Часть 1.  |  Часть 2.  |  Часть 3.

Олег Измеров

БУСИДО МЕЖДУПУТЬЯ

"Да здесь то сбудется, что натуре своей соответствует, сути!"
А и Б. Стругацкие, сценарий фильма А. Тарковского "Сталкер".

Часть 1. ЧЕТВЕРТАЯ ПРОИЗВОДНАЯ.

1.
Этой зимой Институт потерял двух человек.
Два молодых пацана, недавно прибывшие по распределению на ВЦ с математического факультета московского вуза, готовились к байдарочному походу на незамерзшей части пруда на Коломенке и перевернулись. Снаряжение не спасло – течение затянуло под кромку льда, а спасательные жилеты прижали к жесткой и ребристой, словно куча рыбьих костей, поверхности морозного стекла. Пока пробили полынью, было уже поздно.

Серая громада людей и машин на полдня остановила работу. Сергей был от отдела в числе тех, кто нес венки; он медленно шагал вместе с процессией сквозь нежную синеву ясного и совсем не траурного дня уходящей зимы, и ему было странно, что смерть выбрала людей, далеких от испытательского дела. Слегка замерзший оркестр и склоненное знамя впереди почему-то делали траурное шествие похожим на поезд, медленно берущий тяжелый подъем.
Две могилы были вырыты экскаватором в продолжение ряда на открытом, почти без деревьев поле, отведенном под новое кладбище, вокруг все было в колеях от рубчатых протекторов, и это тоже вызывало в душе какое-то тревожное чувство несоответствия в окружающем мире. Не то, чтобы дело было в молодости погибших, которые еще "не разменяли четвертак" и не в тяжести утраты самой по себе – Сергей почти не знал их, лишь иногда сталкивался в коридоре на первом этаже ближнего к воротам крыла; тут было что-то другое, то, что, будто крышкой канализационного люка, привыкли закрывать словами "Такая судьба". Что такое судьба?..

Со стороны Оки начали медленно наползать серые пластины облаков. В воздухе почувствовалась сырость. Погребение закончилось: оно мало чем отличалось от многих похорон, виденных Сергеем раньше, но оставило после себя странное точащее чувство какой-то задачи, которую обязательно необходимо решить, но условия которой никак не удается связно выразить. Люди нестройно тянулись по протоптанной в снегу дорожке к выходу и остановке; чтобы отвлечься, Сергей сел на маршрут, идущий обратно к Институту. Если есть опасность запутаться в мыслях, надо просто начать работать.

Когда трамвай, вихляясь по расстроенному пути, нес его мимо дорожной лесополосы за Осипенко, у Сергея откуда-то из подсознания внезапно вынырнула мысль: отличие погибших от тех, кого он привык объединять словом "испытатели", было в том, что на испытаниях никто не ищет приключений. Они сами находятся.
В вагоне почему-то не работали печки, передняя тележка пыталась изобразить оркестр Минха в записи артели пластмасс. Не дожидаясь своей остановки, Сергей вышел на Шавырина и пошел по снегу через поле. С насыпи, за деревьями виднелось двухэтажное бурое здание бывшего детсада, теперь общаги чертежников с Коломзавода. Вспомнилось, как когда-то, еще студентами на практике, они точно так же сошли здесь, чтобы разместиться вшестером в угловой комнате – или, может, он специально сошел, чтобы вспомнить это? Сергей вдруг четко увидел, как тогда, прямо от оттоптанного прямоугольника у трамвайных путей, он увидел нечто большое; необычную машину, столь непохожую на привычные и казавшиеся устаревшими "луганки", "чебурашки" и "ласточки". Ее чертежей еще не было в учебниках, а снимков – в журналах. Она казалась пришедшей из какого-то недалекого, желанного будущего, и делала это будущее радостным и реальным.

Это был сто двадцать первый. "Два тэ – сто двадцать один", если официально. Перекрестить его, закрепив за ним какое-нибудь меткое народное прозвание, что держится надежнее таблички изготовителя, бригады тоже еще не успели.

Сергей еще не знал ни того какую роль сыграет этот тепловоз в его жизни, ни даже того, что он вернется сюда после практики. Распределения в Институт не было. Просто руководитель практики организовал туда экскурсию: показать достижения и помочь набрать синек для диплома. В ходе случайного разговора даже не он, а его приятель, староста группы, сказал, что и у них на потоке есть люди, которые хотят заниматься наукой и идут на красный диплом; в итоге, неожиданно для всех, Сергею персонально организовали направление. Судьба? ..

2.
У проходной его догнал быстро шагавший сорокалетний мужчина в ушанке; это был Орловский, возглавлявший смежную лабораторию, и только что вернувшийся из Москвы, из Центра Железнодорожных Исследований. "Что-то рано он", подумал Сергей. "Даже по магазинам не прошелся".
- С похорон?
- С них. Все равно сегодня во вторую на стенде дежурить.
- Да… печально, конечно… Кстати, видел там одного из мужиков с Кольца, что с вагоном навернулись. Выписали уже. Все лицо изрезано. Поглядел на него, подумал: "Если бы медицина чудеса не делала…"
… Это случилось перед Новым годом, на скоростном полигоне. На скорости сто десять сошел с рельс транспортер, потянув за собой лабораторию; сплотка разогналась больше ста и семь испытателей из Центра попало в реанимацию. Расплата за две ошибки, вернее не ошибки, а слабости: испытатели торопились уложиться в сроки и не стали ждать товарного вагона прикрытия, который было положено ставить между лабораторией и объектом и, которым, собственно, жертвовали при сходе; второй ошибкой было то, что, поторопившись, не привязали приборы.
Сергею запомнилось, как, получив известие о крушении, зам директора по науке тут же спустился в вагоны и лично проверил на прочность ленты, которыми обвязывали усилители и осциллографы; успокоился он, лишь обнаружив полный морской порядок. В Институте это не должно было повториться. Ссылки на отступления от железных правил в других конторах тут не действовали. Рассказывали, как на оперативке у зама по науке кто-то заявил, что Институт все равно не сможет быть вершиной над общим уровнем бесхозяйственности в отрасли. "Считайте – у нас здесь последний рубеж!" - тут же пророкотало в ответ, сочетаясь с ядерным ударом кулака по дубовой столешнице; старый добротный карболитовый телефон подскочил в воздух и слетел на ковер (злые языки утверждали, что из-за этого его и не меняли на новый). Вопрос исчез: зам по науке начинал на натурных испытаниях и на всю жизнь помнил, чем оплачивается каждый пункт исследовательских методик.

В комнате их лаборатории уже сидели завлаб Стеценко и старший инженер Поликарпов; они подъехали раньше. Скидывая на ходу дубленку, в комнату вошел Орловский.
- Ну, и как Москва?
- Что Москва? Ну, что, Женя, Москва? Москва слезам не верит. Камазовские баллоны катят на все, и особенно на занятинскую муфту.
"На резинокордную муфту" - подумал Сергей. Казалось бы, простая штука – два блина с тканью внутри, будто вырезанная из транспортерной ленты. Занятин работал над этой муфтой пятнадцать лет, оттачивая конструкцию от испытания к испытанию – так возделывают сады в горах, годами разбивая неподатливую, неродящую землю и выбирая из нее камень за камнем, чтобы когда-то порадовала она цветами и ароматом будущего урожая. И вот теперь, когда ветки уже клонятся к поверхности планеты, отягощенные драгоценной мякотью плодов…
- А они видели последние акты? – усмехнулся из угла завлаб. - Или опять ходят вокруг канавы и списывают на конструктивные недостатки, а до динамометрического ключа руки не доходят?
- Видели… Что акты, когда Доктор у них на каждом углу "Снежинку" рекламирует.
- Ага, Доктор у нас смелый, - хмыкнул Поликарпов, - После одного выезда на Озерскую, да и то с непонятными результатами…
- Так он говорит, что это мы ему не даем испытывать.
- Ну да, это мы ему не даем. Тем, что предлагаем, а он отказывается.
- Нет, но все равно непонятно, чего он там ловит. Не ухватится Центр за "Снежинку". Идея интересная, исследовать надо, но эта мельница с титановыми поводками не для депо, и в Центре это прекрасно понимают. Не самоубийцы же.
- Не ухватится, Женя, но это хороший повод эксплуатационникам отложить сроки внедрения. Знаешь же сам, что такое для депо осваивать новые машины. Проще попросить еще "эмок", тут и план тебе и премия…
- А Доктор что с этого будет иметь?
- Да вроде как выходит, что ничего не будет иметь. Если затягивать сроки со сто двадцать первым, то у него под угрозой целый ряд тем по опорно-рамному. Получается даже, что он своими аспирантами жертвует.
- Может, просто личное? У него вообще-то масса причин для зуба на нашу лабораторию. Упругое колесо из редуктора выкинули…
- Которое он туда втиснул, только чтобы внедриться и повысил этим напряжения в оси при боксовании…
- Ну., может он и искренне в него верил, кто знает. Человек он увлекающийся. Шестикратную пульсацию момента на "Снежинке" мы ему обнаружили…
- Которую он представил как погрешность шага ведомого колеса, хотя немцы тоже ее нашли.
- Даже по мелочам взять – вон, недавно изобретение среднеазиатских товарищей с его участием зарубили.
- Которое по принципу барона Мюнхгаузена – тянуть себя за волосы из болота? Так он сам свою подпись снял, сказал – не его, поддельная.
- Но при этом сказал "А вообще это ребята хорошие, не надо их обижать".
- Да нет, Женя, насколько я его знаю – это не личное. До фонаря ему сейчас эти мелочи, тут у него какой-то расчет, выгода. Но какая и на что расчет – неясно…

Стеценко потянулся за пачкой болгарских сигарет. Она оказалась пустой, и он с досадой скомкал ее и не глядя кинул в плетеную корзину под столом.
- Хорошо, ну а какой может быть расчет, если ясно, что "Снежинка" в любом случае к внедрению не готова? Резиновые шарниры не пойдут, например.
- Ну да, он же сам признал, что деформации немного больше двадцати процентов.
- "Немного больше" - это почти в полтора раза. Двадцать восемь. При том, что для отечественной резины желательно не больше десяти – пятнадцати на сжатие.
- И на это тоже у Доктора готовых доводов хватает. Дескать, деформации, только по краю, и действуют недолго.
- Хм! – крякнул Поликарпов. – Ну, это он может говорить тем, кто не знает, что такое резина. Для начала разрушения совсем не обязательно, чтобы деформации превышали по всему массиву. Достаточно, чтобы они были в каком-то одном месте, откуда и пойдет. И важно не столько время, сколько количество циклов. А на новый норматив пробега будет пятьдесят тысяч крутых кривых и более ста тысяч стрелок на боковой, когда поводки перекашиваются. И не только это…

