??
- Да там же люди на ходовой части!
Механик побледнел. Сергей снова нажал кнопку микрофона.
- Вагон! Вагон! Заканчивайте, трогаемся!
- Да вылезают уже, чего шуметь! Сейчас две секунды до вагона добегут!
«Две секунды. Могло и две жизни быть…»

За сутки до этого, во время пути на перевал они застряли на той же самой станции с такой же неопытной местной бригадой – не могли тронуться на подъем.. . Состав сжимали, дергали, сыпали песок под колеса и все это действовало как мертвому припарки, будто за время остановки приварили бандажи. Дело было не в масляном пятне, «эмка» тянула на полную, и в конце концов она стала дико прыгать на очищенных и запесоченных рельсах – в отчетах это обычно называлось «автоколебания надрессорного строения при боксовании». Все, что стояло на пульте, включая ящик динамика, слетело на пол и прыгало по драным резиновым коврикам.
Положение спас механик встречного «Фантомаса», неожиданно, как призрак, вынырнувшего из ночной темноты. «Фантомас» был прикомандированный с Северной дороги и следовал резервом – без состава. Механик в новом, плотно застегнутом «гудке» тоже выглядел как-то призрачно на фоне здешнего развала. Объяснения джизакской бригады он оборвал на полуслове: – Чурки! На ишаках вам ездить! Факела готовьте, магистраль греть!
В магистрали застыл конденсат, тормоза не отпустились. Сергею даже в голову не приходило, что бригада может об этом забыть.

…Теперь, на крутом положительном уклоне, "эмка" вытянула состав со станции на перегон без особой натуги, быстро разогнав его до скорости, близкой к конструкционной. Сергей воспользовался этим, сделав несколько замеров, и, подсчитав проставленные крестики в журнале, уже начал подумывать, не отписать ли на этом участке еще серию, как зеленый сигнал локомотивного светофора мигнул и сменился на белый - это значило, что сигнализация на локомотиве перестала принимать данные с пути. Сергей стал вглядываться в ночь, чтобы поймать в ее глубине одинокую звезду светофора, но она все не появлялась – слишком долго для такой скорости, ощущаемой на слух по быстрой тройной нервно – вопрошающей дроби колес "эмки". Наконец, в луче прожектора черным столбом показался и промелькнул мимо окна машиниста мертвый, ослепший светофор с негорящими огнями.

Механик дал служебное торможение. Потухший сигнал – запрещающий. Но потухшие светофоры здесь не были редкостью. Лампы били, воровали, наконец, просто портили светофор для того, чтобы грабануть контейнер с остановившегося состава – бытовую технику или еще что ценное. Или клали на пути лом, чтобы замкнуть цепи сигнализации и зажечь красный. Поэтому, если на пути не было явного препятствия, бригада тормозила и ехала на красный со скоростью телеги – километров пятнадцать в час.

"Та-та-та – та-та-та, та-та-та – та-та-та…" До потухшего был проходной зеленый, впереди были свободны минимум два блок – участка, дали служебное, все нор... Нет, что-то не так. Что-то еще неверно в этом мелькании шпал, в этом стуке колес…
"Та-та-та – та-та-та, та-та-та – та-та-та…" Механик тоже встревожен, он поворачивается к помощнику, к Сергею…
- Вагон!
- Вагон слушает.
- Сколько по вашему скоростемеру?
- Тормоза! Тормоза не держат! – сухой, осипший, изменившийся голос машиниста опередил ответ дежурившего на связи Розова. Шипение воздуха резко изменилось, и Сергей едва успел вытянуть перед собой руку, чтобы не упасть со стула на пульт.
- Вагон! Дали экстренное! Вагон!
- …Да, блин, знаем уже!.. По возвращении в Институт ползуны будем напильниками заравнивать?…
“Да и черт с ними, с ползунами” - подумал Сергей. По паузе перед ответом было ясно, что Сашка уже успел дернуть за торчащее в полу вагона кольцо, отпуская тормоза вагон – лаборатории. Это не страшно. Без малого шестьдесят тонн по сравнению с более чем тремя тысячами общего веса состава роли все равно не играют. На Среднеазиатской механики обычно дергали тормоза жестче, сильнее, чем на других дорогах, потому что колодки грузовых вагонов на станциях меняли несвоевременно, и часто они изнашивались до толщины бумажного листа, а то и кое-где колодка вообще вылетала, и башмак сиротливо болтался в воздухе. Недостаток тормозной силы машинисты старались восполнить более резким торможением; тогда колеса вагон-лаборатории зажимались намертво, изменяя тон своей песни – если можно было назвать песней этот шипяще –свистящий звук, - и кто-нибудь, кто был поближе, бросался к рукоятке отпуска, чтобы услышать от вагона вздох облегчения…