Поликарпов отомкнул один из ящиков своего стола, вынул оттуда пару рулонов осциллограмм, помеченных шариковой ручкой и протянул Сергею.
- Вот тебе загадка, извилины поломать. Это испытания "Снежинки" на Озерской ветке. Точка УРТ – усилия в реактивной тяге. Внизу отметка датчика оборотов колеса. Выбег, тяга, разгон напроход, замеры на отдельных скоростях. Что скажешь?
Сергей вгляделся через высокий стеклянный столбик расшифровочной лупы в темный след зайчика, отмеченный нервной дрожью, не видной на той же точке контрольного, штатного привода.
- Похоже, что есть пульсация момента, с частотой, кратной числу оборотов ведущего вала на число поводков.
- Так вот, потом на стенде у Доктора это пульсация практически исчезла. Я сам проверял, измерения корректны, все чисто. Доктор говорит – на Озерской была ошибка шага ведомого колеса. Все остальное на стенде тоже самое: редуктор, подвеска, муфта. Как ты это объяснишь?
- На стенде у Доктора не все то же самое.
- В смысле?
- Стенд не имитирует жесткости и массы рамы тележки в районе тяги редуктора. Возможно, мы и замечаем колебания усилий в тяге на живом тепловозе потому, что их усиливают собственные колебания рамы. Да, вот тут на этих скоростях резонансное усиление ясно видно.
Поликарпов поднял кустистые брови.
- Слушай, а ты вообще понял, что ты сейчас сказал?
- В смысле, что в этом случае может быть такая форма колебаний балки, что тяга не в пучности? И что напряжения в балке могут оказаться выше допустимых – смотря какая добротность у этой системы получится?
- Запросто такое может быть. Вот зубья тяговой передачи далеко от выводов полюсов, а те от их вибраций ломаются.
- Ну так все оно пока только предположение. На следующие испытания "Снежинки" надо заложить в программу тензометрию рамы тележки.
- В том-то и дело, что Доктор не дает "Снежинку" на испытания. Говорит, на стенде вибрацию устранили, остальное все замерено. И теперь, возможно, понятно, почему он не дает.
Поликарпов забрал рулоны и вновь запер в ящик на ключ.
- Мы пока их не показываем. По договоренности с Доктором.
- Так если он боится, что эти результаты обнародуют, чего же он тогда выступает против занятинской муфты?
- А кто его знает. Может, это у него просто без серьезных намерений – так, пыль в глаза пустить. Или он нашел какое-то универсальное оправдание для всех своих просчетов.
- Мужики! – послышался голос Орловского. - Есть у кого желание после работы остаться блиц сыграть?
Он стоял перед открытым шкафом, в глубине которого маячили шахматные часы в белом полистироловом корпусе.
Сергей сегодня на блиц остаться не мог. Он подрабатывал в ВТК – временном творческом коллективе и в ночь дежурил на стенде. Надо было успеть отдохнуть.

3.
Дежурство на стенде было делом не тяжелым, но занудным.

Надо было периодически проверять нагрузку по круглому манометру, показывавшему давление масла в большом зеленом цилиндре, и, если надо, поправлять, а также следить, нет ли сбоев в работе машины. Остальное время можно было дремать на стульях с набросанными на них фуфайками, в закутке, именуемом "шкиперской". К полуночи приходил сменщик, тоже молодой специалист из ВТК. Сергей уже обдумывал, на что потратить полученную надбавку: часть, конечно, на книжку, а остальное…
"В первую очередь нужен программируемый калькулятор…"

В цехе горело только дежурное освещение, окна отбрасывали на снежные завалы возле тротуара силуэты застывших механизмов. Мерно шипел воздух в пневматике и щелкал механический датчик циклов. Пожелтевший барабан сменял цифры. Вымерший цех давил пустым сумеречным пространством, пропитанным запахом индустриального масла. Сергей пошел в шкиперскую и устроился на фуфайках; он хотел вздремнуть под мурлыкание транзистора, но сон не шел. Ушедший день оставил какой-то неприятный осадок: то ли от похорон, то ли от разговора о муфте, то ли от увиденного на осциллограммах. На фоне произошедшей трагедии известие о наскоках Доктора выглядело диковато: если жизнь людей так хрупка, то странно, что многие из них пытаются портить эту хрупкую вещь. "Зачем, зачем ему это надо?" – крутилось в мозгу под неспешные блюзовые мотивы.

…С Доктором Сергей вживую познакомился еще до начала работы в Институте, на практике. Тогда его направили за синьками для диплома в большую комнату, заставленную кульманами и стоящими прямо на полу лампами дневного света. Его встретил широкой улыбкой энергичный человек лет под сорок, но моложавый, и напоминавший прической и манерами артиста Юрия Демича. Сергей понял, что это и есть не кто иной, как Семен Игнатьевич Крунин, доктор наук, чья фамилия постоянно мелькала в описаниях изобретений, научных журналах, справочниках и учебных пособиях: "привод Крунина…" "Круниным было предложено…" "снижение нагрузок на тридцать процентов…". Сергей был несколько растерян и удивлен: Доктор ранее представлялся ему значительно старше.

Крунин подвел его к одной из чертежных досок и торжественно объявил: "А теперь я вам дам такой привод, которым вы будете поражать всех на кафедре".

То, что было на синьке, действительно завораживало, как завораживает взгляд хитрое плетение восточного орнамента или рисунок лабиринта. В этом лабиринте Сергей узнал планетарный механизм, где несколько шестерен, как спутники, обкатывались вокруг центрального колеса, опираясь в ажурное кольцо внешнего. Валы, колеса, подшипники, изгибы литой стали свивались в клубок и были увенчаны, будто звездой, фигурой из лучей – то была "Снежинка", последний замысел Крунина, отысканный им где-то в патентах 60-х. В учебниках, действительно, ничего такого не содержалось. Доктор стоял рядом, наслаждаясь полученным эффектом. "Ну, как?" – спросил он, заложив руки за спину и слегка покачиваясь на носках туфель. "Вообще-то, слишком сложно" – задумчиво произнес Сергей, сопоставив в воображении увиденное с чертежами шведского электровоза. Семен Игнатьевич снисходительно хмыкнул и прочел небольшую лекцию о том, что увеличение числа деталей не всегда ведет к снижению надежности. Ни он, ни Сергей еще тогда не знали, что слова "слишком сложен" станут заклятьем, повисшим над этим приводом; их в один голос повторяли заводские конструкторы, технологи и деповчане.

Это выяснится позднее… А в тот февраль, получив направление, Сергей уже мысленно решил проситься в крунинский отдел; размах изобретательской работы захватывал его. К тому же он между делом изучил методику АРИЗ, это инженерное каратэ, позволявшее, словно кирпич ребром ладони, раскалывать самые хитроумные задачи; казалось, именно у Крунина это боевое искусство можно было показать в полную силу. Но вскоре, работая над дипломом, Сергей обнаружил, что для спецчасти ему не хватает данных по нагрузкам: разные авторы приводили разные модели, каждый уверял, что у него самая точная, и все они давали противоречивые результаты. К тому же, для снижения веса дипломного тепловоза Сергей выбрал так называемый групповой привод, у которого один электродвигатель вращал сразу две колесные пары; статьи и книги давали такой конструкции самые противоположные оценки. Короче, Сергей сам решил во всем разобраться, поработав сперва в отделе прикладной механики, а уж затем, прояснив картину, влиться в число, как ему казалось, творцов будущего. Так их пути с Доктором незаметно разошлись, подобно тому, как состав, миновавший стрелку, сначала движется по параллельному пути, и вроде как бы в ту же сторону, затем кривая – и вот уже прежняя полоса рельсов и шпал исчезает из виду, чтобы на мгновение промелькнуть под железными руками путепровода.

Придя в исследовательский отдел, Сергей забрал из библиотеки проштудировал от корки до корки все отчеты с крунинской подписью. Ему открылась странная закономерность: Доктор проявлял себя талантливым генератором идей, но ему постоянно не хватало упорства посредственности.. Крунин с воодушевлением хватался за каждую новую идею, патентовал ее, превращал ее в плоские ящики, заполненные кальками, кальки превращал в пахнувший нитрокраской опытный образец, а потом, столкнувшись с первыми трудностями, охладевал к своему детищу и загорался новым, которое казалось ему еще более удачным. Но вряд ли это можно было объяснить только нежеланием связываться с будничной доводочной работой. Казалось, что перебирая один вариант за другим, Доктор, как шахматная программа, искал какой-то абсолютный ход, абсолютное решение, которое разом решило все проблемы; возможно, так оно и было. Не принималось в расчет лишь то, что абсолютного решения могло не существовать вовсе, как не существует философского камня; разные условия производства и эксплуатации могут сделать выгодными разные схемы, и, к примеру, требовать подвески двигателя на раме или оси.
Впрочем, Сергей и сам примерно так же считал, когда учился в вузе: авторы учебников часто представляли дело так, что старые конструкции отмирают, уступая место новым и совершенным, технический прогресс представлялся похожим на что-то вроде трамвайной линии, по которой можно было ехать лишь в одну сторону.

4.
Сменщик пришел без опоздания, с сумкой, в которой лежали бутерброды и большой красный термос, предложил чаю. Сергей отказался – хотелось скорее лечь в нормальную кровать и не думать о технике. Он оделся, кинул транзистор в пакет и вышел из цеха.

На улице натянуло облака, низкие подсвеченные красноватым заревом городских огней и повалил снег; белые хлопья клубились в свете прожекторов и фонарей, освещавших территорию. Деревья превратились в белые кораллы, врастающие в небо. Снег нежно выкладывал узоры на усталой поверхности рельс и лепил абстрактные рельефы у колес вагонов – лабораторий, котлы которых наполняли ночь кисловатым дымом горящего угля. Прямо за воротами цеха на путях дремал тепловоз, подключенный к электрической линии для обогрева масляных и водяных соков его большого доброго тела, и снег стаивал на его боках.

Дорогу от проходной до остановки снег засыпал совсем – перед Сергеем развернулся ровный, чуть в складках, мерцающий праздничными блестками холст. Сергея вдруг удивило, что такой снег сравнивают с саваном; сейчас ему больше казалось, что это мягкое белое шерстяное покрывало, волоски которого шевелит ветер. В русской природе даже снег какой-то родной, добрый – когда глядишь на него, он успокаивает, восстанавливает силы души.

…В чем же цель Доктора? Воспользоваться случаем, трудностями, выступить спасителем тепловоза? А что это ему даст? Массу неприятностей, связанных с внедрением? МПС быстро выставит в виде нового козла отпущения именно "Снежинку". Куда проще ему дождаться отработки машины, пробить оборудование одной из тележек для сравнительных испытаний… а потом взяться за что-то новое, с легким сердцем говоря: "Вот, провели испытания, показали прекрасные результаты… просто завод уже освоил тот вариант и решил от добра добра не искать…" Просто и ответственности никакой. Что хочет Доктор? Премию от внедрения? А разве так уж она ему нужна? Есть степень, лаборатория, солидная зарплата… стоит ли эта премия того, чтобы нервы мотать, выслушивать беспредметные обвинения в адрес своего детища, которое уже изрядным образом надоело и мешает реализовать новые задумки… ездить, мотаться, постоянно что-то опять вылезает, и так без конца, до сумасшествия…
"А сам бы ты так поступил?" – мысленно спросил себя Сергей. "Отказался от бы от такого момента?"
"Нет," – тут же ответил он сам себе.
"А почему Доктор должен отказаться?"
"Потому что Доктор – не я. Меня почему-то влечет копание в проблемах, в вылезающих дефектах. И даже можно сказать, почему. Потому что если что-то пошло не так – то, возможно, мы обнаружили вещи, которые раньше никто не знал. Это азартная охота за новым знанием. А Доктор – не охотник за знанием, он генератор идей…"

Со стороны Шавырина вынырнул последний трамвай, отчаянно скрипя и повизгивая в кривой. За лобовым стеклом красовалась табличка "В депо". В депо так в депо. Депо рядом с общагой.

…Управление трамвая в шутку здесь сокращали как "Тр.Уп." На самом деле оно было больше похоже на вход в парк, где между засыпанными снегом деревьями дремали, как усталые слоны, заснеженные вагоны; новые, рижские, и, где-то к забору – старые, московские, поставленные в резерв и превратившиеся в высокие сугробы. Разыгравшаяся метель напоминала о приближении февраля; между линией и автодорогой высилась белая стена кустов, осины кидались на тротуар увесистыми снежками. Даже алюминиевая урна-орех и диспетчерский ящик, похожий на невысоко подвешенный скворечник, казалось, обзавелись высокими кроличьими шапками. Двойной красно-бурый "РВЗ" медленно загоняли в ворота, перегородив пешеходную тропу. Спешить и обходить его по целине Сергею почему-то не хотелось. Наклоненные под козырек окна трамвая напоминали что-то знакомое. Ну да, это как у "сто двадцать первого", только наклон в другую сторону…

…- Приглядывайся внимательнее. Эта машина – четвертая производная! – как-то обронил завлаб, когда они готовились на ноль ноль третьей машине к выезду на Ряжск.
- Почему четвертая?
- У нас иногда так ее зовут. Знаешь, в механике есть перемещение, пройденный путь. Первая производная от пути – скорость, вторая производная – ускорение. И путь и две производные от него мы можем напрямую померить датчиками, они на эти физические величины реагируют. А вот третью производную померить, почувствовать нельзя, придется использовать математику и пересчитывать из второй.
- А четвертая?
- А четвертую надо пересчитывать из третьей. То-есть, машина настолько новая, что на очевидные истины из предыдущего опыта рассчитывать не приходится.

Действительно, характер у этой машины оказался просто мистический. Казалось, что она сама выбирает своих исследователей: доверяет одним и совершенно не признает других, невзирая на заслуги и титулы. В число нелюбимых попал и Доктор, вместе с другими стоявший у истоков создания ее тягового привода.

Все началось с того, что Крунин с самого начала настоял поставить в осевой редуктор упругое зубчатое колесо – оно было его изобретением, и застолбить внедрение на новой машине было весьма большим искушением. Ничто не предвещало беды – резиновые втулки разлучили венец и ступицу уже в передачах "фантомасов", и уже не одну пятилетку бегали по дорогам страны. Но сто двадцать первому эта новинка не понравилось, как будто бы тепловоз сам решил, что упругости муфты и торсионного вала ему достаточно, и деталь, без которой он может существовать и двигаться, помешает его совершенству.
При боксовании ось выдала касательные напряжения выше предела усталости; чтобы снизить их, нужно было выкинуть патентованное средство Доктора, чтобы зубья передачи своими ударами снижали размахи больших спицевых колесных центров.

Крунин тут же запротестовал и привел расчеты, призвав себе в помощь духа новых математических методов. Изящное изыскание, украшенное графиками и вкусными, вибрирующими на языке терминами – "дисперсия ускорений", "дискретные ординаты", "нормированная спектральная плотность" – показывало, что нагрузки в приводе с колесом, лишенного упругого венца должны вырасти до безобразия. Одновременно Доктор предложил и колесо с более мягкими резиновыми втулками и даже просчитал, насколько вырастет продолжительность жизни редуктора от оптимизации; этот новый вариант вызвал возражения – подозревали, что в этом случае привод будут слишком раскачивать колебания кузова на рессорах. А если есть сомнения, надо клеить датчики и выезжать на путь.

И тут "сто двадцать первый" заготовил Доктору новую каверзу, смысл которой раскрылся далеко не сразу.

Результаты поездок оказались ни вашим, ни нашим. То есть, во всех трех приводах – и с жестким колесом, и с упругим, и с новым крунинским – максимальные нагрузки от неровностей пути оказались одинаковыми, в пределах погрешности опыта, хотя жесткость привода менялась примерно вдвое. Это уже не только шло вразрез с расчетами Доктора. Это уже не было похоже на все привычные понятия об оптимизации, когда при значительном изменении исходных параметров одни результаты должен быть больше, другие – меньше и где-то должен находиться хотя бы один максимум или минимум. Казалось, привод просто насмехается над Круниным: вот что вы со мной ни делайте, а я все равно такой же. Сослаться на разные условия опыта для разных приводов было невозможно: одновременно, на стоящем рядом на той же тележке контрольном приводе, в котором ничего не менялось, замерялись те же параметры.

Задачу подкинули Сергею: завлаб считал, что здесь нужен свежий взгляд. Парадокс был в том, что в вузе Сергей, несмотря на все свои усилия, так и не смог одолеть именно этот раздел теории вероятностей – теорию случайных процессов – и сдал его на трояк; не то, чтобы ему не хватило терпения, просто он не сумел перекинуть мост между формулами из учебника и реальным миром зубчатых колес, валов, подшипников, причудливых абстрактных скульптур корпусов и холодной геометрической красоты ферменных конструкций; дисциплина развивалась в основном на потребности радиоинженеров, а авторы учебного курса постарались сокрыть родимые пятна практических задач, из которых выросла эта ветвь древа познания, превратив последнюю в изящный восточный орнамент чистой и безвкусной, как дистиллированная вода, математики.

Если бы Сергей распределился в отдел Доктора, то, скорее всего, теория случайных процессов так и осталась бы для него неким островком прикладной магии. Крунин смог бы ясно и убедительно изложить суть своей методики в готовом, завершенном и застывшем подобно античной статуе виде; он разъяснил бы, что именно в научном мире считается правильным, а что-нет, уложив разжеванную информацию на белое пятно в познании Сергея, не замутненное собственными соображениями, и Сергей легко бы воспринял эту методику, как нечто известное и данное свыше, научился бы воспроизводить ее внешние формы, не вникая в суть, а ссылаясь на авторитетный источник, ибо нет видимой причины менять то, что кажется таким стройным и совершенным.
Но поскольку Сергей попал в отдел прикладной механики, где работали более исследователи, чем преподаватели, изложить крунинскую методику в достаточно доступном виде ему никто не смог, потому что ее, кроме самого Крунина, в Институте никто и не применял; разобрать же методику по работам Доктора без достаточной вузовской подготовки было все равно что пытаться освоить иностранный язык, начав с середины самоучителя. Проще всего было бы, конечно, подойти к самому автору и расспросить; но Сергей почел не слишком вежливым отрывать известного деятеля науки от работы и заставлять отвечать на вопросы, три четверти которых наверняка будут выглядеть детскими, и которые не возникли бы у человека, проникшего в суть учебника. Чтобы не вынуждать Крунина читать ему курс вузовских лекций, Сергей основательно перерыл институтскую библиотеку, анализируя опыт подобных зарубежных исследований в авиации и судостроении; чего-либо похожего по тяговым приводам у "забугорных" авторов не нашлось – то ли за подобные вещи там еще не брались, то ли это было отнесено к секретам фирмы.

Результат этого перелопачивания книг и журналов оказался неожиданным для самого Сергея. Разбираясь с конкретными примерами, он, наконец, понял смысл того, что в вузе выглядело столь же туманно, как танцы с бубном вокруг резного столба. Он увидел, как с помощью цифр и выкладок из хаоса звуков вычленять отдельные голоса и определять их природу. Он понял, что исследователь узнает нового и что теряет, преобразуя случайный хаос в математически выверенные кривые, где проходит неясная грань между четкой картиной реальности и аберрациями приборного видения, где твердь закономерности обращается в зыбкое колышущееся марево неустойчивой оценки, и как отличить верное отражение от призраков, порожденных конечной длиной цифрового ряда. Это был мир нового волшебного искусства, он позволял творить чудеса – например, замерять жесткость привода не на стенде, а непосредственно под движущимся тепловозом.

Сергеем овладел азарт, и он тут же решил применить свежеоструганную волшебную палочку на практике, благо часть замеров были на всякий случай записаны на магнитограф – просто так, для освоения новых многообещающих способов. Цифровая обработка в то время также напоминала занятия алхимиков; к старой машине "Минск-22" с серым мраморным пультом, на котором карандашом записывали состояние ячеек, был прилажен грубый железный ящик, в середине которого таился спаянный институтскими умельцами аналого-цифровой преобразователь на четыре канала. Прокрустово ложе со звучным названием "сто двадцать восемь уровней квантования" требовало точно знать, какие уровни и частоты наиболее важны для исследования; слишком низкие колебания гасились с помощью паяльника, конденсатора и сопротивления.
В серых стальных шкафах, набитых медью и гетинаксом, священнодействовали тридцать два килобайта оперативной памяти; запасные ячейки на случай выхода из строя пылились в кассетнице на стене. Каждый замер, переведенный в незримый массив электронных чисел, размещался на коричневой магнитной ленте в два дюйма шириной, которая сорок пять минут летала взад и вперед между вакуумными карманами, когда же математическое зелье достигало готовности, коробка, чем-то похожая на телеграфный аппарат, с хрустом выбрасывала сероватую бумажную ленту, похожую на чековую в магазине, но вдвое шире, покрытую букашками выбитых цифр. В идеале оставалось только взять карандаш и по одной перевести цифры на миллиметровку, построив график; но, по ходу дела, вдруг выяснилось, что программа дает результат не в достаточно наглядном виде, так что пришлось еще дополнительно преобразовывать данные для графиков на калькуляторе.

Когда Сергей, наконец, завершил всю эту египетскую бухгалтерию, он вдруг понял, что создал свою, самостоятельную методику исследований, согласно которой странное поведение привода было вполне объяснимым и закономерным. Воздействия от пути надо было рассматривать двояко; с одной стороны, это были отдельные удары, а с другой – периодические нагрузки. когда повышалась упругость привода, каждый отдельный удар стыка амортизировался лучше, но последующие удары стыков больше раскачивали якорь двигателя; два фактора до некоторых пределов компенсировали друг друга, оставляя наибольшие усилия в передаче неизменными. Стоило выйти пределы этой зоны противоборства, как нагрузки начинали резко расти; внутри же ее спорить об оптимальной жесткости привода было бессмысленно и надо было выбирать тот вариант, который при заданной надежности и сроке службы проще изготовить.

Такой подход тихо хоронил под собой надежды Доктора и еще нескольких диссертантов в разных местах Союза на то, чтобы на кончике пера вывести наилучшие параметры упругости и затухания звеньев привода. То, что обнаружил Сергей, просто закрывало вопрос: от сих до сих параметры хороши, и заводчане смогут сами выбирать, что им лучше.
Поскольку вопрос о ликвидации крунинского упругого венца превратился в принципиальный – не пускать же в серию грузовую машину, у которой при боксовании сто шестьдесят мегапаскалей в оси – работа Сергея была оформлена в виде статьи, к ней приделали занятинский расчет, а кроме него и Занятина статью подписала еще дюжина лиц из руководства Института и завода. Впрочем, Сергей не был против такого расклада: выходить одиноким рыцарем печального образа против нескольких научных коллективов и объявлять, что наработки по почти готовым темам могут теперь спокойно занять почетное место в корзине под столом, тоже не очень хотелось. В данном же случае о сем прискорбном известии сообщала большая группа авторитетных конструкторов и ученых, разделявшая его выводы.