“Колодки!” - стоило вспомнить о вагоне, как все стало ясно, как дважды два. Состав не держали изношенные и не смененные колодки на грузовых вагонах. Машинист дернул “свояк”, локомотивный тормоз, добавив к общему весу состава девять процентов, способных не только не разгоняться на спуске, но и хотя бы немного придерживать остальные девяносто процентов с гаком. Дальше пульт в общем-то был не нужен – никаких других средств повлиять на ситуацию и как-то еще замедлить эту бегущую под гору вереницу баков с нефтепродуктами уже не было. Сергею показалось, будто он слышит сквозь лязг и грохот, как плещется жидкий пропан о крутые стенки котлов из толстой – больше дюйма – низколегированной стали, пытаясь вырваться наружу. Легкая зыбь с усилием двести кило на квадратный метр, мечтающая тихо сгореть под кастрюлей с борщом. Оставалось только ждать и надеяться, что уменьшение уклона погасит скорость раньше, чем на пути что-то встретится.

Путь летел навстречу. Змеиной чешуей отблескивали рельсы в кривых, как будто бы дорога в любой момент была готова броситься и смертельно ужалить. Шпалы медленно наплывали из неведомого далека, темные и скользкие от сырости и холода, и, сливаясь в одно мелькание с балластной щебенкой, улетали под кабину. Но наибольшую угрозу, казалось, затаили на людей откосы – дорога шла по скальному грунту и справа и слева от балластной призмы щетинились крупные камни и острые выступы породы. Чуть присыпанные выпавшим за ночь снежком, и воспринятые воображением отдельно от ландшафта, они чем-то напоминали фантастическую картину метеорного дождя из какого-то старого кино. Какого? Это неважно, какого… вроде там Банионис играл… нет, это все ерунда, не об этом надо сейчас. А вот если что, так тут и не спрыгнешь, - вот это главное…
Это только в фильмах герои легко прыгают с поезда на ходу. А здесь не кино, здесь специально состав медленнее не пустишь, тут сейчас голая физика, поле битвы силы тяжести и тормозного усилия. Здесь встретиться с камнем – все равно, что с двенадцатиэтажного дома упасть. И даже еще повыше, ибо сопротивление воздуха не учитывается. Надо дальше, тогда у людей появится шанс выжить после падения. Учитывая то, что после приземления их не сразу в операционную доставят…

Следующий светофор был уже исправным. Проходной красный.

-Ах…! – голос механика.

Теперь все зависело от скорости сближения составов. Испытательный поезд ушел на перегон следом за сборным. Сборный движется вперед, они его нагоняют. Если конечно, тот движется. Рация неисправна, связаться и предупредить нельзя. Сколько метров и секунд им еще отпущено? Метров, секунд, метров на секунды в квадрате. Энергии, которую должен поглотить удар двести тридцать первой о хвост сборного - или удар человеческих тел о камни под откосом.
Здесь действительно не кино, где по фантазии сценариста и режиссера в таких ситуациях где-то лазают, что-то отцепляют, что-то бросают под колеса, а в критический момент сбоку появляется речка. Здесь отцеплять нечего – поезд сжат. И даже если под колесо следующей за вагоном – лабораторией цистерны бросить башмак и он каким –то чудом останется под кругом катания – это всего лишь одна ось. Одна ось на полторы сотни. Все жестко задано. Есть только металл, люди и энергия. Энергия не исчезает – можно лишь выбрать момент, когда она будет наименьшей.
Путь не в самом лучшем состоянии. Чувствуются боковые толчки и виляние тележек двести тридцать первой, пружины торопливо гасят жестковатые толчки стыков – сейчас они чувствуются острее, передаваясь на кузов, помимо рессор, еще и через трение прижатых к бандажам колодок. Эмка идет под нервный ритм, как бы под музыку из старой картины, что вновь показывали летом в “Горизонте” - “Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно…”

Поезд вошел в длинную скальную выемку, в конце которой в луче прожектора был отчетливо виден торец грузового вагона стоящего товарняка.
"Ну, вот ОНО и пришло" – мелькнуло в голове у Сергея и он удивился собственному спокойствию. Не было ни паники, ни животного ужаса. Была задача, ответы на которую не могли быть неправильными: давать ли в вагон команду прыгать, и когда давать.
Слишком рано – нельзя. Люди получат травмы, с которыми далеко не убежать. После удара цистерны выдавит из колеи, они станут елочкой, как костяшки домино, выемка заполняется нефтепродуктами, легким испаряющимся сжиженным газом, потом воспламенение от загоревшегося тепловоза. Слишком поздно – нельзя. Не успеют прыгнуть.

Машинист стал давать прерывистые гудки и засигналил прожектором. Вспышка, темнота, вспышка, темнота.