Вот так, вопреки желанию Сергея, сто двадцать первый выбрал его средством борьбы с Доктором, и, как на дворянской дуэли, уклониться от этой борьбы можно было только принеся в жертву профессиональную честь. Металл не соглашался с тем, что хотел делать с ним Крунин, не смотря на его титулы и заслуги; Сергей, как испытатель, был обязан отстаивать объективные, не зависящие от него истины; иного права у него не было. Единственное, что утешало Сергея в этом странном противоборстве – он был стороной, вынужденной принять вызов.

…Решетчатые, с пиками наверху, ворота парка медленно растворились, оставляя на сугробах дугообразные черты. Трамвай поскрипывая, протиснул свое желто-красное тело в дремлющее вьюжное пространство, оставив поперек тропы две черные поблескивающие полосы. Совсем рядом показался панельный прямоугольник общежития. Черный подъезд с перегоревшей лампочкой, лестница, коридор, дверь комнаты на втором этаже, и спать.

Остаток времени до утра прошел спокойно, если не считать, что в три часа ночи к нему постучал сосед из общажной комнаты этажом ниже и заявил, что пришел искать свои трусы. "На фиг мне твои трусы!" – заявил Сергей, давясь от смеха. "Все говорят, что на фиг, но ведь кто-то взял!" – невозмутимо ответил сосед. Как выяснилось, он вечером постирал свои трусы, а потом они вдруг пропали, и он не надумал ничего лучшего, чем среди ночи пойти смотреть по всем комнатам. Сергей, насколько мог, доходчиво и кратко объяснил, что он с ночной смены и тут не был, что ему вообще до фонаря, есть ли у соседа трусы, и захлопнул дверь. Сосед поворчал и пошел стучаться в другие комнаты. В конце концов сосед нашел трусы у себя: оказалось, что он повесил их сушиться на батарею, а батарею задернул занавеской.

5.
Воскресенье заглянуло в окно поздним рассветом.

Сегодня спешить было незачем. У Витьки Торопова, что когда-то учился с Сергеем в одной студенческой группе, был день рождения, и на него собрались все одногруппники, приехавшие в Коломну. Собственно, день рождения был вчера, но у многих вчера была рабочая суббота.
На подарок уже сложились, и Сергей примерно знал, что купят: что-нибудь для будущей квартиры. Витка с женой жил в коломзаводской малосемейке, возвышавшейся большим панельным кирпичом возле переезда, к котором утянулась одинокая ветка трамвайных путей со ржавыми рельсами; на нее с железнодорожных платформ сгружали вагоны и откатывали на кольцо. Неподалеку за деревьями день и ночь грохотали поезда по линии Москва-Рязань, а чуть дальше шипели и сочно гудели паровозы, которых обслуживали в депо Голутвин. Но все-таки это было близко работе и к остановке, а квартиру скоро дать обещали – Витька работал в цеху.

Как и договаривались, они собрались у остановки, где с одной стороны темнел в плетеном кокошнике деревьев старый обветшалый частный сектор, а с другой высилась недавно отстроенная "китайская стена". Почти все уже обзавелись семьями и пришли с женами; среди них Сергей заметил незнакомую девушку, которую представили ему, как Аню, незамужнюю подругу жены одного из приятелей. Аня была невысокого роста, выглядела хорошенькой и стройной и оказалась учительницей химии.
Шумной компанией они разобрались с подарками, цветами и бутылками, и взяли курс на клетчатый корабль малосемейки. В общем, это был обычный день рождения с тостами, танцами под катушечный магнитофон с двумя полированными дощечками по бокам, перекурами на лестнице и разговорами о плане и премии вперемежку с анекдотами. Чуть позже появилась гитара, помогая вспомнить колхозы, практики и первые чувства; в открытую форточку вылетали и терялись сердечные слова о том, что дым костра создает уют.

После чая с тортом кого-то посетила идея всем разом пойти в кино, как когда-то вместе срывались после лекций в старый кинотеатр со стеклянными галереями и плюшевыми шторами, полупритопленный в зеленой тени парка. То незабвенное место осталось в другом городе и другие студенты спешили туда после занятий, а порой, что греха таить – и с самих занятий; здесь же ближайший храм искусств был совсем рядом, в старом деревянном клубе в глубине сада. Но они пошли не туда, а выбрали заведение, более напоминавшее о киношках их студенческой поры – стояло оно возле Кремля – и порешили брать билеты наугад, на первое, что там идет. С их компанией отправилась и Аня. Сергей понял, что их знакомят; он не любил, когда его пытались с кем-то свести, но, чтобы не огорчать девушку, взял ей билет рядом с собой.

После того, как они расстались с Татьяной, прошло уже много времени; не то, чтобы он не искал других знакомств, но Татьяна оставалась в его сердце и не пускала туда никого больше. Той легкости взаимопонимания, с которой два человека думают и действуют как один, не было, знакомые девчонки оставались знакомыми, но чужими, и попытки более тесных взаимоотношений вызывали чувство, будто кому-то изменяешь. Татьяна, сама не желая того, оставалась стоять между ним и другими, и было бы странно винить ее в этом – он и сам не хотел ее ухода…

В кинотеатре на этот сеанс был клуб любителей кино; давали Тарковского и зал был полон. Места оказались неплохие, несмотря на очередь в кассу; казалось, люди созрели до ленты, которая еще несколько лет назад прошла здесь без всякого зрительского интереса, и стремились наверстать упущенное. Это был "Сталкер".
- Все мое здесь, понимаете? – рвал сердце с экрана актер Кайдановский. – Здесь, в Зоне! Счастье мое свобода, моя, достоинство мое – все здесь! Я ведь привожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных, им не на что больше надеяться… А я могу, понимаете, могу им помочь!... Я от счастья плакать готов, что могу им помочь…

После кино была ночь; она встретила всю их компанию, как продолжение сеанса, как темный зал, в зал, в котором разместился весь город, и проекторы фонарей рисовали на полотне белых улиц авангардные кадры. Было легко, в голове непринужденно смешивались философское содержание картины, воспоминания о лучших годах после школы, чувство того, что вокруг все свои, хрумканье мягкого, свежевыпавшего снега под ногами и остатки паров содержимого бокалов, поднятых сегодня за здоровье именинника; впрочем, главное было не в содержимом, а в хорошей компании. Что-то рассказывая друг другу и смеясь, они дошли до остановки Третьего Интернационала, где их подхватил запоздалый вагон, шедший на Холодильник. За Площадью Советской их компания начинала редеть; друзья выходили, чтобы топать домой или пересаживаться на другой маршрут. Выяснилось, что Ане надо ехать до Холодильника, а там идти пешком на Колычево; Сергей тут же предложил проводить; Аня согласилась.

Протоптанная в снегу тропинка вела за трамвайное кольцо. Сбоку, словно хребет гигантского динозавра, покрытый темными и светлыми пятнами зимнего камуфляжа, ползла ввысь насыпь строящегося путепровода, долгожданной дороги для трамваев на Девичье поле. С Оки полз оттепельный туман; низкие облака над городом сияли желто-коричневым заревом, словно море в тропиках, фосфоресцирующее от мириад живых существ. Впереди, обдуваемые всеми ветрами, высились крепостные стены домов нового микрорайона, опоясывающие неустроенные дворы с еще невзрачными саженцами деревьев и стандартными наборами скамеек и детских площадок из труб. Со стороны Оки, в низине, за присыпанными снегом ветвистыми кущами, прятались дома частной застройки, мерцая редкими светлячками окон и фонарей на черных и по-рыбьи скользких от сырости деревянных столбах; там царили тишина, сумрак и туман. Сергей угощал Аню шоколадом, прихваченным в гастрономе на пути в кино, и оба увлеченно болтали о разных вещах; Аня оказалась общительной и эрудированной собеседницей. Он обратил внимание, что ее зимние перчатки слишком легки, и, будучи больше надеты для фасона, плохо согревают ее руки – Аня то и дело прятала их в карманы нейлоновой шубки – и предложил ей свои варежки. Аня смущенно улыбнулась, но варежки одела с удовольствием. Так они дошли до подъезда, где еще долго говорили под звон капель, падающих с нагретой крыши девятиэтажного дома, и на прощанье обменялись бумажками с телефонами.

Обратный путь показался короче. Было тихо, и даже машины по шоссе перестали ходить. На переезде рельсы играли нетронутой изморозью.

"Ну вот," - подумал Сергей – "будет спокойная миловидная жена. Рациональный выбор, гармоничная пара. Говорят, такие пары подбирают на компьютерах. О чем еще думать? В конце концов, есть такие вещи, как привычка, уважение…"
Ему показалось, что его зеленые варежки теперь хранят тепло Аниных рук; он вспомнил ее лицо с маленьким приятным курносым носиком, с легким разлетом бровей над карими подвижными глазами, и оно показалось ему каким-то по детски доверчивым и беззащитным.
Как все может быть просто. Он позвонит, договорится о новой встрече, Аня к нему привяжется… Ну, а если завтра, через месяц, через год, судьба внезапно столкнет его с другой, которой появится настоящее, сильное чувство? Кто сказал, кто гарантировал, что такой непостижимый порыв душевных сил, как к Татьяне, был последним в его жизни? Можно было бы еще понять, если бы Татьяна была первой женщиной, к которой он испытал неземную, всепоглощающую страсть; тогда можно было сказать себе, что такое может случиться только один раз в жизни, если вообще случается, а дальше надо успокоиться и просто жить, просто потому что подобного никогда больше не произойдет. Но Татьяна была второй; первый раз это с ним было еще в вузе. Ничего особенного, он любил ее, она любила другого, ничего из этого не вышло, совершенно ничего, абсолютно ничего, кроме того, что неожиданно осознаешь: любить человека – это значит жить для него…
Значит, все еще может быть снова, и если это произойдет – как быть с Аней? Обманывать себя и ее, притворяться, играть? Имеет ли право он завоевывать сердце Ани, если не знает наперед, сможет ли ее по-настоящему полюбить? Да и как это – полюбить по разуму, по плану? Имеет ли он право подвергать ее риску ради попытки устроить собственную жизнь?

В общаге еще горел свет. На кухне сидел сосед с незнакомым Сергею мужиком. В опустошенной банке из-под рыбных консервов в томате высились окурки. Духан уплывал в раскрытую форточку. Где-то под табуретками позвякивала стеклотара.
- Серега, ну как тебе МВК? – спросил сосед, увидев в открытую дверь Сергея, проходящего по коридору в свою комнату.
- Какое МВК?
- Так ты чего, не слышал? Сто двадцать первый зарубили… понаписали замечаний, и за привод ваш тоже… Вот и я говорю, чего им докажешь, да? Серега, будешь с нами?
- Не, я уже день рождения у знакомых отметил, да и завтра вставать рано… Мне на сегодня хватит.
- Ну, это как хочешь, тут дело такое… если у человека настроение есть, а если нет то, тогда конечно… это каждый сам определяет, когда и сколько…

…Сергей сунул листок с Аниным телефоном в свои бумаги и забыл про него. Выбрасывать или рвать клочок бумаги, которого касались Анины пальцы, ему тоже не хотелось.

6.
Через форточку в не слишком большом кабинете заместителя директора по науке залетал веселый гул; было слышно, как подтаявшие сосульки с глухим звоном падают с пятнадцатиметровой высоты в лужи на отмостке, как скрипят в крутой кривой на подъездных путях колеса сплотки, как сочно разбрызгивают лужи с коричневой снеговой кашей машины на Рязанском шоссе, и как по мосту на Оке грохочет далекий состав. Прозрачные локоны берез купались в ярко-голубом разливе неба, что окрашивал в цвет морской волны тени на снегу, сиявшем на утреннем солнце оттенками желтого и розового; в воздухе чувствовались какая-то непривычная свежесть и простор. Запах проснувшейся вдоль теплотрасс земли перебивал копоть от сгоревшей солярки. Кабинет постепенно заполняли люди, рассаживаясь на стульях вдоль стен: их пригласили на совещание по поводу тягового привода сто двадцать первого, точнее, выходов их строя занятинской муфты. Сергей редко бывал здесь: обычно Громов предпочитал сам заходить в лаборатории, чтобы лично, своими глазами взглянуть на любые осциллограммы и расшифровки; но сегодня было решено собрать ареопаг из всех отделов Института, причастных к приводам. Был приглашен и Крунин, который сейчас непринужденно болтал о чем-то с Орловским, иногда смеясь, - скорее всего, тема разговора была далека от теории машин и механизмов. Был, естественно, и Занятин – он сидел поодаль, сосредоточенно перебирая вытащенные из старого черного картонного тубуса синьки. "Волнуется" – подумал Сергей. Волнение было вполне объяснимым.

Замдиректора по науке Глеб Константинович Громов полностью оправдывал свою фамилию.

Его научная карьера началась в вагоне-лаборатории с первых моментов основания Института: на его глазах строились корпуса и экспериментальные цехи, изобретались приборы, за неимением в то время готовых, люди учились своими руками делать тензодатчики, и, наконец, великими трудами и обходными путями был получен первый авиационный осциллограф. Волшебный ящик записывал колебания на кинопленку, которую приходилось разглядывать в лупу – но это уже был прибор, позволявший регистрировать колебания в сотни герц, недоступные ранее. С этим нехитрым вооружением надо было наступать на тайны тепловозов с гидропередачей. В те годы в самом разгаре была холодная война и, одновременно, - массовая замена паровозов на тепловозы. Кто-то в московских кабинетах решил сразу убить двух зайцев: сэкономить стратегическую медь и снизить стоимость каждого локомотива, заменив тяжелые и дорогие генераторы с электродвигателями на насосы с турбинами, что несли энергию от дизеля к колесам через потоки горячего масла.
Заводы наперебой выкатывали из ворот опытные машины - одна на другую не похожа; новинки приводили в ужас бывших паровозников нагромождениями из редукторов и карданов, заводские расчетчики сходили с ума от сложности кинематики, а клавишные арифмометры ВК-1 не успевали менять цифры в окошках, даже если бы за них удалось усадить целый город. Результаты же доводки требовались быстро, ибо от скорости ухода паровозов с дорог, как и от гонки в новых видах оружия, зависел исход борьбы великих держав. Вот тут Громов и начал нащупывать методы, которые легли в основу тактики и стратегии исследований на следующую пару десятилетий. В помощь скудной приборной базе он призвал магию стальных шкафов, наполненных тусклым багровым сиянием электронных ламп; аналоговые машины осилили закорючки дифуравнений, качая перьями самописцев и развязали гордиев узел трансмиссий, где каждый кардан вносил в общую круговерть свою дисгармонию.

Поставив работу на конвейер, Глеб пропустил через него добрый десяток машин – магистральных и маневровых, отечественных и импортных, купленных для накопления опыта, и защитил кандидатскую. Отечественные заводы уже обогнали Америку по мощности дизелей на одну секцию локомотива, как вдруг сверху пришло указание, что, ввиду неэкономичности гидропередачи, ее надлежит оставить только на маневровых тепловозах; большую часть опытных образцов порезали в металлолом, оставив лишь небольшую часть особей для разведения на подъездных путях. Но искусство исследования локомотивных трансмиссий было уже обретено Институтом; можно было сказать, что, сев в кресло зама по науке, Глеб поселился в доме, который сам же и строил.

С испытательских времен сохранил он прямоту и резкость характера, безотносительность к чинам и обстоятельствам. Многие в Институте побаивались Громова, но, в то же время, не могли вспомнить случая, когда он кого-нибудь наказал не по делу. Глеб органически не переваривал пустых разговоров и попыток упаковать незнание в красивые фразы и мог жестко и обидно оборвать говоруна на полуслове; тем не менее, ему всегда можно было возразить, и выступить с мнением, противоположным тому, которого он держался: единственным условием при этом была железная аргументация. Он не искал подхода к людям, с которым работал, выкладывая все, что думал о любом, сплеча и недипломатично; но и к нему не нужно было искать подхода, говоря сразу и начистоту. Любой приказ, им принятый, требовал выполнения любой ценой; но среди этих приказов не находилось продиктованных самодурством или невежеством. На технические советы Громов взял за обычай приглашать молодых специалистов: "Может, они и ничего не скажут, а если скажут, то что-то ценное". На молодость и отсутствие опыта при этом скидки не делалось – как и не принимались в расчет ученые степени и должности; для металла и Громова все были равны.

С Громовым в те времена начинал на испытаниях и нынешний начальник отдела, Игорь Афанасьевич Новак. Он первым в Союзе разобрался с вопросом, почему колесные пары при боксовании начинают колебаться от сил трения, как струна под смычком, и почему от этого ломаются оси. Выбрав себе менее широкое поле для изучения, он вспахал его глубже, и от него в отделе пошел стиль запихивать в каждую строку научной статьи гораздо больше информации, чем у других коллективов. У самого же Новака кандидатская оказалась до того заполнена свежими знаниями и идеями, что некий деятель вузовской науки впоследствии взял ее, разбавил общими рассуждениями и математическими выкладками и превратил ее в свою докторскую.

…Совещание не началось с вулканов и молний. Громов не спеша встал – высокий, коренастый, опираясь кулаками на истертую, потемневшую дубовую панель по краю стола, - и начал говорить спокойно и в какой-то степени отстраненно; гнев в нем перекипел.

- Как вы уже знаете, межведомственная комиссия сто двадцать первый не приняла, и, в частности, по приводу. Назначены комплексные испытания колесно-моторного блока в климатической камере с имитацией температур до минус пятьдесят. То, что в Печоре выявили неправильную затяжку болтов, и что брак на девяносто девять процентов и есть причина разрывов муфт – все это известно, и это сегодня обсуждать не будем. Через несколько дней из Луганска придет совершенно новая машина для испытаний на Северной – там будет ревизия КМБ, там и будем разбираться. Сейчас вопрос в другом - что у нас есть наготове на случай этого самого одного процента вероятности. Есть возражения против такой темы разговора?
- У меня вопрос, - Крунин, заложив ногу за ногу, слегка покачивал носком полуботинка, - У нашего отдела есть превосходный тяговый привод, который решил бы ваши проблемы. Но о нем, как я понимаю, речь идти не будет. Речь пойдет о том, чтобы исправлять недостатки штатного варианта, как вы обычно говорите, малой кровью. И я знаю, чем вы это объясните – тем, что "Снежинка" не проходила еще эксплуатационных испытаний. Этот довод вполне убедителен. Но тогда для чего нас сюда пригласили? Что от нас хотят услышать?
- Критику. Чем больше вопросов выявится сейчас, тем меньше их будет на пути. Вы не возражаете?
- Всегда рад помочь.
- Тогда начнем с того, что дадим изложить свои соображения автору.

Занятин не спеша привстал со своего места, развернул на оргстекле, покрывавшем зеленое сукно стола с разложенными на нем памятками, списками телефонов и таблицами, большие затрепанные синьки муфты, достал пояснительную, из корешка которой виднелись картонные полоски закладок. Сергей обратил внимание, что у Занятина появились мешки под глазами. "Волнуется…"
То, что сейчас будет сказано, Сергей в общем-то уже знал. Переход на болты с мелкой катаной резьбой, чтобы сжатие металла уменьшило коварное сосредоточение нагрузок в его толще и опасность разрыва его частиц. Шлифовка торцов втулок на магнитном столе, которая уничтожит перекосы, допущенные небрежной рукой токаря низкого разряда и выстроит втулки точно по росту, как отборных солдат в шеренге – тогда нажимное кольцо ляжет на них, как ровную плиту, надежно сцепившись с ней силами трения. Антикоррозийные покрытия… небольшое увеличение фасок… другие мелочи и тонкости, которые позволяют выжать из конструкции невидимые резервы, не добавляя ни грамма стали, но удлиняя нормо –минуты и делая менее трагическими ошибки невнимательных рабочих. Масса на глазах собравшихся перетекала во время; такого нельзя было вычитать ни в одном учебнике физики. Занятин закончил рассказ, несколько растерянно развел руками – "вот, собственно, и все" – сложил авторучку-указку, и не услышав ответа, повернулся и пошел к своему стулу; Громов, не замечая этого, пристально смотрел на истертый и подклеенный липучкой чертеж сборки.

- А как дела по варианту с болтами под развертку? Усложнение технологии оставим в стороне. Что с прочностью крепления?
Занятин обернулся, снова подошел к столу, развернул еще одну синьку – она была свежая, еще не вылежалась после множительной лаборатории и распространяла резкий запах нашатырного спирта. Ручка- указка заскользила по розовато-рыжим линиям.
- Мы проработали данный вариант. Получается, что это ложный путь: уходим от одного напряженного узла, болтов по внутреннему фланцу, к другому напряженному узлу. Нажимное кольцо нагружается изгибающим моментом, вот здесь получается опасное сечение, а вот по расчетам значения напряжений. Увеличить толщину кольца нельзя, потому что некуда. В эту щель между мотором и редуктором больше ничего не впихнуть. Хорошо шведам – у них двигатель короче.
- Ну, шведы на нашей производственной базе вообще такого привода не сделают… Значит, все равно не выигрываем. Плохо. Запасные решения всегда иметь надо. У кого есть предложения? Но только так, чтобы либо доработкой резинокордной муфты, либо применением другой, уже исследованной на тепловозе. Так, чтобы к окончанию комплексных испытаний, если резинокордная провалится, то можно было бы сразу ставить на серийную продукцию.
- Глеб Николаевич, - возразил Орловский, - но ведь вы понимаете, что родить новую муфту, чтобы и компенсировала, и крутильные колебания гасила, и в эти габариты влезала, можно, но никак не за полгода. За рубежом вообще нет такого решения. У них есть муфта с большей длиной, которая сюда не войдет.
- Я понимаю. Только времени у нас нет.
"Стоп, а надо ли, чтобы она была упругой?" - мелькнуло у Сергея. "Если по результатам испытаний при повышении собственной частоты до девяти герц там нагрузки сильно не вырастут…"
- Разрешите?
-Пожалуйста.
В кабинете притихли. Сергей подошел к столу и почувствовал, как на него удивленно смотрят сзади. Нет, он не собирался совершать чудо, просто первый связал два разных факта.