В вагоне было еще несколько ценных для Сергея вещей – неоконченное письмо Татьяне с описанием красоты самаркандских мавзолеев, удобный спальный мешок, спасавший от ночного холода и отчеты предыдущих испытаний ТЭД, заученные практически наизусть. Все это на мгновение всплыло в памяти и тут исчезло. Несущественно.

Торец вагона неумолимо нарастал. Каждая вспышка прожектора выхватывала его из черной пустоты во все больших деталях и тонкостях, как будто за лобовым стеклом меняли слайды. Это был крытый вагон не первой молодости, поблекший, каких-то неопределенно бурых оттенков, напоминавших ржавую известковую щебенку на насыпи; вагон этот чем-то напоминал подъездного алкаша неопределенного возраста, у которого первоначальная фигура и черты лица были изрядно затерты не столько годами, сколько неверным образом существования. Сперва выступили глубокие складки стальных стоек, затем сетью морщин на иссохшей коже проявились доски вагонной обшивки - все ближе, отчетливей, даже головки болтов, которыми каждая доска крепилась к остову, стали видны ясно, будто очерченные тушью. Сергей видел, как поблескивает в прожекторном луче наклепанный металл в зеве автосцепки, как беловатым кружевом вырисовался над темной драпировкой склона выемки неживой, увядший куст бурьяна, выросший у края шпальной решетки слева от вагона, вровень с рукояткой расцепного устройства; он четко различал, как бессильно свисает тормозной рукав и как беспомощны, словно открытые ладони, поверхности буферного бруса с пятью отверстиями на месте упраздненных буферов. Обострилось ли зрение, или память услужливо дорисовывала в сознании много раз виденные в чертежах и металле подробности, или же стоящий состав на самом деле стал настолько близок, вопреки перспективе сходящихся к нему рельс – думать об этом было некогда. Центром этой картины, неизменно приковывающим к себе взгляд при каждой вспышке прожектора, стал красный диск с белым ободом с правой стороны над буферным брусом. Диск обозначал хвост поезда и увидеть его в конце было хорошим знаком – он означал, что состав цел и его не разорвало на перегоне. Но сейчас он превратился в яблочко мишени, в которую с неотвратимостью боеголовки, отзванивая пространство и время на стыках, мчался их двести тридцать первый, мчался испытательный вагон, подгоняемый, будто ракетой-носителем, тысячами тонн жидкого горючего.

…Стрелка скоростемера, словно испугавшись и поняв серьезность ситуации, перестала скакать и медленно ползла книзу, каждое пройденное деление по капле прибавляло шансы. Палец Сергея замер на кнопке микрофона ГС; для него сейчас ничего не существовало в мире, кроме кнопки, сжатой в ладони карболитовой рукоятки микрофона, микрофонного капсюля у губ, ползущей стрелки и круга впереди. Нельзя слишком рано и слишком поздно. Люди должны успеть добраться до дверей. Сергей просчитывал, кто где в данный момент может находиться в вагоне – у аппаратуры, на полке, в фотокупе… Сейчас надо будет давать команду, чтобы приготовились.
Еще десять метров.
Кнопка ГС.
- Вагон!
- Вагон слушает.
Сергей вдруг увидел, что при очередной вспышке прожектора что-то изменилось. Куст больше не был вровень с буферным брусом – он на несколько метров отстоял от хвоста состава в их сторону. Товарняк впереди тронулся и начал разгоняться – казалось, что он делает это лениво, нехотя, с нежеланием поддаваясь усилиям тепловоза…
Успеет ли оторваться?
- Вагон слушает!
Стрелка скоростемера ползет вниз.
- Какая скорость на вагонном?
Еще хотя бы отсрочка метров на двадцать…
Диск приближается медленнее.
Стрелка ползет вниз.
Палец не отпускает кнопку.
Вспышка- темнота, вспышка – темнота… Механик продолжает сигналить. Никто не знает, увидели ли на товарняке впереди прожектор, или просто решили немного продернуть вперед.
«Эмка» пролетает мимо куста. Того самого.
Диск начинает удаляться.
Ответ Сашки воспринимается где-то в подсознании, ясно только, что разность показаний вагонного и локомотивного скоростемеров невелика. Точная цифра не отпечатывается. Считать теоретическую длину тормозного путь сейчас бессмысленно, надо чувствовать скорость и замедление.
Палец давит на кнопку.
Диск начинает приближаться. То ли сигнала все же не заметили, то ли впереди еще один состав, и дальше уже продергивать некуда. Но теперь он приближается медленнее. Снаряд с горючим на излете. Расклад уже другой – долетит или не долетит.
Палец давит на кнопку. Теперь они должны прыгать или готовиться к удару? Каждые десять метров снижают вероятность, что цистерны выдавят вагон-лабораторию из колеи и сомнут.
Торец хвостового вагона ближе и медленнее. Медленнее и ближе. Что перевесит?
Прожектор отрисовывает каждую неровность доски обшивки.
Палец давит на кнопку. Мембрана капсюля, казалось, дрожит в готовности услышать главное слово.
Торец наплывает, разрастается.
Стрелка в изнеможении падает.
Колеса замирают и отдаются в объятия колодок. По составу волной прокатывается скрипучая дрожь.
Стали. Все.