Он бросил в тишину горсть сухих технических терминов, которые для людей, далеких от мира машин, наверное, показались бы странным языком таинственных магических заклинаний. Заклинаний против голодного Демона Отказа. Впрочем, этим языком свободно владели все присутствующие; поэтому они с поразительным увлечением слушали то, что непосвященному показалось бы долгой тоскливой заумью. Волшебные слова тут же мысленно переводились в линии на чертежах, блеск стали, цепочки формул и гул двигателей, дрожащие зайчики осциллографов и масляное мелькание зубьев фрезы на станке. Рождалась рукотворная реальность.

- Предложение в том, чтобы резинокордную муфту заменить на зубчатую, с теми же самыми параметрами, что и у муфты между торсионом и якорем тягового двигателя. По осевому габариту она проходит. Более того, можно уменьшить ширину обоймы, потому что со стороны редуктора муфта должна компенсировать в осевом направлении шестнадцать миллиметров, а не двадцать шесть. Податливости одного торсиона достаточно, чтобы амортизировать возмущения от пути, на это указывают исследования на машине ноль ноль три, а также исследования и опыт эксплуатации электровозов ЧС4, ЧС2 и Sr1, который идет на экспорт…

Сергей проглотил слюну, на мгновение почувствовав, какая напряженная тишина стоит в комнате. Он понимал, что сейчас все ищут в его построениях ошибки, натяжки – и правильно делают, что ищут: всегда лучше что-то выявить сейчас, чем на пути. Он закончил мысль.
- Таким образом, в данном варианте есть только уже испытанные и освоенные производством узлы. Главное достоинство данного решения – в том, что детали зубчатой муфты изготавливают сейчас на участках с более стабильной технологией, чем детали резинокордной, а сборка муфты с обоймой не требует затяжки болтов динамометрическим ключом. В итоге частота выходов из-за брака сразу снизится. А если и эту муфту начнут делать с браком, то заводчане не смогут списать это на конструктивные недостатки – сейчас-то у них нет отказов по зубчатой.
- Кхм! Так что же получается? – пророкотал Глеб, приподнимаясь с кресла, - вы предлагаете менять муфту, только чтобы обойти пару заводских бракоделов? Пэтэушника с кривыми руками, который втулки точит, и сборщика, который наобум святых болты заворачивает?
- Именно так. Обойти пару бракоделов, чтобы они не задерживали внедрение всего тепловоза. Больше никакого технического смысла использовать две зубчатые муфты здесь нет.
"Ну вот – ответил прямо, и даже в чем-то цинично. Сейчас телефон на пол полетит" - решил Сергей. Но Глеб, поднявшись, продолжал стоять, глядя на рыжеватые линии синьки.
- Назовите основные недостатки своего варианта, – как-то резко и сухо неожиданно произнес он.
Сергей ждал этого вопроса. При проработке любой конструкции в отделе о слабых ее сторонах было положено думать больше, чем о сильных.
- При разобщении муфты, когда выкатывают колпару, смотровая канава будет загрязняться жидкой смазкой. Потом, в производстве увеличивается расход высоколегированной стали.
- У кого будут еще вопросы по этому предложению?
Тишина закончилась. Послышался шорох, люди задвигались. Кто-то кашлянул.
- Да какие вопросы. Все лепится из уже готового. Чертежнице дать синьки, она к вечеру нарисует.
- А у вас, Семен Игнатьевич? Хотелось бы услышать и ваше мнение.
- Глеб Николаевич, ну какое еще мнение? Оно давно было высказано в моих работах, просто их не все внимательно разбирают.
- И все-таки, если не затруднит? Хотелось бы услышать разные точки зрения.

Крунин не спеша поднялся, вздохнул, и его взгляд сначала скользнул в окно; затем он подошел к столу и, как на семинаре, повернулся к слушателям.
- Ну, что ж… После того, как все высказали свои мнения, позвольте изложить точку зрения человека, профессионально занимающегося динамикой тяговых приводов. Проведенные в нашем отделе исследования математической модели привода на ЭВМ показывают, что выбранные для вот этого варианта значения упруго-диссипативных свойств системы весьма далеки от оптимальных, что должно привести к снижению надежности. Но, тем не менее, я не хотел бы отрицать научно-познавательной стороны данного предложения: в конце концов, это еще один эксперимент, а бесполезных знаний в нашем деле не бывает. Более того, у нас нередко изобретатель зацикливается на чем-то одном, что кажется ему наилучшим, не ищет других путей. У нас же в ОКП в любой работе всегда рассматриваются альтернативные варианты. Так что расширение поиска – это всегда только плюс… да и к тому же надо и молодежи давать возможность пробовать что-то свое, верно? Хотя, повторяю, в прозвучавшем предложении лично я оптимальной конструкции не вижу.

Крунин выждал паузу, как бы ожидая возражений; не дождавшись, он бросил взгляд на комиссионные "Сейко" и повернулся к Громову:
- С вашего позволения, Глеб Константинович… сейчас у меня должен начаться монтаж нового образца на стенде…
- Да, конечно… Большое спасибо.
Крунин попрощался и легкой походкой вышел из кабинета.

- Хорошо, - Глеб сделал рукой жест в воздухе, - данный вариант будем держать на тот случай, если вдруг резинокордная не пройдет комплексные. Но это значит, что теперь у нас появилась возможность спокойно искать и другие решения, где не будет трения и смазки – на базе резинометаллических элементов. Да, я знаю, что у Куличева на стенде из шарниров резиновые сопли лезут. Но ведь он использует в этих шарнирах освоенные и отработанные решения… Освоенные двадцать лет назад, а за эти двадцать лет появились сферические шарниры, тонкослойные элементы, литьевой полиуретан и еще много чего. И, по-моему, сейчас, когда у нас появился рубеж, куда всегда можно отступить, надо сосредоточиться на технологиях, которые наши заводы не освоили – пока не освоили. От лабораторий соображения изложите на следующей неделе…
Глеб расставлял варианты тягового привода, как фигуры на доске. Слон под боем, его надо защитить пешкой. Вариант с двумя зубчатыми муфтами действительно пешка, так, конструкция за неимением лучшего. но слон в связке с пешкой – это сила, они дают противнику овладеть центром, то-бишь отложить сроки внедрения. Теперь следующим ходом можно развивать коня – новые технологии не должны валяться в заделах, пора вводить их в игру, накапливать по ним ноу-хау для прорыва вперед, сквозь черные ряды неизвестности.
Не зря все-таки в отделе после работы играют блицы.

7.
- Сегодня будем делать вскрытие.

В полураскрытое окно затекал пьянящий утренний воздух. Молодая листва зеленым дымом окутала казарменный монолит Учебного комбината. Где-то внизу прокатилась волна рокота, гула и скрипа, задребезжали стекла – сплотку с рельсосварочной машиной выгоняли на испытания.
Весна. Уже весна.

- Сегодня будем делать вскрытие, - повторил завлаб.

Несколько дней назад массивное тело секции "А" наконец-то прибывшей из Луганска машины ноль одиннадцать, со свежевыкрашенным салатовым кузовом и огромной надписью "ВЗОР" закатили в горбатую кирпичную оболочку цеха. На смотровой канаве почетный караул из четырех стальных колонн – домкратов подставил кузову свои грубые, натертые руки. Ребристые желуди – электродвигатели провернули ходовые винты, и добрая сотня тонн литых деталей, раскроенного и сваренного стального листа, витков меди и переплетений труб поднялась над серым постаментом тележек и повисла в воздухе.

Первыми к этому гигантскому операционному столу подошли рубашкинцы: они замерили разбеги осей и нашли, что они не соответствуют чертежам. Это значило, что ноль одиннадцатый, будь он сейчас выпущен на линию, будет хуже проходить кривые, давя гребнями сбоку на головку рельса больше обычного, стараясь сдвинуть его вместе с костылями и подкладкой и расшить колею; в прямых же тележка должна была стать наискось, и путь натирал бы гребень передней колесной паре, как тесный ботинок натирает мозоль на ноге. Дефект был исправим; но он говорил о том, как небрежно и без души была изготовлена ходовая часть, и внушал тревогу.

Итак, сегодня будем делать вскрытие. Разбирать тяговый привод, чтобы оборудовать его датчиками. И увидеть его состояние.

- Занятин сегодня в Москве, - продолжал Стеценко, - опять замечания по диссертации, так что придется начинать без него: подготовка и так вышла из графика. Так, что, Николай Михалыч, - обратился он к Поликарпову, - возьмешь сейчас Чугуева и на двух приводах, где будут ставить датчики, проверишь затяжку болтов, посмотришь, что там с арматурой, потом снимете "блины" и на стенде проверите, соответствует ли жесткость документации. На всякий случай запасные комплекты муфт нашего производства есть.
- Еще бы им не быть. Вон и Сергей тоже на столе их резал.
- Да, Сергей тоже идет. Ему обязательно надо знать, в каком состоянии экипаж перед опытом, каждая мелочь. На Лермонтовской говорят, что болты якобы раскручиваются в эксплуатации; вот сейчас у нас свежий тепловоз, только что с завода; вот и проверим.
- Интересно, - хмыкнул Поликарпов, - а кто это им сказал, что затяжка ослабевает в эксплуатации? Они когда-нибудь по прибытии новой машины в депо ее проверяли?
- Ну видишь, Михалыч, даже если им никто не скажет… Если это брак, то вместе с заводом виновата приемка, то-есть МПС. Это для них уже вопрос чести мундира. А вот если здесь, после ничтожного пробега, затяжка не соответствует, значит, есть основания вытаскивать людей с Лермонтовской на завод и там разбираться, что там за производство, и что там за приемка. На серийных-то машинах у них нет такого безобразия!
- Да, жаль, что Занятина самого не будет…
Занятинская диссертация уже давно была на выходе, но в вузовском секторе ее все время тормозили из-за разных непринципиальных вещей. На этот раз всплыло требование, чтобы в работе обязательно что-то должно быть посчитано на ЭВМ.

…Григорий Чугуев, мужик лет тридцати пяти из их отдела, уже ждал в углу возле выкаченных тележек. Он стоял, опираясь на здоровый, как ручной пулемет, черный динамометрический ключ. Там, где у пулемета должен был быть диск, у ключа виднелся полумесяц с делениями и стрелкой. Когда тянут гайки, стрелка отклоняется и показывает усилие. Сегодня движение стрелки должно было бесстрастно, как весы Немезиды, определить степень вины и невиновности.
- Ну что, Михалыч, новую диссертацию писать будем?
- А ты, Григорий, свою чего писать не стал? Чай, вуз кончал, не техникум.
- У меня жизнь и так неплохая. Жена, машина, двое детей, квартира.
- И калым в шкиперской.
- Так это, Михалыч, трудовые мозоли.
- А что, диссертацию у нас без трудовых мозолей кто-то делал?
- Да диссертация, Михалыч, она еще когда будет и сколько нервов помотают по разным инстанциям, да еще кто-то будет показывать, что ты хоть и семи пядей во лбу, а от него, инстанции, полностью зависишь. А калым – он сразу, и ни перед кем кланяться не надо, наоборот – тебя все сами просят и с уважением.
- Ну, насчет инстанций - уж чего, да это бывает. Был я недавно на защите в одном железнодорожном вузе – там половина доклада из благодарностей в честь того-то и того-то, разве что родственников и собачек не упоминали.
- Небось сам-то, Михалыч, из-за этого свою не стал писать?
- Свою? Да нет, тут свои причины были.
- Мысли с тепловозами, а душа все-таки к пчелам?
- Что пчелы? Понимал бы ты что в пчелах! Пчелы – они как дети… Ты от дела-то не уводи. – Поликарпов похлопал себя по кармам и вытащил засаленную тетрадь в черной дермантиновой обложке. Втулки и болты крепления изготовили, ты получил?
- Уже в шкиперской. Обратно, выходит, за флагманов отрасли работать будем?
- Хорошо, что хоть колесные пары менять не надо.
- Ха, это точно.
- А их-то почему? – спросил Сергей.
- А, это на первой машине был случай. Заводские технологи решили сэкономить на прибылях. Знаешь, такие емкости в литейной форме, которые подпитывают горячим металлом отливку, пока она не остынет.
- Знаю, это у нас на технологии было. Ставятся там, где меняется сечение отливки и скопления металла. А если не предусмотреть, то сталь сожмется при охлаждении и внутри появится полость – раковина.
- Это хорошо, что вас и этому учили – пригодится. Так вот, еще со времен, когда в Луганске паровозы делали, там вот как раз спицевые колесные центра были. И всегда положено было над каждым переходом спицы в обод ставить свою прибыль. Такое целое ожерелье из прибылей, и в центре еще над ступицей. А потом же, когда "Ласточки" пошли, на них центра делали дисковые, спиц там нет. И вот сейчас, когда для сто двадцать первого снова спицевые понадобились, они что сделали: сделали одну прибыль, над ступицей. Вот мы взяли тогда колесный центр, поставили на карусельный станок, и сняли металл по ободу. А там под каждой спицей при переходе в обод – раковина, откуда потом трещины пойдут. Вон это колесо там за цехом валяется, потом можешь сам сходить посмотреть. Показали луганцам, показали представителям МПС – вот тогда-то они и поняли, что то, что веками оттачивалось, с кондачка не ломают.
- Я вот одного не пойму. Луганский завод в конце тридцатых вообще освоил коробчатые центры. У них же переходы плавные, меньше раковин образуется. Почему они их не использовали?
- Мастерство иссякло. Знаешь, на производстве люди годами друг к другу подбираются, гранями притесываются, чтобы был монолит вроде пирамиды египетской; тонкостей-то ведь так много, что на бумагу их все не перенести. Взять да покрошить все это отбойным молотком – это в два счета, а потом в кучу сгрести – кладки не получится. Так, щебенка россыпью… Ну вот, славно мы поговорили, а теперь славно поработаем!

8.
Вскрытие машин обычно производится без торжественности и трепета присутствующих: эта была работа, в которой ученый внешне ничем не отличается от слесаря. Набегающую колесную пару вывесили, подведя круглые таблетки домкратов под хомуты рессор. Чугуев с ключом полез наверх, на широкие серые балки рамы – с них проще было достать наружные гайки на фланце. Сергей ломом застопорил колесную пару, чтобы не вращалась. Поликарпов снял с плеча черную командирскую сумку с планшетом, чтобы записывать результаты, и послюнявил химический карандаш ("Где он его достал в наше время?" – мелькнуло у Сергея).
- Ну что, Михалыч, как говорил Гагарин перед обедом – поехали?
- Подожди, надо еще внешний вид зафиксировать… - карандаш забегал по листу на планшете, - Так… так… При затянутых болтах по наружной периферии РКЭ… в месте утолщений, так будет точнее… наблюдается выдавливание резины в сторону наружной периферии… Степень выдавливания примерно соответствует нормальной деформации РКЭ… Так?
- Ну так величина затяжки болтов не от резины зависит. Кольца на дистанционную втулку замыкаются.
- Это означает, что в собранной муфте кордные нити были вытянуты. Если вот сейчас выяснится, что болты тянули нормально, а элементы внутри повреждены, это существенная деталь…
- А если бы не были вытянуты?
- Если корд не растянут, значит, предварительного напряжения нет, и быстрее разрушится. Все, крути!

Чугуев, широко, как моряк, расставив ноги, накинул длинный рычаг динамометрического ключа на гайки, расположившиеся аккуратным венчиком по краю наружного фланца, похожего на огромную стальную суповую тарелку. Когда вал двигателя вращается с частотой две тысячи оборотов в минуту, край муфты развивает скорость, близкую к посадочной скорости сверхзвукового лайнера, и вот тогда именно эта "тарелка", жестко сидящая на валу шестерни на прессовой посадке, не дает деталям муфты сдвинуться от центробежных сил и растрясти весь узел. В этом был один из замыслов Занятина: центрировать его муфту было проще, чем конструкцию со стальными поводками.
Чугуев не спеша увеличивал усилие на рукоятке, следя за ползущей по лимбу стрелой: важно было поймать момент, когда начнется страгивание…
- Ого! – крякнул Поликарпов, услышав первую цифру. – Сразу же и нарушение техтребований чертежа.
Действительно, момент затяжки оказался чуть ли не вдвое ниже положенного. Легко, подалась и вторая гайка, третья… Сергей вынул лом, провернул им немного вал, чтобы сверху оказались другие болты, снова застопорил привод. Четвертый болт оказался перетянутым, пятый- немного недотянут, и только шестой попал в допустимый диапазон.

- Ну, что, Михалыч? – откуда-то из-за спины послышался голос Доктора. Сергей обернулся. Крунин в сине-фиолетовом диагоналевом халате стоял со стороны поднятого кузова. "Со стендов, видимо, зашел."
- Может, ребят подослать вам помочь, если что? – спокойно и добродушно продолжал Крунин. – У вас тут, говорили, задержка, так может, подошлю своих соколов, ударный субботник-воскресник – и догоним график.
- Благодарствуем, Семен Игнатьевич! – усмехнулся Поликарпов. – Только ведь в народе так говорят: когда человек не умеет руководить, он все время субботники устраивает.
- Это в каком смысле?
- Да вот пример наглядный, - Поликарпов оказал рукой на тележку, - заводчане вот тоже спешили, штурмовщину устраивали, небось, даже за сверхурочные премии получили. А в итоге что? Теперь тут окаменевшее дерьмо расковыриваем. Небось, интересует, как муфта? А хреново муфта, тепловоз только что из ворот, а затяжки нет. У нас вон на ноль ноль третьем сколько лет стоит? Хоть сейчас ставь рядом и проверяй, вот и субботник-воскресник. Давай дальше, Григорий! Хотите, можете рядом посмотреть, у нас тут секретов нет.
- Да и у меня от вас секретов нет, заходите на стенд в любое время… Экземпляр акта можно будет потом в наш отдел?
- Да господи, какой вопрос. Лишь бы польза была. Григорий, следующую!

…Наконец они стали разобщать привод, подбивая концы болтов расплющенным концом лома. Место начала разборки на фланце и со стороны муфты было помечено: это требовалось для того, чтобы сопоставить момент затяжки с размерами деталей арматуры. Шло скрупулезное, неторопливое копание в мелочах и мелочах мелочей, которое со стороны могло показаться чуть ли не параноидальным, болезненным, но в итоге давало возможность на бесчисленные "А, может быть…" спокойно ответить "Не может".
В фильмах об ученых обычно показывают момент озарения. Вот шел ученый по улице, что-то увидел, и – бах! у него родилась идея. На самом деле это только финал длинного и занудного пути накопления информации, фактов, осознания между ними зависимости и связей, которые в один прекрасный момент смогли выстроиться в единую логическую цепочку, как молекула ДНК из хромосом. Часть этих фактов зачастую была собрана другими исследователями, которые, возможно, были не менее талантливы, но им не досталось какого-то завершающего звена, либо количество собранных фактов было слишком мало, чтобы не отнести смелые предположения на игру случая. Каждый новый исследователь карабкается по спинам предыдущих, и нет никакой гарантии, что именно он окажется тем счастливцем, что увидит с вершины лучи восходящего солнца и новые цветущие земли.
Здесь, на канаве, они рыли котлован и закладывали фундамент под будущие находки. Сергей не знал, не мог знать, насколько эти находки будут значительны, и будет ли он, Сергей, как-то причастен к ним; он просто копал этот котлован, потому что это делают все, и без этого наука невозможна. Он тоже стоял на плечах других, и потому смог что-то увидеть дальше; но это обязывало подставлять и собственные плечи.
Люди, не занимающиеся исследованиями, всей этой черновой работы не видят. Для них ученые – это люди, получившие знание, которого нет у других. И пользоваться этим знанием кажется простым и легким.

…После выкатки колесной пары в пространстве между двигателем и рамой стало просторнее. Не мешала ось и тяговый редуктор – и теперь Сергей с Григорием, столь же педантично, один за другим, раскручивали болты по внутренней зоне крепления. Именно здесь выдержать усилие затяжки было особенно важным: сила, действующая на болты по окружности, на меньшем радиусе, достигала веса четырех слонов; число же болтов сокращалось с двенадцати до восьми, или, как любили шутить в отделе, по два болта на слона. Ставить болты чаще нельзя: отверстия под них перерезывают кордные нити, а ведь они, эти нити, белые шнурки искусственного шелка в черном слое резины, как раз и тянут, как бурлаки, ведомый фланец за ведущим, в то время как резина, будто мясо на костях, лишь обеспечивает среди них порядок, равномерность загрузки и предохраняет от дождя, масляной грязи и истирания о стальные выступы. Впрочем, и реже болты ставить тоже нельзя: нажимные кольца начнут выгибаться и ослабят натяг нитей; одни из "бурлаков" станут надрываться, другие – сачковать. Поэтому по наружной зоне и надо закручивать на четыре болта больше, несмотря на меньшие нагрузки. За каждой такой тонкостью стояли годы черного научного труда.