Свет прожектора уперся в заднюю стенку вагона. Теперь вагон выглядел спокойно и как-то по-домашнему, и Сергей наконец смог оторвать от него взгляд и осмотреться по сторонам.

Он увидел, что механик неумело бранился, стоя, все еще держась за рукоятку крана машиниста, и ядреные русские слова в его выговоре теряли изначальную силу и смачность; но он продолжал их повторять без связи и остановок, потоком, как течет вода в арыке после сильного дождя – он надеялся, что этот поток сможет унести только что пережитое. Помощник сидел на своем месте, молча, на его лице не отражалось никаких чувств и по его неподвижным, устремленным в стекло кабины глазам Сергей понял, что тот нашел свой способ уйти от столкновения. Чаем тут уже не обойдешься, теперь придется всю оставшуюся дорогу дублировать сигналы…
-Тепловоз!
-Тепловоз слушает.
-Стоим?
-Пока стоим.
-Надолго?
- Не знаю. Пока замеров не будет.

В динамике ГС послышались щелчки тумблеров – Розов давал аппаратуре отдых. Теперь можно снова опустить голову на пульт и урвать несколько минут сна, а может и больше.

...Остаток пути прошел без особых приключений - только однажды лихой механик из русской бригады, дергавший контроллер, как рокер рукоятку газа на мотоцикле, с похмелья не рассчитав движения, чуть было не выпал из окна кабины; Сергей едва успел ухватить его за ноги и втащить обратно.

В депо Бухара они вернулись днем.
- Давай, иди отдыхать, мы тут без тебя сами все разберем и провода снимем, - донеслось из динамика. Голос был Андрея Александрова, значит, у прибористов его смена... это хорошо, Андрей мужик обстоятельный, ничего не забудет...
Сергей слез с "эмки". Мир, существовавший за пределами коробки кабины, казался ему немного новым - он уже начал от него отвыкать и даже черная от мазута деповская земля слегка плыла под ногами. В вагон - лаборатории уже шла привычная завершающая суета, размонтировывалась аппаратура, на магнитографах шуршала перематываемая пленка, и даже низенький лаборант из Ташкента, которого все звали Джафар и который всю дорогу продувал перья своего самописца, перевязывал аптекарской резинкой рулончики своих записей.

Андрей сидел в своем "боцманском" купе и, в ожидании пока Розов соберет инструмент демонтировать датчики, прикидывал хозяйственные расходы.
- Как там записалось?
- Нормально все… вот журналы испытаний, - он протянул Сергею пачку чуть примятых листов на грубой, похожей на оберточную бумаге, - ты сейчас прими, а то сразу не заснешь...
Андрей налил полстакана водки, отрезал кусок колбасы, хлеб. Сергей попытался протестовать, он никогда не пил в одиночку.
-Мне сейчас датчики снимать – возразил Андрей, -Я только пустым стаканом могу. А тебе надо, сейчас это не выпивка, а чтоб не свалиться.
Сергей стукнулся с пустым стаканом Андрея – “За то, что все остались живы”, мысленно произнес он, но вслух не сказал – незачем.
Он добрался до своего купе с единственной мыслью – раздеться и заснуть, впервые за несколько суток по - человечески, а не в одежде, сидя за пультом.

… Японское чудо из московского вуза так и не смогло полностью совладать с записанным объемом данных. Спецпроцессор добросовестно перемолотил переписанные на кассету «Сони» данные с вагонного магнитографа, но полученный муравейник чисел оказалось невозможным подчинить простому закону математики, не упуская при этом той или иной существенной мелочи. Мелочи, из-за которой на стенде при теоретически верных режимах нагружения катушки полюсов остаются целыми, но слетает фирменная табличка – хотя на пути получается наоборот…
По результатам расшифровок был выпущен совместный отчет с выводом, что никаких аномальных динамических воздействий на тяговые двигатели на Среднеазиатской не наблюдается. Это подразумевало, что двигатели сыпались в основном из-за жуткого уровня обслуживания.
Происшествие на Джизакском перевале - как и все остальное, что не имело прямого отношения к задаче проведенных испытаний, - в отчете не указывалось.

Август 2001 - июль 2002, Брянск.

Copyright © 2002 г., Все права защищены.