- Та-ак… И по внутренней зоне у нас выходит, как бык прошелся, - констатировал Поликарпов. – Жаль, Занятин в Москве. Это ему надо было видеть. Теперь аккуратно снимаем ее, родимую, и смотрим элементы…
Муфту поддели ломом, чтобы отделить резину и фланец, успевшие слипнуться частью молекул; успели подхватить, чтобы не свалился в мазутный ручеек в углу канавы, и подали на-гора, к месту, где был уже заранее подстелен на свежие опилки кусок толстой полиэтиленовой пленки, чуть покоробленной от долгого лежания в рулоне. Сергей, пригибаясь, чуть ли не бегом рванул к концу канавы – взглянуть на процесс. Поликарпов уже вертел в руках блестящий никелированный твердомер Шора, похожий на отрезанную четвертушку хоккейной шайбы со стрелкой.
- Наружная поверхность элемента со стороны двигателя без повреждений, усталостных трещин и разрывов нет, сеть озоновых трещин на свободной поверхности не наблюдается, складок и внешних следов термодеструкции не замечено … - ровным голосом, чуть торжественно проговаривал Поликарпов.
"Словно молитву какую читает… или заклинает муфту от дьявольских козней" – мелькнуло в голове Сергея сравнение.
- По краю поверхности соприкосновения с нажимными кольцами, в местах выступов визуально заметна незначительная пластическая деформация поверхности обкладок без следов повреждений… Изменения формы отверстия… - тут Поликарпов сделал небольшую паузу, достал платок и откашлялся, - изменения формы отверстия под соединительные болты не замечено…

Сергей знал, что за каждым фиксируемым признаком скрывается долгое изучение работы не только муфт Института, но и торовых муфт на электричках, западных изделий фирмы "Вулкан" и "Лохман и Столтерфохт" на рыбопромысловых судах… от творения Занятина изначально требовали, чтобы оно превзошло тевтонский гений.

Поликарпов протянул Сергею прибор Шора, и никелированные площадки с шипом коснулись упругой кожи обкладок.
- Так, твердость резины в пределах нормы… теперь разнимем элементы…

…Смысл увиденного дошел до Сергея не сразу - где-то на третьей секунде… Не то, чтобы он не понял, в чем дело, просто он именно этого не ожидал, ожидал в принципе какого-то подвоха – например, того, что кордные слои муфты могут не повернуть друг относительно друга, как это все время старались делать на Лисичанском заводе, и из-за этого поверхность муфты под нагрузкой шла волнами, в отличие от муфт, вышедших из-под его собственных рук; он ожидал примерно такого, но не того, что он увидел.

На поверхности резинового элемента красовался здоровый, примерно с ладонь, волдырь; такой было принято называть "хлопун", и возникал он оттого, что при сборке заготовок обкладку плохо прикатали к корду, оставив пузырь воздуха. Хлопун был на той стороне элемента, которая оказывается внутри и в сборе не заметна; но слесарь, устанавливавший элемент в муфту, просто не мог его не видеть – если, конечно, не был слепым.
- Ты видел? Нет, ты видел, а? – взвился Поликарпов. – Они нарочно его внутрь засунули! Григорий, ты видишь?
- Ну ни фига… Вот это рыба!
- Вот! Григорий оттуда увидел… Нет, ну это ж специально! Это уже точно увидели, что диск с хлопуном, и внутрь спрятали, чтобы сборку… чтобы сдачу тепловоза не задерживать… - Поликарпов вынул из кармана своего синего потертого халата мел и обвел хлопун, это напоминало обведенный мелом контур трупа из детективного фильма, - будьте оба здесь, я пойду за фотографом… нет, я понес эту парашу прямо в отдел, там, и сфотографируем… Сергей, ты собирай метизы, все аккуратно в пакеты, и тоже в отдел, там пусть Нина Ивановна обмеряет, прямо к ней неси. В вагон я сам позвоню, чтобы подошли готовить под датчики! – крикнул он, уже удаляясь быстрым широким шагом в глубину пролета.

- Слушай, пока Михалыч бегает, я ключ в шкиперскую закину. Тут же рядом, вон, через заднюю дверь в цеху и там, – спросил Чугуев у Сергея.
- Давай, только смотри, чтоб потом тебя искать не пришлось.
- А чего меня искать, я тут возле телеги буду…
Григорий ушел, а Сергей присел на корточки и стал аккуратно раскладывать по пакетам болты, шайбы и втулки – словно вещдоки на месте преступления.

9.
За плечо его тронул парень в черном длинном рабочем халате – это был Андрон, который с утра возился неподалеку на своем стенде, испытывая карданные подшипники.
- Слушай, скажи заодно рабочим, чтобы разобрали редукторы – сделать ревизию осевых подшипников.
- Так это же не предусмотрено программой.
- Это для меня. Понимаешь, готовим сейчас одну публикацию по осевым редукторам разных тепловозов, и позарез не хватает статистики. Хотя бы ту пару редукторов, что датчиками оборудуют. Мне рабочие не подчинены, а твои испытания сам Глеб курирует, тебе сделают.
- Надолго это?
- Это быстро. Померить посадочные места и обратно собрать. Понимаешь, такая возможность, и не воспользоваться…
В чем-то Андрон был прав. По-иному надо было ехать в Печору и ловить, когда какую-нибудь из машин установочной серии загонят на подъемку.
- Ладно, только не тяните…

Сергей подошел к бригадиру – "тут такое дело, возникла необходимость ревизию подшипников провести, вот он будет присутствовать" - и понес записи и пакет с деталями в отдельскую комнату, через запах пробуждающейся листвы в яблоневом саду, росшем под окнами корпуса. Когда строился Институт, люди видели гармонию жизни в том, чтобы разбавить скопления металла и камня перед их глазами привычным пейзажем сельской усадьбы, чтобы можно было выйти после трудного дня и впиться зубами в спелое, только что с дерева, яблоко – вот и именовали они заводские проезды аллеями, бережно обсаживали плодовыми деревьями и разводили под многометровыми окнами цехов палисадники со скромными цветами, дарившими отдых и мелкие радости натруженной душе.
Он не успел дойти до дверей. Навстречу ему по лестнице быстро спускались завлаб, Орловский и Поликарпов; где-то пролетом выше слышался голос Бельцевича.
- Общий аврал! – объявил завлаб. - Давай обратно на подъемку, сейчас там все шишки соберутся. Увидишь, на чем вы на Север ехать собирались.
- Что, еще одну бракованную муфту смотреть? – удивился Сергей.
- Да нет, тут уже чего почище. Сейчас сам увидишь.
В цеху возле разъятого корпуса редуктора уже толпился народ; в центре событий монументально стоял Андрон, перебирая в руках обтирочные концы. Выражение лица его было таким, словно он собирался сделать торжественное объявление.
То, что они увидели, действительно представляло событие; по крайней мере, такого за все время существования Института видеть не доводилось. Подошедший Поликарпов оценил ситуацию двумя исчерпывающими словами, добавить к которым было нечего.
Наружное кольцо одного из осевых подшипников редуктора было расколото. В зеркально отшлифованных поверхностях его обломков дробился свет ламп под потолком цеха; эти блики оттеняла гранитно-слюдяная шероховатость разломов.
Подшипник разрушился, пробежав лишь от Луганска до Коломны. Сотни километров из сотен тысяч положенных. Новый подшипник на новой машине. Было странно, как этот ноль одиннадцатый вообще дошел сюда, в этот цех.
Будущее машины представлялось предельно ясным: в лучшем случае она должна была застрять с заклиненной колесной парой где-то на просторах Севера между Воркутой и Сосногорском, или даже раньше, под Вологдой; в худшем же случае ей было суждено лететь под откос вместе с вагон-лабораторией, под напором пяти тысяч тонн железа и угля, разогнанных до сотни километров час.

Сергей перевел взгляд на роликовый подшипник с другой стороны: внешнее кольцо на нем было цело, и теперь его сдвинули с сепаратором в сторону для осмотра: было видно, что на внутреннем кольце, крепко обнимавшем ось прессовой посадкой, дорожка качения не блестящая, как полагалось, а почему-то мутная. Смысл этой неправильности еще предстояло разгадать.

Андрон поднял один из осколков и показывал собравшимся; он обращал их внимание на неверные очертания бурта, выступа, который не дает роликам уйти вбок. Положено там было быть площадке, которую хитроумный человеческий разум придумал наклонять под определенным углом, так, чтобы ролик своим бегом поджимал под свой торец масло, уничтожая трение. Здесь же площадку сточил с двух сторон гигантскими фасками резец невнимательного токаря; получался острый клин, похожий на острие горского кинжала. Это меняло точку приложения силы и не давало маслу проникнуть между роликом и буртом – косая грань соскребала его с торца ролика. С таким дефектом подшипник долго проработать заведомо не мог; тут же окружающие вспомнили в сердцах бакинский завод, его выпустивший, людей, причастных к выполнению плана и родственников этих людей по материнской линии.

Людей, достойных упоминания, набиралось много. Был среди них токарь из южного азербайджанского города, пропитанного морем и нефтью, был работник ОТК, принявший кольцо, был сборщик, который не отбросил в отдельный железный ящик видимый глазами брак, был еще один работник ОТК, принявший подшипник, был луганский сборщик, снова не отбросивший подшипник с браком, была масса других лиц, ответственных за слесарей и контролеров. Цепочка людей шаг за шагом вела к крушению и возможным людским потерям, в числе которых предстояло быть и самому Сергею, и тем, с кем он проработал и успел по-человечески привыкнуть.

Лучше бы это было сознательное вредительство, диверсия, думал Сергей. Тогда этим делом занялись бы органы и стало бы ясным, кто и зачем хочет их уничтожить лишними миллиметрами снятого металла. Здесь же покушение на убийство было налицо – не было лишь виновных. За брак не сажали, да и мотивом покушения были не ненависть, не месть, не ревность, а равнодушие. Кому-то было все равно, что от этого куска железа, углерода, хрома и еще бог знает чего зависит чужая жизнь. "Бойтесь равнодушных". Кто это сказал? Кажется, Бруно Ясенский…

В распахнутых воротах цеха показалась фигура зам. директора по науке. Что он может сказать, в общем, было уже известно: ревизия всех осевых редукторов, замена подшипников – в плюс к замене муфт. Это решение принял бы каждый.
Если диски и арматуру муфт можно сделать тут же в Институте, то подшипники надо было ждать с завода – и, желательно, уже не с бакинского. Было ясно, что выезд снова сдвигается ближе к лету.

- Ну, что? Пора собрать все это дерьмо в мешок и навестить заводчан, - произнес Громов, - по остальному, все, что нужно от экспериментального цеха, в вашем распоряжении. Чтобы лишний раз не согласовывать: это сделать, то изготовить – считайте, что я это уже приказал цеху. Если кто не понимает – немедленно докладывать. Игорь Афанасьевич, проект приказа по командировке мне сегодня…

Краем глаза Сергей заметил среди толпы Крунина. Доктор был уже без рабочего халата, в сером стальном костюме, и лицо его отражало невозмутимость, к которому была примешана лишь легкая капля простого человеческого любопытства. Казалось, что случившееся никак не влияло на его планы и вообще интересовало чисто как ученого, занятого сходной тематикой. "Любопытно, что он теперь скажет про муфту?.."

Через плечо Громова в цех заглянуло солнце, словно и оно пыталось разобраться в происходящем; оно осветило разобранный КМБ огромной светлой призмой, вырезанной высоким, уходящим под потолок прямоугольником окна. В солнечной призме висела пыль и плавал сварочный дым; где-то из угла за стоящей на канаве секцией доносились удары металла о металл, отскакивающие от ферм под потолком. Над головами, гудя передачей и сотрясая стены, прополз мостовой кран. Экспериментальный цех продолжал свою работу.

Продолжение...

Hosted by uCoz